***
Сколько прошло времени, Якоб не знал, ибо не мог его ничем замерить. Перепробовал он много чего — ходил задом наперед, ползал, скакал, щипал себя, пел молитвы и гимны, ругался и богохульствовал (за что ему было стыдно). Загадочное место менее загадочным не становилось. Было ли это место реальной тюрьмой для души или просто что-то пошло не так? Может отгадка в дверях? Юноша попытался вспомнить, как выглядели двери и комната, но воспоминания оказались размыты алкоголем и страхом. Видимо и здесь полный провал. Постепенно наваливалась усталость. И если он и пребывал здесь в форме духа, то к величайшему сожалению оказывается души тоже хотят есть. — Ерунда какая-то, — немного обиженно пробормотал Якоб. Если всё так отвратительно выходит, остается только одно. Разумеется, лечь спать. На самом деле он не хотел просто так засыпать не пойми где, да и удобств же никаких, но усталость и напряжение понемногу заставили его сначала присесть отдохнуть, а потом его и сморило. И тут, наконец, кое-что произошло. Это было похоже на падение, только падал не сам Якоб, а мир вокруг. Туманный туннель пробился сквозь смеженные веки и с шумом устремился куда-то вниз. Темно-синее небо стремительно теряло свою насыщенность, становясь блекло голубым. Мир очистился и предстал в своей неприятной неказистости. Юноша немного опешил. Усталость сгинула, словно её и не было. Пейзаж изменился и стал до жути знакомым и от того немного пугающим. Перед ним расположилась широкая улица, мощенная все той же белой плиткой. Но пугающая суть была в домах по обеим сторонам — все эти здания Якоб видел, только вот они никогда не стояли рядом. Деревенские избы соседей, лавки, которым он рисовал вывески, бараки церкви, таверны, в которых он ночевал, пока шел в Мертвые земли. Разнородные здания были тесно притиснуты друг к дружке, чуть ли не налезая, и вызывали чувство непонятной жути. Это неправильно. Якоб нерешительно пошел вперед. «Почему мне не по себе? Это же интересно и уже больше смахивает на сон. Так чего тогда бояться? Поискать что ли свой дом…» Постепенно стали появляться люди. Все с размытыми лицами, но узнаваемые по походке или одежде. Вон бабушка Вилма, она время от времени угощала деревенских ребятишек яблоками. Жаль, умерла, когда Якобу было лет восемь. А вот и настоятельница монастыря, горбун встречал её нечасто, но она всегда пугала его своим строгим видом. И тут же рядом ползает в грязи вечно пьяный кузнец. Все те, кого когда-либо встречал юноша в своей жизни, оказались на этой будто бы бесконечно идущей вперед улице. Они занимались своими делами и не обращали на Якоба ни малейшего внимания. Стайка ребятишек ломала забор и противно гоготала, обругивая монахинь. На скамейках сидели старушки, обсуждая, кто женился, а кто помер. Мясник гонял собак, а монахини пели гимн о милости Всевышнего. Идиллия. На лицо юноши невольно наползла ностальгическая улыбка. Плохие воспоминания все почти исчезли, сейчас созерцая картины, отсылающие к его детству, горбун чувствовал лишь грусть и тепло. Это было хорошее время. Некоторые здания были темнее обычного. Обычно с ними оказывались связаны плохие воспоминания — как например, дом старосты, в который его как-то позвали помочь что-то подкрасить. А потом спустили собак. Якоб мотнул, головой отмахиваясь от неприятного воспоминания. Какая разница, что было? Он рыцарь, его такие мелочи не должны волновать. Нужно идти вперед! Дальше шли люди, которых он встретил позже. И, в конце концов, он наткнулся на Вирго. Падший ангел брезгливо резал змееподобную тварь и складывал куски мяса в большой котел. — Вирго! — не удержавшись, юноша окликнул давнего знакомца. Тот никак не отреагировал, продолжая заниматься разделкой монстра и бормотать что-то себе под нос. — Вирго? Подойдя поближе, Якоб смог разобрать невнятное бормотание: — Кто такой мертвец настоящий? Тоскующий по жизни, а не грустящий, Не может вернуться, вот и несчастен. К делам живых он боле непричастен. И никогда не смеется. Эта незатейливая песенка из уст Вирго звучала здесь неуместно и немного нелепо. Она единственная здесь была новшеством, ибо горбун мог поклясться, что подобной ерунды никогда в жизни не слышал. Это разрушило атмосферу ностальгии. — Вирго, а что это за место? Ангел не ответил, лишь поправил накидку и стал жевать кусок сырого мяса. Якобу резко стало не по себе. До этого он просто шел по улице, не стараясь с кем-то заговорить, поэтому не заметил. Для всех этих людей его не существовало. Юноша попытался схватить Вирго за руку, но ухватил лишь воздух. Его ладонь будто призрачная прошла насквозь. Если раньше и были сомнения, то теперь стало ясно, что здесь Якоб на правах призрака. — Кто такой мертвец настоящий… Слова песенки обретали смысл. — Н-но я же могу смеяться, в конце концов, д-да? — юноша выдавил из себя нервный смешок, от чего у него свело скулы. Звучало всё это весьма скверно.***
Сначала Якоб носился по улице как угорелый, стараясь докричаться хоть до кого-то, но тщетно. До поры до времени это было не сильно то и печально, пока юноша не оказался перед одной до боли знакомой избушки. Родной дом. Где-то внутри грохотала кухонной утварью Радифа. Это был единственный уголок его прошлого, который Якоб не хотел бы видеть без себя. Но его неудержимо влекло внутрь, ведь он так давно не видел Радифу. Резкая крикливая старуха, на которую он так часто сердился и ворчал, сейчас была нужна ему как никогда. Лишь один бог знает, как он соскучился. На негнущихся ногах юноша подошел к двери. Изнутри слышался голос Радифы — та кричала на соседскую кошку, которая опять пробралась красть огурцы. Кошка-огурцеедка часто устраивала набеги по деревне в поисках любимого лакомства и к ним забегала чаще всего. Радифа воевала с ней большую часть детства Якоба, пока в один пасмурный день постаревшую кошку не утопили в пруду собаки. Грусть сжала сердце. Вот он зайдет сейчас, а там Радифа. Как много хочется сказать! Но увидит ли она его? Горбун неуверенно толкнул дверь и зашел, потупясь словно раскаивающийся преступник. — Радифа… Старуха елозила кочергой за печью, пытаясь выудить оттуда кошку, но та, вцепившись в украденный огурец, лишь утробно рычала. Радифа смачно выругалась, как никогда не делала при Якобе и у юноши невольно запылали уши. — Радифа, я … Старуха не ответила. Якоб огляделся, и ему стало не по себе. Сундук, на котором он спал, завален подгнивающими овощами, видимо у Радифы не дошли руки с ними управиться. Гвоздь, на котором висела его сумка с рабочими принадлежностями, теперь держал какую-то изношенную ветошь. Не было кривой самодельной лавки, сколачивая которую, горбун чуть не отмахнул себе пальцы. А ещё не было бус. Хотя какие это бусы, так, нитка с бусинами, слишком длинная, чтобы носить, накинув просто так, но слишком короткая, чтобы обернуть вокруг шеи два раза. Бусины Якоб собирал долго — пытался вырезать из дерева, искал красивые камешки с дырками, выпрашивал у женщин в деревне бисер. И всё ради того, чтобы подарить Радифе на праздник урожая самодельные бусы. Некрасивые, безыскусные, такие и бродяжке бы было стыдно надеть. Старуха, увидев подарок, долго молчала, а потом повесила на стену на самое видное место. Она почти не ругала его в тот день и под вечер тихо сказала, что бусы вышли не хуже, а может и даже и лучше тех, что дарил ей барон в годы её юности. Якоб был очень рад в тот день. И вот теперь бус не было. Ничто в доме не напоминало, что здесь жил Якоб.