Лето девяносто девятого

Батильда стрекотала, как стрекочут престарелые матушки на балах, пытаясь пристроить щедрый выводок дочерей под наиболее выгодный венец. Неясно было только, за кого она хлопочет больше: за рассевшегося с видом пэра за обеденным столом родственика или за жутковатых детей мёртвой подруги. Бэгшот пела соловьём, словно намеренно шурша мягкими согласными и растягивая гортанные гласные, а Ариана плохо переносила перемены в привычном порядке вещей. Дамблдор это знал. Повторял себе ежедневно, стоило ей впервые сорваться на прилетевшей на час раньше почтовой сове, свернуть несчастной шею и полночи горестно плакать над совсем и окончательно мёртвой птицей, и едва не ежечасно — после недавних событий. Набившая оскомину мантра утомляла, но была необходима. Чем яснее он это понимал, тем болезненней ощущались собственные провалы, и хотя обязанным он себя чувствовал редко и не достаточно сильно (часто, но как будто бы не всерьёз), мысль о неудаче претила ему на инстинктивном уровне. Неудачи Альбус не любил почти так же сильно, как Ариана незнакомцев, громкие звуки, внезапную магию, новую одежду, сердитого Альбуса и коз Аберфорта, но на этом их сходство, ко всеобщему счастью, заканчивалось. — …Париж! Ненавижу, — в сердцах выдохнул Гриндевальд, и Дамблдор отвлёкся от безучастного разглядывания Арианы: та раскладывала корочки от тыквенного пирога по тарелке неровными геометрическими фигурами. Каждую пятую закидывала в рот, и только поэтому Альбус не пытался прекратить это застольное безобразие. Они как раз подошли к десерту, когда Батильда, отчаявшись, попросила племянника рассказать о его минувшем путешествии по Европе. До сего момента разговор не шёл по понятным причинам: стоило им засобираться к столу, Ариана приметила Гриндевальда. Аберфорт дёрнулся было к шарахнувшейся прочь сестре и неловко задел цветочный горшок на камине. Тот не разбился, ударившись о мягкий ковёр, но буйно цветущие азалии вывалились на короткий ворс. Быстрое Репаро Батильды опоздало всего на секунду: Ариана взвилась как испуганный Зуву. Разревелась громче вокзальной сирены, и Дамблдор помнил, что, расстроенная, она не чурается физической агрессии, но принять на себя удар не успел. Оказавшийся поблизости Гриндевальд получил кулаком по плечу, хорошо не пальцами в глаза, пламя в камине окрасилось в тревожный синий, а сам Альбус опомнился, только когда иных звуков, кроме шумного дыхания сестры, в комнате не осталось. Он держал её за запястья. Сжимал почти до боли, гнев в голубых глазах растворялся в жгучей обиде, а часы в углу тикали оглушительно громко. В прошлый раз промедление стоило ему жизни матери, и жестокость сейчас была оправдана, но проблема заключалась в другом: Аберфорт прекрасно знал, что иногда Ариану успокаивала разве что хлёсткая пощёчина. Лучше Альбуса чувствовал, когда без этого можно было обойтись, но не растрачивался на ссоры в том случае, если иного пути не оставалось. Батильда же понятия не имела, что происходило у них за закрытыми дверями на самом деле, Гриндевальда они не знали вовсе, а Дамблдор плохо представлял, как будет объяснить аврорам труп иностранца в столовой помутившейся рассудком соседки. Со стыдом и жгучей злостью отступив, Альбус негромко извинился. Первую смену блюд провели в молчании. Картофель с сочной бараниной ели под натужно весёлый голос Батильды — стрёкот теперь звучал на тон тише — и когда та спросила про Европу, градус настроения слегка упал. Ариана, кажется, о происшествии уже забыла, сытый Аберфорт был добрее голодного, а выбранная тема оказалась достаточно нейтральной. Во всяком случае, пока ничуть не впечатлённый истерикой Гриндевальд не сказал «Париж». — Отвратительно всё: от людей до погоды, — продолжал он, отодвинувшись от стола и картинно закинув ногу на ногу. — По-английски местные принципиально не говорят, заклятий перевода не используют, а услышав твой французский, кривятся так, словно вместо лягушачьих лапок увидели в тарелке крысиные хвосты. Ума не приложу, в чём разница. — Геллерт пригубил фирменный горячий грог Батильды, который та готовила каждый вечер, вне зависимости от времени года и температуры за окном, и с притворным ужасом уставился на тётю. — Мерлин помилуй. — Не захмелей, — предостерегла та. — А что погода? — Магический мир, маггловский — сути не меняет, — отмахнулся тот, принюхиваясь к напитку. — Небо вечно хмурое, то тепло, то холодно, и всегда душно. Серые тучи, серые дома, серая Сена. Канализацией разит на каждом углу: магглы выплёскивают помои из окон на тротуары, бездомные мочатся на каждом углу. С фасадов на тебя пялятся злобные горгульи, а каждая вторая норовит укусить. Министерство похоже на выгребную яму — вонючий сырой колодец с матаготами вместо сигнальных чар. Текло бы с потолка, не держись этот гальюн на защитных чарах. — «Мата» кто? — не понял Аберфорт. — Фамильяры по сути своей, — машинально отозвался Дамблдор, не сводя глаз с остатков пирога. — Чаще обращаются в кошек. Перерабатывают корреспонденцию, охраняют архивы Министерства. — Жуткие создания, — со знанием дела добавила Батильда, и Альбус тут же пожалел, что вообще открыл рот: — Ты уже дал ответ Фламелю? Год в такой стране… Аберфорт громко стукнул вилкой о тарелку. Неожиданных громких звуков Ариана не терпела тоже и… — Он не поедет. — Николас Фламель? Поспешная отповедь Аберфорта и вопрос Гриндевальда прозвучали одновременно, как звон скрещенных клинков, и, по правде, он должен был быть к этому готов: Бэгшот знала о приглашении Фламеля. Вечером того дня они гостили у неё дома, и Кендра, трогательно довольная сыном, рассказала о его блестящем выступлении сразу, стоило Батильде поинтересоваться о его дальнейших планах на жизнь. Не то чтобы об этом не писали в газетах, да и слишком поспешно та принялась хвастаться, но Кендра редко позволяла себе публичные проявления чувств, и впервые за много лет почувствовать признание не преподавателей Хогвартса, а родной матери, было приятно. Теперь восхищение было как никогда не вовремя. Дамблдор неуютно поёрзал на месте, неожиданно робея под перекрёстными взглядами сразу трёх человек, и обхватил ладонями тёплый стакан с грогом. — Ох, Альбус… — пробормотала Бэгшот. В руки себя, впрочем, взяла быстро. Предложения помощи и искренние уверения в том, что она вполне может справиться с двумя подростками, отложила на потом и с поистине материнской гордостью во взгляде принялась расхваливать его перед племянником. — Альбус лауреат Премии Варнавы Финкли за выдающиеся успехи в наведении заклятий, — поделилась она. — Его наградили Золотой медалью за потрясающее выступление на Международной алхимической конференции в Каире. Фламель был в президиуме и… — Вы тот самый претенциозный англичанин! — внезапно воскликнул Геллерт, порывисто подавшись вперёд. — «Противоядие от составного зелья не сводится к набору противоядий для отдельных его компонентов, но именно так и варил его Голпалотт». Сказанная таким тоном цитата из его каирского доклада звучала, пожалуй, чрезмерно заносчиво. Ариана вновь обратила внимание на оказавшегося в поле её зрения Гриндевальда, а Дамблдор мимоходом понадеялся, что у него самого в аудитории получилось отозваться о старшем коллеге как минимум почтительно. Он попытался припомнить хоть одно лицо из огромной аудитории в Каире, но кроме лоскутного одеяла из разноцветных мантий представить ничего не смог. — Каспер Новак, — пришёл на помощь Гриндевальд. — Прошёл вместе с вами в финал, но после того, как вы поставили Голпалотта раком… — Геллерт!.. — …остальные доклады слушали вполуха. Веселье в глазах Гриндевальда плескалось как зелье в раскалённом котле: выключи под ним горелку, оно продолжит обжигать. Он веселился и смотрел на него в упор, но много позже Альбус часто думал о том, что он не мог не видеть, как Ариана ладонями обхватила рукоятку столового ножа. Неторопливо: взяла в руки, покрутила, словно завороженная серебряным блеском, качнулась на стуле и так же просто, играючи вогнала лезвие на половину длины в стол. Аккурат рядом с ладонью Геллерта. Батильда некуртуазно вскрикнула, Аберфорт подскочил со стула и присел рядом с хохочущей сестрой на корточки. Оскорблённый столовый прибор нелепо дёргался, пытаясь вырваться из деревянного плена, верещала зачарованная скатерть, что-то лепетал удивлённый подсвечник, а Дамблдор сидел за противоположным от Гриндевальда концом стола, боролся с первобытным желанием закрыть глаза и уши, и с блёклой, не ясной пока ещё самому себе опаской подмечал, с каким безразличным, чуть брезгливым снисхождением Геллерт смотрел на безумно улыбающуюся Ариану. Так смотрели браконьеры на вышедших из моды ценных зверьков. Так смотрел Геллерт Гриндевальд на тех, кто не дотягивал до его золотого стандарта, и так бы он посмотрел на него, на Альбуса, встань он тогда и выйди прочь из дома. Но Дамблдор взял себя в руки, обогнул стол и присел возле сестры. Лицом к ней, боком к невозмутимому Гриндевальду. Тем летом Альбусу вообще не раз приходило в голову, что Геллерт частенько вёл себя так, словно получал нездоровое удовлетворение от творящейся вокруг жути. Словно покойное существование представлялось ему худшим на свете кошмаром. Он не обманулся тогда, как оказалось. Тем вечером Геллерт сказал лишь: — Quod erat demonstrandum [1]. И вытащил брыкающийся нож из стола.