Созданный для моей любви

      Драко никогда не был специалистом по осознанным сновидениям и не собирался им становиться, но жизнь часто учит тому, чему, ты собственно, обучаться не собирался.       Сейчас, лёжа в постели с Поттером, Малфой понимал, что это всё сон. Сон, который исказил реальность, хотя и отразил её суть. Знал, что стоит ему чуть постараться, и он вынырнет из уже сто раз пережитого, передуманного и обнаружит себя на промокших и измятых простынях. Что он разбудит Гарри. Что тот не будет задавать ненужных вопросов, вроде «тебе приснился кошмар?» или «что ты видел?» Поттер просто обнимет его, будет гладить и шептать «Всё хорошо, ты здесь, со мной. Я никому тебя не отдам. Ни им всем, ни кому ещё взбрендит свалиться нам на головы».       Так будет, если Драко всё ещё продолжит лежать к другу-любовнику спиной. А если повернётся лицом, то получит ещё и с десяток поцелуев. По зажмуренным глазам (и ему не будет стыдно, что Гарри почувствует слёзы), по сомкнутым, сжатым губам (даже во сне Малфой помнил, что не мог тогда говорить), по шее, с которой они так долго сводили след от ошейника, (Драко до сих пор уверен, что его кожа смогла полностью обновиться не благодаря зельеварческому таланту их обоих, а ласкам и поцелуям Поттера).       Так было уже десятки раз. И повторится ещё десятки, если Малфой не найдёт в себе сил пройти этот сон до конца. Да Единороги Тёмного Леса, он пережил это наяву, неужели не сможет ещё разок продержаться во сне? Понимая и осознавая, что ему уже ничего не грозит, что Гарри вырвал его из этого ужаса. Что он сейчас рядом, за спиной. Что его руки сомкнуты вокруг талии Драко, держат, любят, берегут и никому не отдадут. Что его сердце бьётся, практически прижатое к спине Малфоя, и этот звук, которого бывший слизеринец не слышит, но прекрасно чувствует, убаюкивает лучше любой колыбельной. Хотя, он в своей жизни не услышал ни одной.       Малфой называет Поттера «друг-любовник». Те немногие, кто это слышали, считают главным второй термин. Ну конечно, Гарри и не думает скрывать свои эмоции. Он держал Драко за руку, он обнимал его за плечи, он прижимал его к себе, даже целовал (пусть и не в губы), каждый раз, когда имел такую возможность, пока они выбирались из цепкой паутины бюрократической системы судов и следствия. Но не чтобы шокировать публику или как-то выпендриться, нет. Чтобы поделиться с Драко любовью. Чтобы выразить её. Чтобы наполнить ею до краёв и не дать ему свихнуться в Азкабане или же на суде. Раз родители не сделали этого, пока Малфой рос, пришлось восполнять пробел Поттеру.       И он преуспел в этом. Драко всё выдержал, только потому, что его держала мысль: он сможет ощутить это всё снова, да ещё и не один раз, только если не даст слабины. Если сумеет пройти каждый шаг, на пути к Гарри, как дал себе слово когда-то. И несмотря на это, для Малфоя ключевым было слово «друг».       Да, они уже спали вместе, в том самом «горячем» значении этого слова, и собирались делать это впредь, но это было не единственным чем они занимались. При всей сложности этого понятия, объяснить любовь проще, чем дружбу. Малфой и не пытался. Даже самому себе. Тем более, друзей у него никогда не водилось. Крэбб и Гойл были телохранители, и только. Ему не приходило в голову обсуждать с ними даже школьное расписание, не говоря уже о собственных чувствах.       С Гарри он говорил обо всём. Зная, что его не осудят, постараются понять и всё равно будут любить. И сам он выслушал столько откровений Избранного, что порой был готов стащить у отца запрятанный маховик времени, отправиться в прошлое, и от души набить морду самому себе, и ещё паре десятков личностей, чьё существование в жизни Поттера явно было ошибкой.       Да, они были любовниками. Но они стали и друзьями. И Драко не смог бы точно назвать время, когда это произошло. Такие вещи не происходят мгновенно. Если любовь с первого взгляда принята в обществе, то дружбе всё же требуется промежуток подлиннее. И как это здорово, когда обе эти субстанции сочетаются в одном человеке. Когда друга можешь назвать возлюбленным, а возлюбленного — другом.       Малфой чуть вздохнул, поудобнее устроился в объятиях Поттера, плотнее прижался спиной к его груди, и скользнул глубже в этот проклятый сон. Как в чёрную липкую смолу. С головой.       Азкабан паршивое место для вчерашнего школьника. Оно паршивое место и для матёрого преступника, чья закалённая душа застыла в несгибаемой корке, как пропитанный кровью фартук мясника, но для мальчишки, что как весы колебался и рвался между «хорошим» и «плохим», между долгом перед семьёй и этой презираемой ими «дружбой-любовью», между воспитанием и моралью, привитой отцом, и робкими ростками сомнений в собственном сердце…       Азкабан создан чтобы рвать на части такие вот мятежные души. Никакого Ада не нужно, никаких кипящих котлов и воняющей серы, если есть одиночная камера и мысли, море, океаны мыслей, от которых не уйти, не спрятаться, не забыться даже во сне. Место, где твою душу рассекают, препарируют и суют тебе прямо в лицо, под нос, чтобы ты как следует разглядел всю так тщательно запрятанную мерзость, чтобы как следует надышался миазмами собственной гнусности.       И, разумеется, чем больше ты склонен к рефлексии, колебаниям и сомнениям, тем больнее и труднее тебе будет. Когда Драко тащили по коридору, он вздрагивал от нечленораздельных криков, что раздавались из камер, и считал, что их обитатели уже сошли с ума, но когда дверь захлопнулась за ним самим, вскоре понял, что вопили-то как раз те, что ещё способны были мыслить и переживать. И довольно скоро присоединился к этому хору, сжимая голову руками и корчась на полу.       Когда его вытащили из камеры и поволокли на суд, когда ему в лицо ударило свежим ветром, а ледяные каменные стены и несмолкающие крики остались позади, Драко решил, что возвращения сюда он не выдержит. Что он должен будет найти способ покончить с собой, если его поволокут обратно. Но также сознавал, что его соседи по камерам, наверняка мечтали о том же.       Малфой не питал иллюзий относительно суда. Это Поттеру и ему подобным было простительно верить, что всех «плохих» или убили, или уже посадили, или сажают сейчас, а процесс ведут исключительно «хорошие», призванные разобраться во всём справедливо. Да, очень справедливо сажать в Азкабан, когда ты ещё даже не был приговорён к нему. Так, для затравочки, для знакомства. Чтобы лучше содействовал следствию.       Да, Малфой не считал себя «хорошим». Но уж и самым плохим тоже. Да, он явно заслуживал наказания, но не того же, что ему объявили: «двадцать лет Азкабана». Двадцать! В здравом уме там столько не прожить. Даже если его тело ещё будет корчиться на полу ко времени окончания срока, то разум давно уже покинет его.       Сейчас, в этом то ли бреду, то ли кошмаре, Драко опять сидел в клетке, посреди круглой комнаты, стены которой уходили куда-то круто вверх, откуда бил нестерпимый свет, так, что он не мог даже посмотреть, на всех этих людей, что взирали на него откуда-то с неимоверной высоты и решали его судьбу, как и сотен до него, и еще сотен после. Снова давил и натирал шею тяжеленный железный ошейник, натягивалась и тёрлась о звенья клетки короткая цепь. Опять он выслушивал слова обвинения, что падали на голову, на плечи, на спину, погребая под тяжестью полнейшей безнадежности.       Ему припомнили всё, начиная с несанкциионированного полёта на метле, перед первой тренировкой по квиддичу, когда он впервые придумал, как ему обратить на себя внимание Поттера, так обидно отказавшегося от его дружбы…       Ни одного голоса в защиту, ни одного смягчающего обстоятельства. То, что он в финале битвы швырнул Гарри заветную палочку будто забыли.       А сам Драко, увешанный заклинаниями, как рождественская ёлка шариками, не мог ни словом, ни жестом постоять за себя. Это напоминало Страшный суд над душой умершего, как он однажды подслушал разговор двух первокурсниц из семейств набожных маглов. Девчонки разрывались от радости, что оказались чародейками, и внушённым роднёй убеждением, что колдовство — страшный грех, убивающий душу. Он посмеялся над их страхами тогда. На суде уже стало не до смеха.       Девчонки говорили, что просить, молиться, каяться и совершать благие дела, избегая неблагих, человек может только пока жив. Умерев же, он пожинает то, что ранее посеял и сам уже никак не сможет облегчить свою участь, когда впереди замаячит Ад с вечными страданиями. Как и Драко, на суде мог только корить себя, что не образумился и не встал на путь истинный раньше.       Для таких вот заблудших душ есть только одно спасение — если вступится кто из живых. Будет просить за грешника, делать то, что тот не сделал для себя сам. И таким защитником стал для Драко Гарри.       Малфой задрожал и вцепился в прутья клетки, услышав его голос. Проклятый ошейник и, режущий глаза чуть не до затылка, свет не давали поднять голову и посмотреть на Поттера, но уже то, что он был здесь, что встал за Драко против всех их, кто был в этом зале и за его пределами, наполнило душу подобием счастья. Он не особо верил в успех стараний Избранного, но был безмерно ему благодарен, что эти старания, всё-таки были.       Гарри вступился за него, потому что был «хорошим», но все те, перед кем он толкал речь, тоже считали себя таковыми. Только лишь с той разницей, что у них была власть и безнаказанность. Те две материи, что очень хорошо проверяют и показывают истинное «нутро» человека. Ни чуть не хуже, чем деньги.       Поттер, должно быть, удивился, когда из защитника неожиданно превратился чуть ли не в обвиняемого. Его всё время прерывали вопросами и уточнениями, путали и кружили, сбивали с мысли. Но он не сбивался, шёл как упрямый катер сквозь водоросли, рассекая их винтом. Водорослям это не нравилось. Водоросли привыкли обматывать и глушить таких ретивых, и позже, с удовлетворением от хорошо проделанной работы, любоваться на ржавые остовы, навечно застывшие среди коряг.       Гарри напомнили, что за весь период его обучения ни один год не обошёлся без эксцессов. Что его персона будто притягивала несчастья к нему и другим. Из-за него выполз Монстр Тайной комнаты, до того сидевший тихо, гибли в лесу единороги, активизировались кентавры, провалился Турнир Трёх волшебников, погиб Седрик Диггори и Крауч-старший, был сорван матч по Квиддичу и прочее и прочее и прочее. Вторая магическая война началась из-за того, что он, Гарри Поттер, не сподобился сдохнуть во младенчестве, как ему было положено.       Ему объяснили, что хоть он привык считать себя Избранным всю свою недолгую жизнь, этаким уникумом, сломавшим Тёмного Лорда, на самом деле ему просто везло выходить победителем, подставляя вместо себя других. И если он думает о себе, как о герое, в одиночку победившем Волан-Де-Морта (они даже не подавились, произнося это имя), и, потому, имеющем какие-то привилегии, то он очень сильно заблуждается.       Весь магический мир достиг понимания, кем на самом деле является Гарри Поттер. Да, он был своего рода иконой, символом надежды, но лишь потому, что лучше других подходил на эту роль и был отобран для неё таким же странным магом, Альбусом Дамбладором.       Но теперь, каждый ребёнок знает, что Поттер — это просто хорошо выдуманная и неплохо срежиссированная сказка. Что войну выиграл не он, а множество других, сильных и храбрых магов, большинство из которых отдали за победу жизни родных, друзей, а то и свои.       А он, Поттер, лишь подержал в руках палочку, по случайности оказавшуюся парной к той, что досталась Тёмному Лорду. Он даже «Авадой» противника шарахнуть не рискнул. Струсил, что не имеет достаточной ненависти для этого. Не потому ли, что имеет слабость к злодеям, что он сейчас и демонстрирует?       Гарри напомнили, что ему сходили с рук любые проделки и нарушения (например призыв Патронуса в мире магглов, на глазах тех же магглов), потому что Дамблдор вечно потворствовал своему любимчику и априори прощал ему всё. Но времена Дамблдора прошли, и больше подобного никто не допустит.       Суд напомнил также, что противоестественная мягкость того же Альбуса к его другу-любовнику Гелерту Гриндевальду, стоила больших проблем всему магическому сообществу, а его же недальновидность относительно Тома Реддла — подарила миру Того-Кто-К-Счастью-Всё-Же-Был-Уничтожен-Ценой-Больших-Жертв.       И что теперь делает любимый ученик Альбуса? В открытую проявляет симпатию к очередному юному порождению зла. Повторяет судьбу своего учителя. И если магическое сообщество не пресечёт это здесь и сейчас, не получит ли оно вскоре Третью магическую войну, уже с Поттером и Малфоем во главе?       И весь этот бред был изложен чётко и логично. Даже Драко не смог бы ничего возразить, предоставь ему кто такую возможность. Но Гарри как-то смог. Он отвечал на все обвинения спокойно и ясно, как его не сбивали, как ни путали, как ни водили кругами, превращая чёрное в белое и наоборот.       Малфой и не подозревал в нём такого красноречия, это вообще не в духе гриффиндорца. Просто у Поттера не было выбора. У него не было в руках ни палочки, ни меча Годрика Гриффиндора. Рядом не было никого, кто мог бы его поддержать или подсказать. Он должен был пройти этот путь сам, спасая очень важную часть своей жизни. Может даже, саму эту жизнь.       И Гарри продержался не хуже Жанны Д’Арк, процесс над которой изучали на уроках маггловедения. Обвинению оставалось только просто проигнорировать весь этот диалог, выдав какую-нибудь муть, обнулив всё слушание… но они, неожиданно, вынесли положительный вердикт.       Так как за Гарри Поттером всё же имеются не только грехи, но и заслуги, его просьбу решено удовлетворить. Драко Малфой будет выпущен на поруки вышеупомянутому Гарри Поттеру. Обвиняемый лишается палочки и права использовать магию. Обвиняемый должен в течение суток покинуть Лондон и отправиться к месту своего проживания. Обвиняемый будет регулярно проверяться и контролироваться. Одно нарушение со стороны обвиняемого, и приговор вступит в законную силу и поручитель разделит его с обвиняемым. Двадцать лет Азкабана. Готов ли мистер Поттер к подобному решению?       Тогда-то Драко осознал, что есть вещи похуже заточения в эту жуткую тюрьму. Отправить туда друга. Малфой ни на минуту не поверил, что суд принял во внимание доводы Поттера. Нет. Они приготовили ему ловушку. Они не могли контролировать Гарри, и понимали, что его вес в волшебном мире всё равно куда больше, чем они готовы признать. Они видели, что его «хорошесть» отличается от их. Они хотели избавиться от него. И не сомневались в успехе.       Драко дёрнулся в своей клетке, пытаясь закричать, предупредить, донести эту мысль до своего защитника… и проснулся.       Гарри был рядом. Он метался на постели, на смятых и влажных простынях, и шептал обрывки той своей защитной речи.       Малфой взял его за плечи и осторожно потряс. Потом наклонился и поцеловал. Вздох пробуждения прямо ему в губы. Взгляд… как же Драко любит смотреть в его глаза без очков. Бывший слизеринец обнял Гарри, прижал к себе погладил по спине. Пижамная рубашка совершенно промокла.       — Всё хорошо. Я здесь, с тобой. Я никому тебя не отдам. Ни им всем, ни кому ещё взбрендит свалиться нам на головы.       Поттер чуть отстранился, а затем улыбнулся. А затем и расхохотался. Драко ощутил, что тоже улыбается.       — Пора вставать, Гарри.       — Да. Ты помнишь, сегодня у нас небольшая годовщина, ровно полгода как мы здесь. Нас впервые должен посетить проверяющий.       Начинался новый день.