***
Было тяжеловато, хотя казалось с чего бы. Радифа как и все остальные люди населявшие эту улицу не обращала на Якоба никакого внимания. Это было особенно обидно, ведь старуха являлась, пожалуй, самым значимым человеком в его жизни. Поэтому, неловко пошатавшись по дому, он спешно ретировался наружу. Там горбун решил идти по дороге до упора, куда бы его ни вывело. Но и тут его ждало разочарование — спустя некоторое время юноша оказался там же, где начал. Улица замкнулась и оказалась очень даже короткой. Как раз такой, чтобы вместить тех немногих, кого Якоб повстречал за свою жизнь. Заурчало в животе. Несмотря на странность происходящего, тело требовало пищи и отдыха. Вдвойне странно, ведь горбун посчитал сначала, что здесь стал призраком. Пришлось искать еду в домах, благо обитателям было все равно. Воровать оказалось неприятно и стыдно, но и как оплату нечего было оставить. Хотя можно ли считать кражей то, когда берешь что-то прямо на глазах у хозяев, и те не возражают? Потом юноша обнаружил, что может свободно касаться предметов и даже людей, но если очень постарается. Правда, жители никак не реагировали, даже если в них чем-нибудь кидали. Первое время Якоб решил ночевать в своем доме вместе с Радифой, но вскоре пожалел об этом. Старуха работала по дому и в огороде, и порой случайно сваливала на юношу тряпье, дрова или какое барахло. Хоть юноша и понимал, что Радифа его не видит, но в глубине души не мог побороть обиду. Теперь как никогда Якоб осознал важность общества. Когда он бродил в черном тумане, было проще, ведь всё равно где-то внутри сидело понимание, что люди где-то там, они никуда не делись. Но теперь, когда горбун уже был среди людей, но оказался не в силах хоть как-то привлечь их внимание, то невольно оказался захвачен чувством отчужденности. Хоть кричи, хоть плачь, никто этого не заметит. Как бы ни были порочны люди, но человек всегда стремится к себе подобным. Отражаясь в них будто в зеркале, бесконечно искажаясь и меняясь, он осознает, что существует. И сейчас, отрезанный от людей, лишенный общения и практически не способный оставить хоть какой-то след своего существования, Якоб понемногу погружался в отчаяние. Как тут не усомниться в своей реальности? Бессильный наблюдатель, вор и побирушка, крадущий не столько еду и вещи, сколь отрывки бесед и эмоций. Солнце в этом месте стояло на месте, поэтому юноша не мог сказать, через сколько времени он стал жадно подслушивать. Обрывки разговоров, сплетни, брань… Эти люди разговаривали, общались, касались друг друга. Пускай горбун и знал, что некоторые из них должны быть уже мертвы, но сейчас это он почувствовал себя на грани смерти. Человеку бесконечно трудно быть одному. «Это всё ненастоящее», — бесконечно повторял Якоб про себя. С течением времени мысль, что он попал сюда извне, что может быть это испытание и нужно вернуться обратно из дверей, ускользала и становилась всё более размытой и далекой. — Что мне делать, Вирго? — юноша раз за разом приходил к падшему ангелу, бесконечно разделывающему какую-нибудь очередную тварь, и спрашивал без надежды на ответ. В доме с Радифой находиться было тошно. На этой короткой замкнутой улице Якоб ощущал себя прокаженным, которого избегают. Но Вирго… Никто из остальных обитателей улицы никогда не подходил к ангелу и не заводил разговора. Его будто бы тоже не замечали и это обнадеживало. Кроме того никого из Мертвых земель на этой улице не оказалось. Вирго был единственным сверхъестественным существом. Всё это явно неспроста. Стараясь не отвлекаться на тоску и безысходность, Якоб принялся внимательно наблюдать за падшим ангелом. Тот всегда сидел на одном месте у разрушенного дома и бесконечно разделывал странных монстров. Якоб заметил, что это те самые, про которых он «читал» накануне. До лошадки, сбежавшей из ада, Вирго к добру или к худу ещё не дошел. Момент, когда появлялась новая дохлая тварь, уловить не получалось, будто бы моргнешь — а у ангела новая закуска. — Вирго, ну хоть знак подай… Юноша сидел на пороге разрушенного дома и наблюдал как падший ангел отрезает крылья черному пегасу с собачьей мордой. Сухой воздух иссушал и будто бы призывал пойти по домам, в поисках питья, но горбун упрямо не двигался с места. Нужно понять. Нужно выбраться. — Эх, проклятье! Якоб вскочил как ужаленный. Вся эта ситуация его угнетала и особенно давило бессилье. Как тут вообще понять, что нужно делать? Но вдруг… Пыль повсюду. Будто снег зимой она надолго сохраняет следы в этом безветренном мире. Так откуда же взялась цепочка следов у дома, где никто не ходит?! Воодушевленный этой находкой, юноша двинулся вперед. «Маленькие, будто бы детские… Чьи же это?» Шаг за шагом, всё дальше. Дом, хотя скорее неухоженная хибара, сгнил и сложился внутрь себя. Останки покосившихся окон пустыми глазницами смотрели на Якоба. «Что это за дом такой? Не помню, хоть ты тресни». В лучшие времена сюда могла поместиться большая семья, но будучи заброшенным и ненужным жилище вскорости стало разрушаться. Об огороде во дворе напоминал лишь забор, да покрытые сорняками горбы грядок. Небольшой прудик обмелел и зарос цикутой. Тягучий запах дурмана ударил в нос и Якоб невольно скривился. Гадость. Следы кончались у этого самого прудика. Примятая трава намекала, что недавно здесь кто-то побывал, но не это привлекло внимание горбуна. В тесных силках ядовитой травы, словно мертвая птица белела книга. Чернила давно расплылись, а гравюры превратились в непонятную мешанину. А на обложке, словно выведенное детской рукой, горело заглавие «Рыцари». Вот оно. Не удержавшись, Якоб потянулся к книге и тут его оглушил порыв ветра.***
— О силы небесные, редкостный ты тугодум, однако! Я уж думал всё, конец, застрял навсегда. Ветер вышиб воздух из легких, и, чтобы не упасть, Якоб оперся на стоящее рядом большое дерево. После долгого времени отсутствия внимания юноша даже не сразу понял что обращались к нему. Развернувшись на нетвердых ногах будто на ходулях он принялся взглядом искать говорившего. Им оказалась бесформенная тень. прятавшаяся в низко растущих ветвях. — Что… Кто.? — Мы ждали тебя долго. Даже устали. Обычно так долго не ползают, видимо ты редкий экземпляр. Якоб скривился, чувствуя не совсем прикрытое оскорбление. Но было в этом голосе что-то знакомое… — Т-ты в-ведь Референдари? — перестав путаться в ногах, горбун наконец встал перед тенью прямо. Та застыла в видимом изумлении. — А ты быстро сообразил. Хотя это верно лишь частично, — тень выползла из ветвей.— Видимо это из-за того, что твой осколок оказался в голове. Хах, давно такого не видел. Что он нашептал тебе ещё? — Я-я не понимаю. Какой ещё к черту осколок? Где мы? — А черт его знает, — тень беззаботно развела руками. Декорации сменились, и вместо улицы на этот раз Якоб оказался у корней большущего старого дерева. Лишенное листьев, оно, тем не менее, погибающим не выглядело. Ко многим ветвям были привязаны светящиеся нити с небольшими кристалликами. «Нити прям как те, что были у меня на руке» — горбун невольно глянул на запястье и увидел, что нить оказалась на прежнем месте. — Наверное, я должен рассказать… Ой, да заткнитесь вы оба, святоши недорезанные! Я что, отказывался? Тень раздраженно пнула корень, игнорируя недоумевающий взгляд юноши. — Ха, так послушай, мальчишка. Видишь это? — тень указала на качающиеся на ветвях нити. — Многие века назад первый Странник понял, что очень устал. И, видишь ли, не мог он помереть, оставив своих подданных на произвол судьбы, и поэтому должен был найти преемника. Тогда он разбил свою душу на осколки, которые разлетелись по всему свету. Осколки дают право занять его место. И один такой — у тебя в голове.