broken stars

Звучит щелчок. Замок на ошейнике закрывается. Чонин откидывается спиной назад и утопает в мягкой обивке низкого кресла. Утягивает в сжатом кулаке полосу поводка из бархатистой кожи и позволяет Хёнджину сесть на колени между своих разведенных ног. Чонин кидает прямой взгляд. Глаза у него будто подсвечены изнутри снежным сиянием. Всё потому, что по венам у него – ледяная крошка вместо крови. Так говорят все, кому доводилось иметь с ним дело. Никто не зовёт его по имени, – не имеют права, – вместо этого ограничиваясь кличкой или фамилией. Короткое, но ёмкое прозвище Айэн прилипло к нему намертво, срослось с кожей, стало его вторым я, заменив собой первое, настоящее. Юноша кивает, и Хёнджин с дрожью в ладонях тянется вперёд. Кладёт тонкие пальцы на пояс брюк, справляется с ремнём быстрым и выверенным движением, несмотря на нервное покалывание на кончиках пальцев. Хёнджин поначалу щетинился, зверем рычал из углов, не подпускал близко и разве что не кусался, чувствуя исходящую от Яна опасность каждой клеткой тела. Его по-животному острое чутье кричало, почти вопило рядом с ним, металось в страхе и панике в клетке внутри сознания, а Хёнджин уже тогда знал, что будет держаться от Яна подальше. Просто так лидерами группировок не становятся. Он на примере Чанбина убедился в том, насколько двуличным может быть простой и неприметный человек, в необходимые моменты превращаясь в беспощадную машину без эмоций. И узнал самое важное: Ян стал этой машиной, отключив эмоции начисто. Вырвал своё сердце, стёр чувства, оставив вместо всего человеческого внутри зияющую пустоту. Он не улыбался, когда всем было хорошо, не грустил, когда происходил очередной инцидент, не показывал разочарования, когда преследование вновь заводило в тупик. Слишком эмоциональному Хёнджину, Дикому среди своих, было невозможно находиться рядом с лидером чужой группировки, пусть даже обстоятельства связали им всем руки, обязав работать вместе. Ян тянет за поводок, заставляя наклониться вниз. Ещё ничего не происходит, а Хёнджин уже задыхается. Он чувствует руку Яна в волосах, как тот нажимает на затылок, а по коже проходится озноб от выжидающего взгляда хитрых глаз. Хёнджин, в целом, не понимал, как попался на крючок. Понятия не имел, как змей подполз впритык и обхватил его тело плотным кольцом, как вошёл внутрь его круга, начерченного от чужаков, посягающих на его территорию. Как привязал к себе, окольцевал в ошейник, будто приручил дикого волка, превратив его в послушного цепного пса. У Хёнджина есть подозрения, как это случилось, но ему страшно говорить об этом даже в мыслях. Всё дело в том, что Ян изначально захотел его. Он смотрел на него взглядом собственника, будто заведомо знал: Дикий станет его послушным зверьком, подчинится, сломается в его руках. Хёнджина не пугал Янов взгляд. Его пугала уверенность, с которой тот брал всё, чего хотел. Хёнджин приспустил его брюки до середины бедра. На сером белье темнела капля смазки, выдавая чужое возбуждение с головой. Хван не сдержал дрожащего вздоха, тем самым раскрыв своё нетерпение. Если минуту назад он ещё мог спастись, то теперь дороги назад нет. Дикий касается Яна через ткань, ведёт пальцами сверху вниз и единственный ответ на его действия – несдержанно прикушенная губа. Есть какое-то извращённое удовольствие в том, как оценивающе скользит по нему чужой взгляд и как краснеет от холода кожа вдоль дорожек, проложенных чужими глазами. В комнате слишком холодно для этого времени года. Теплолюбивый Хёнджин продрог до костей в одном лёгком свитшоте, но Яну на холод плевать. Он уже поддел изящными пальцами несколько пуговиц рубашки и раскрыл, показывая изломанный изгиб ключиц под молочной кожей. Холод лижет пол и кусает колени Хвана, заставляя действовать быстрее и решительнее. Лишь бы разогнать кровь. От Хёнджина пахнет кровью. Это не тот призрачный запах опасности, постоянно обволакивающий Айэна, а настоящий: вязкий, терпкий аромат с металлическими нотками. Наверное, от перенапряжения раскрылись свежие раны. Хёнджин бросает взгляд вниз, обнаруживая расползающееся бордовое пятно на боку. Это не страшно, пока не пришла боль. Это ничего не значит, пока его направляет властная ладонь, сжимающая его волосы. Хёнджин прижимается к чужому возбуждению губами через ткань. Чувствует горячую плоть даже через тонкий барьер, целует, пока ладонью оттягивает резинку боксёров в сторону. Его потряхивает от холода, усталости, возбуждения и немного от открывшихся ран. В ушах шумит, темнеет в глазах, а внизу живота тянет огнём, завязывается горячий узел желания. Чёрт, и ведь он даже не хотел ничего изначально. Вот только Яну плевать на его желания: он привел Дикого в незнакомое ему место, молча надел ошейник и шепнул в ухо то, что заставило подчиниться. Возможно, Хёнджин немного потерял голову, опьянел от ощущения власти над собой. Но где-то внутри всё ещё борется любовь к свободе; заставляет рычать, извиваться, получая наказание за непослушание, а затем радоваться скупой ласке. Хёнджин запирает своего Дикого подальше, становясь самым послушным псом. Стягивает, наконец, мешающее бельё, обхватывает крепкий член пальцами и на пробу двигает сверху вниз. Чонин гладит его по голове, и Хван принимает это не за разрешение, а за призыв к действию. Молчаливый приказ, которого нельзя ослушаться. Хёнджин обводит бархатистую головку языком, собирая кончиком солоноватый привкус предэякулята, обхватывает губами и вбирает в рот, зажмуривая глаза. От Яна пахнет терпким парфюмом, смешанным с его собственным, особым запахом. Чувствительный к ароматам Хёнджин втягивает носом ту настоящую свежесть, которую пытается перебить Чонин дорогим запахом. Ладонью Хёнджин пробирается под подол рубашки. Гладит светлую кожу, чувствуя, как от прикосновений у Яна поджимаются мышцы живота, и начинает усерднее выводить на теле причудливые узоры пальцами. Он неторопливо вбирает член змея в рот, обводит языком по кругу, надавливает на уздечку и втягивает щеки, создавая вакуум. Нетерпеливый Ян дёргает его за волосы, наклоняя голову, и принимается выбиваться в горячий рот в попытке протолкнуться глубже. Хёнджин пытается расслабить горло, но получается плохо. От непривычки на глаза наворачиваются слёзы и он слегка отталкивает главаря от себя, уперевшись ладонями в его бедра. Кажется, тому плевать совсем, потому что он не останавливается ни на мгновение, пока Хёнджин не отталкивает его от себя резким движением. И, возможно, именно в этот момент Чонин приходит в себя. Или теряет окончательно. Ему некогда о таком думать, потому что перед ним на коленях Дикий. С заплаканными красными глазами, приоткрытыми пухлыми губами со стекающей нитью вязкой слюны, а от мягкого ошейника тянется поводок, который Чонин всё ещё бесцельно держит в своих руках. Парень, наконец, освобождает Хёнджина, выпутывая ладонь из его отросших волос и наслаждается тем, как тот пытается откашляться. Чтобы затем тут же наклониться и впиться в губы грубым, требовательным поцелуем. Хёнджин не отвечает, и тогда Ян сворачивает поводок в ладони и оттягивает, перекрывая доступ к кислороду. Дикий сразу приоткрывает рот в попытке глотнуть воздуха, но Чонина его комфорт заботит мало. Поцелуй получается жёстким: Ян кусает губы, оттягивает зубами, зализывает языком, вылизывает Хенджинов рот, пока тот не начинает отвечать. За послушание он получает награду – поводок отбрасывается в сторону, и он может вздохнуть. Не разрывая бешеного поцелуя, Чонин встаёт с места, заставляя Хёнджина подняться следом. Змей толкает его на своё место и нависает сверху, опираясь коленями по обе стороны его бёдер. – Ну же, – шипит он на ухо, невесомо прикусывает мочку зубами, – снимай. Хёнджин сбрасывает свитшот, не отрывая глаз от подсвеченных льдинами напротив. Одежда летит куда-то в сторону и цепляется за угол стола, повисая на нём ненужной тряпкой. Рассматривать интерьер у Хёнджина нет времени и желания. Чонин усмехается, скидывает свои брюки вместе с бельем, оставаясь в одной рубашке, и пальцами гладит Хенджинову шею, тут же спускаясь мягкими движениями ниже, цепляя кромку ошейника и прижимаясь к ключицам. Дикого потряхивает: в жизни бы он не подумал, что Айэн будет прикасаться к нему невесомо, почти нежно, словно боится сломать или причинить боль. Но затем Ян прижимается пальцами к ранам на животе, и Хёнджин понимает, что поторопился с выводами. Этого зверя ничего не берёт. Чонин пачкает пальцы кровью, смотрит на них внимательно, чтобы после прикоснуться к губам Хвана и очертить контур алым. Он целует мягче, но все так же настойчиво, не давая перехватить инициативу. Хёнджину неловко за свои руки, просто повисшие на быльцах кресла, так что он пытается наверстать упущенное. Ладонями прикасается к чужим бёдрам, очерчивает мышцы, ведёт вверх, цепляя тазовые косточки большими пальцами, и отдает всего себя в поцелуй. Железный привкус мешается с их слюной и послевкусием самого Яна, оставшимся на языке. Как же плевать. Хёнджин сжимает член Яна у основания, принимаясь рваными, быстрыми движениями водить вдоль скользкого от оставшейся на нем слюны ствола. Чонин судорожно выдыхает ему в рот и зализывает нижнюю губу. Месяц назад Хёнджин бы отскочил от Яна, успокаивая бьющиеся в истерике инстинкты. Он и знать не знал, что их взаимоотношения зайдут туда, где они находятся сейчас. Но вот они здесь, сразу после того, как Чонин спас его глупую задницу из переделки. Хотя предупреждал не лезть на рожон и не идти на патруль одному. После того, как Ян в одиночку уделал пятерых, с которыми сам Хёнджин так и не смог справиться, он хорошенько отметелил и самого Хёнджина, крича, какой тот ебанутый без инстинкта самосохранения. В целом, он был прав. Сейчас Хёнджин отплатил за это открывшимися ранами, синяками по всему телу и ушибами. Они не пара. Хёнджину далеко до уровня Яна что в физическом, что в социальном плане. Между ними не ступень, а целая лестница. Хван порой чувствует себя так, будто Чонин поднял его со дна, взболтав мутную воду, но сам Хёнджин так и не смог выплыть даже с его помощью. Их нельзя назвать друзьями, соратниками или возлюбленными. Хёнджин просто принадлежит Яну. Змей владеет им, как вещью, привязав к себе. Посадил на цепь у собственных ног, но не подходит близко, опасаясь укуса от ослабевшего и сломленного. Ян стал его недохозяином. Никто не говорит напрямик, но все это знают: трогать Хёнджина нельзя ещё с тех пор, как Айэн заявил на него права, попросив Чанбина отдать участника группировки ему в обмен на собственного новичка. Хёнджин не знает, сколько это продлится. Он устал сидеть у ног и действовать по приказу, ожидая редкой ласки или грубого наказания. Но когда Ян в который раз заводит его в эту комнату, которую ему каждый раз не удаётся рассмотреть, вся его усталость и тревоги сходят на нет. Пока они один на один, то Дикий может отпустить себя, получать удовольствие от прикосновений, движений, пальцев, губ и языка Яна. Может приносить удовольствие в ответ, не боясь сделать что-то неправильное. Потому что с Яном неправильно не бывает. Есть только желания: животные, дикие, смешанные с первобытным страхом и удовольствием от подчинения. Чонин толкается бёдрами вперёд, когда Хёнджин сжимает свою ладонь сильнее на его возбуждении - почти до боли, простреливающей позвоночник. Свободной рукой Дикий неровными движениями принимается расстёгивать остальные пуговицы на чужой рубашке, и Чонин помогает ему, принимаясь терзать их такими же непослушными пальцами. Вещь летит в сторону, а Ян остаётся перед Хенджином весь нагой, податливый, размякший, словно пластилин в тёплых руках. Хёнджин не прекращает движений рукой, растирает нежную головку центром ладони, щекочет уздечку, надавливает на уретру кончиком пальца – и всё это одно за другим и всё вместе одновременно. Чонин стонет высоким, звонким голосом, и Хёнджин сцеловывает его губами, даже не подозревая, что змей может издавать такие неприлично красивые звуки. Ян полностью садится на его бёдра, трётся голой кожей о его грубые джинсы, и Хван чувствует каждой клеткой тела, как болезненно сдавливает его собственное возбуждение плотная ткань. Свободная ладонь ложится Чонину на спину, приглаживая вдоль позвоночника, скользит между лопаток, от чего тот выгибается, извивается змеёй, прижимается к Дикому всем торсом и скулит, дышит прерывисто и горячо, опаляя этим дыханием Хёнджинову шею. Хёнджину больно. Раны зудят и пульсируют, внизу живота всё обжигает, разжигает во внутренностях огонь желания, пока Чонин кусает его плечи, зализывает острым языком, ставит засосы размером с галактику и крошечные, словно маковые зёрна. От всего этого ведёт. Хёнджин задерживает пальцы в ямочках на Яновой пояснице, но затем спускается ниже, сжимая обеими ладонями его ягодицы, так идеально вмещающиеся в его широкие ладони. Чонину, наверное, тоже не терпится – потеряв ласку от руки Хёнджина, он прижимается к подтянутому животу Хёнджина, прогибается, почти ломаясь, лишь бы получить хотя бы кроху удовольствия. Хёнджина порой пугают эти метаморфозы. В одно мгновение Ян – властный хозяин, буквально сжимающий его горло за каплю непослушания, но потом его перемыкает и он становится самым ласковым, просящим, тянущимся к удовольствию и теплу. Даёт себя целовать, гладить, прикасаться к самым сокровенным местам. Хёнджин нетерпеливо расстёгивает, наконец, осточертевшие джинсы и приподнимает бедра, чтобы спустить их пониже. Чонин приподнимается вместе с ним, а затем присаживается обратно, принимаясь тереться промежностью о стоящий колом член Дикого. Хёнджин целует Яна влажно, делится вязкой слюной и пальцами влезает в поцелуй, отстраняется, растягивая слюну между их лицами и даёт Чонину облизать подушечки, смочить их, толкает пальцы в податливый рот, костяшками упираясь в призывно раскрытые губы. Влажные пальцы скользят вниз, прикасаются к сжатому колечку мышц, неторопливо гладят по кругу, пока второй ладонью Хёнджин грубо сжимает щеки Чонина и вылизывает его рот, кусается, втягивает нижнюю губу Яна, толкается языком меж губ и сливается с ним в напористом танце, где теперь ведёт. Ведёт не только он, но и его. Хвана потряхивает от одного вида Айэна. Его почти выворачивает от переизбытка эмоций, словно змей перед ним только что раскрыл ребра и позволил вытащить собственное сердце, о котором всем врал, что вырвал его сам. Нет, он спрятал его от всех глаз и сейчас отдает Хёнджину взамен на эмоции, которыми он с Чонином делится. Хёнджин по обыкновению тянется рукой под кресло и вытаскивает оттуда упаковку смазки. Потому что Чонин предусмотрительный и не любит получать боль – только причинять. Он смазывает пальцы и принимается растягивать Яна быстрыми, хаотичными движениями, причиняя больше дискомфорта, чем удовольствия. Он целует Чонину плечи, языком рисует узоры на шее, прикусывает под кадыком и зацеловывает больные места мягкими губами. Он царапает спину, прижимает к себе, беспорядочно тычет губами Яну в подбородок в перерывах между их судорожными, рваными вдохами, переходящими в скулёж. Он везде сразу, отвлекает от неприятных ощущений, шепчет что-то неразборчивое Яну на ухо и чувствует, как тот расслабляется, принимая Хёнджина охотнее. Хёнджин знает, что оба готовы. Не волнуясь о защите, он быстро смазывает член остатками смазки и спешит поскорее оказаться внутри. Чонин принимает его целиком, но сжимает его до боли. Что Хёнджину нравилось всегда – то, насколько узким оставался Чонин даже после хорошей растяжки. Он даёт змею привыкнуть к чувству заполненности, а затем начинает постепенно двигаться. Придерживает того за бёдра, подаваясь навстречу, кусает губы, когда Чонин насаживается на его член сам, сжимая его бёдра ногами. Он прогибается до хруста в позвоночнике и сейчас действительно похож на ползучего больше всех на свете, извиваясь в его руках. Хёнджин двигается размашисто, в одном темпе, тяжело дыша в приоткрытые губы Яна. Водит языком по кромке зубов, тыкается носом Чонину в ключицу, собирая призрачный кисловатый аромат пота и парфюма. – Такой узкий, – хрипло жалуется Хёнджин, покрепче перехватывая ладонями крепкие бедра и принимаясь входить в разгоряченное тело ещё быстрее и глубже. – Потрясающе. Тебе так нравится меня принимать? Он говорит Чонину прямо в кожу, пуская по влажному телу электрические разряды своим голосом. Хвану не отвечают, потому что ответа никому не нужно. Воздух накаляется, оседает на плечи липким паром, словно не в этом помещении совсем недавно почти стояла изморозь. Чонин кивает ему в шею, обнимая руками, и сжимает его член внутри себя, от чего в голове что-то с хрустом распадается. Это самообладание. Дикий рычит, перемещая ладони на Чонинову задницу, измазывает пальцы стекающей меж ягодиц смазкой и принимается незаметными движениями оглаживать колечко мышц кончиками пальцев. Он целует ключицы, зализывает языком, кусает ниже, переходя на грудь и цепляет зубами торчащие соски, посасывает, втягивает в тёплый влажный рот. Крышу рвет на ура, потому что Ян не может ничего с собой поделать – только подмахивать бедрами и утробно стонать, вызывая каждым звуком озноб вдоль позвоночника. Хёнджин не сдерживается и проскальзывает в расслабленную дырочку пальцем, чувствуя, как об него трётся собственный член. Мышцы растягиваются; то напрягаются, то расслабляются, и тогда Хван входит ещё одним пальцем с другой стороны, придерживая дырочку открытой для собственного возбуждения. – Ещё, нгх, блять, – неразборчиво бормочет Ян ему на ухо между стонами и сжимается сильнее. – М-малыш, ещё. Хёнджин скалится, темнеет мыслями и глазами. Ко входу тянутся ещё два пальца. Хван безумеет от осознания, что в Айэна кроме его члена поместилось ещё четыре пальца. – Хозяин так любит, когда внутри него что-то настолько большое? – Облизывает ушную раковину, оставляя за ухом невесомый поцелуй. – Такой ненасытный. Хочешь принять больше? Шепот вплетается в наэлектризованный хаос в воздухе. Под закрытыми веками у Чонина рассыпаются неизвестные созвездия, складываясь в одно определенное лицо. Он открывает глаза и кусает губы, почти прокусывая. Влажные волосы спадают Хёнджину на лоб и липнут к шее, по виску скатывается капля пота, скользит вдоль линии челюсти и теряется за кадыком, стекая во впадину у ключиц. Каждый блик на коже Дикого превращается в сверхновую, ослепляя и отбирая дар речи. Чонин не может ответить на вопрос, а потому только стонет и насаживается сильнее. Спустя время, когда Хёнджин позволяет ему кончить во второй раз и помогает довести до пика самого себя, Чонин мажет по его губам последним поцелуем. Хёнджин брал его в кресле, на столе, оперев о стену и обязательно – выдирая душу. На Диком всё ещё поводок, но в такие дни, когда им обоим нужно выпустить пар и отпустить самих себя, он прекращает подчиняться и подчиняет сам, даже того не осознавая. Ян позволяет ему брать немного больше, чем просто тело, разрешает выесть остатки сердца кусок за куском. Отрывает их собственными руками и скармливает послушному псу. Хёнджин ненавидит, когда по телу расплывается слабость и тянущая нега. Ненавидит, когда кости ломит от усталости и ускользающих остатков удовольствия. Потому что это означает одно: отдышаться и снова стать никем. Вновь превратиться в безликую тень, крадущуюся по улицам в поисках улик, подозреваемых; вынюхивая остатки крови и зубами вгрызаясь в догадки, словно в самую сладкую плоть. Хёнджин ненавидел этот призрачный вкус крови во рту, его приводила в ярость одна только мысль, что все они бессильны перед невидимым, но вполне материальным врагом, превращающим их жизнь в кошмар на яву. Чонин обнимает его неосознанно и позволяет отнести на кровать, которой они не пользовались ни разу за все разы в этой комнате. Хёнджин накрывает его покрывалом, когда приводит изнемождённое тело в порядок. Собирается уйти, как делал всегда. Снимает ошейник, сбрасывая под стол, и уходит, но недалеко. Чонинова ладонь на его запястье кажется неестественно горячей и тонкой. Ян беззвучно просит его остаться, чего никогда не делал до этого. Хёнджин разрешает самому себе крошечную слабость и обнимает змея со спины. Эта ночь полна слабостей, потому что завтра им обоим придется быть слишком сильными. Раскрывая друг перед другом последние моральные заслонки, они сливаются окончательно. Но это сегодня. Завтра об этом снова никто не узнает.