***
Они молчат добрых двадцать минут, стоя плечом к плечу, пока, наконец, Тэхён не говорит: — Если кто-то узнает, что я это рассказал человеку, меня убьют. Паузу на этот раз он делает вполне логичную. Чонгук не может перестать замечать такие вещи. — Если кто-то узнает, что я рассказал это Охотнику, меня похоронят заживо и заставят умирать и возрождаться столетиями, в лучшем случае. Если обо мне забудут, то моя мука будет длиться до конца времён. — Мне что, поклясться тебе на крови? — Было бы неплохо, — ничуть не шутит Тэхён, хотя это сложно сказать со стопроцентной уверенностью. Он колеблется около минуты, прежде чем продолжить. — Но я тебе доверяю. Потому что ты не допустишь для меня такого. Сам убьёшь. Чонгук вздрагивает, поскольку это звучит не как правда, а как истина в последней инстанции. Истина, которую он осуществит, если потребуется. — Есть три вида. Низшие, Обычные и Высшие, — Тэхён не произносит название своего вида, хотя оно обоим режет сознание. — Я мог бы тебе как-нибудь рассказать обо всех, но суть в том, что я отношусь к последним. Нас мало, и вы — Охотники и люди — абсолютно ничего о нас не знаете. Для Чонгука это тоже звучит совершенной и непогрешимой истиной. Непреложной. Аксиомной. Хотя он не смог бы объяснить — почему так. — При поступлении чужой крови в наш организм, та идёт не в горло, не в желудок, а сразу в кровеносную систему. Кровь того, кто не был обращён, делает нас сильнее и позволяет нам жить. — Как происходит деление на виды? Тэхён медленно поворачивает голову, чтобы посмотреть на чужое выражение лица. Там много всего, часть ему даже не разобрать, но некий юношеский азарт тоже улавливается. — Это сложный вопрос. Много тонкостей, они сейчас не так важны. — Ты убиваешь? — хочет спросить безразлично, но всё равно вкладывает всю чрезмерную эмоциональность и озабоченность данным вопросом. — Бывало. Но это крайняя редкость. И в законодательстве сейчас прописано, как «самооборона». По иной причине я убил всего лишь раз. Но я не готов сейчас об этом рассказать. Это вот «сейчас» звучит так, будто бы у них ещё не один разговор впереди. Это болезненно колет под рёбра. — Ты именно из-за… смерти… сказал тогда про Ликорис? — его явно мучил этот вопрос, поэтому Чонгук удостаивает ответом-кивком, прежде чем задать ещё один свой: — Тогда… Как ты… питаешься? — Не могу рассказать. Пока что. С этими временными ограничениями Чонгук начинает ощущать, словно вокруг него выстраивают стены. Ещё немного, и он окажется в ловушке, из которой лишь один выход. — Ты хочешь продолжать наши отношения? — поворачивается лицом к лицу и очень серьёзно смотрит прямо в глаза, уверенный как в своём вопросе, так и в безусловном ответе на него. — Я хочу быть с тобой, — без нажима, но со всеми возможными чувствами. — Бывали случаи, когда Охотники убивали во сне. Тело иногда просто не подчиняется, действует инстинктивно. — Тогда я пока не буду рассказывать, что меня может убить. Ещё одно пока. Ещё одна стена. Хотя все эти вещи уже больше похожи на зеркальный лабиринт, в котором Чонгук пытается отыскать настоящего Тэхёна. — Сколько живут такие, как ты? Неужели вечность? — Чонгук спрашивает почти насмешливо. Только вот, видимо, Высшие вампиры действительно не имеют срока годности, поскольку старший просто медленно кивает. — Не может быть… — Я за свои семь сотен лет ни разу не видел смерть подобного мне и не слышал о таком. Ощущая себя выброшенной на берег рыбой, с частым дыханием и немного подрагивающим телом, Чонгук едва справляется с шоком, преодолев который, он спрашивает почти с ужасом: — Вы можете обращать других? — Нет.Part 3. Between. Cadence
16 ноября 2020 г. в 17:00
Примечания:
Каденция — это гармонический оборот, который завершает музыкальное построение или какую-то его часть.
В октябре на Сеул обрушиваются небывалой силы ливни. Таких не было уже несколько десятков лет.
И это весьма подходит невменяемому состоянию Чонгука, который уже несколько дней слоняется по квартире, как тигр по клетке. Только что о прутья не бьётся, пытаясь вырваться на свободу.
Поскольку запер себя сам.
Благо, что догадался выпросить отпуск. Работать в таком неадеквате точно бы не смог. И ему ну уж очень повезло, что Намджун сейчас в отъезде, а Юнги редко расспрашивает о чём-либо по телефону, предпочитая «живые» допросы.
Мысли беспросветны и по кругу. Им нет конца и края, разорвать порочность никак не выходит.
Он не может перестать анализировать его поступки. Не прекращает искать собственные промахи. Никак не получается вычленить все те моменты, которые дали бы понять, где и почему он ошибся.
Единственный ответ, который до нервного смеха часто крутится в голове — Ликорис. Первое, что Чонгук вычитал об этом цветке — его сажали рядом с местами, связанными со смертью.
И каким же чертовски подходящим это кажется теперь.
Но больше пазл ни в чём не сходится. Края не подходят друг другу, будто десяток картинок скинули в одну кучу в неравных пропорциях и сказали: «собирай».
Когда очередная попытка что-нибудь съесть заканчивается приступом сильной тошноты и головокружением, Чонгук принимает холодный душ, одевается в любимые светлые джинсы и кожанку, пусть та уже не совсем по погоде, и почти летит, едва касаясь колёсами земли, на другой конец города на мотоцикле, который стоило бы уже отогнать и сменить до весны на более подходящий транспорт.
Бар выглядит родным и уютным (они часто зависали тут вместе), пытается разогнать серостную пакость в душе Чона, но это удаётся, как ни печально противно, только тому, кто сидит на излюбленном табурете в конце барной стойки.
Первые несколько минут они молчат. Один не может сформулировать вопросы, а другому совершенно нечего сказать. Всё приходящее на ум — глупо. Поэтому он ждёт.
— Почему ты такой тёплый?
— Потому что людям свойственно заблуждаться, — отвечает — и прямо, и вкось — одновременно, снова не давая понимания интонацией.
— Почему твоё сердце бьётся? — Гук быстро кидает взгляд на бармена и единственного, кроме них, посетителя, убеждаясь, что никто не сможет подслушать, а после сразу задаёт и ещё один вопрос. — Почему ты не боишься серебра?
Тэхён шумно выдыхает, как будто бы расстраиваясь.
И молчит.
Очень красноречиво молчит.
— Я понял, что мои вопросы тупые и что я для тебя мало, что значу, только вот…
Ким впервые смотрит на него с гневом. Впервые же и перебивает:
— Ты можешь как угодно самого себя обманывать, но то, что ты сказал — ложь.
Чонгук морщится и отворачивается, совсем нехотя. Если бы он мог нормально есть, не переживая последние дни все самые банальные последствия разлуки с любимым челове… существом, то он точно бы выпил. Ещё лучше — напился бы.
— Я расскажу, — немного подумав, говорит спокойно Тэхён. — Только не здесь, — криво усмехается, объясняя в ответ на озадаченный взгляд. — Время высоких технологий. И у стен есть уши. Пойдём.
Чонгук действительно идёт следом, сам себя ненавидя и за это, и за то что на автомате сжимает в рукаве кинжал.
На улице сейчас, на удивление, тепло и безветренно. Даже на тёмном небе ни облачка, будто специально, для них, расчистили.
— Поехали на наш мост.
Тэхён впервые так чётко выделяет интонацией, практически любовной, какое-то слово. И в любой другой день, до прошлой пятницы, Чонгук бы от счастья с ума сошёл, а теперь только хмуро кивает и запрыгивает на мотоцикл, дожидаясь пока пассажир устроится позади и шепнёт привычно:
— Поехали.
Настолько вкрадчиво и мягко, что внутри всё переворачивается, а потом томно елозит, будто органы забыли своё привычное место и не могут на него вернуться.