***
Единственным театром, который Якоб видел вживую, был кукольный. Впрочем, эти воспоминания не из приятных. Юноша знал, что существует и другой театр, где роли играют люди и декорации получше балаганных. Такой театр казался чем-то магическим и явно попахивал дьявольщиной. И вот в подобном дьявольском, по-настоящему дьявольском спектакле ему предстоит сыграть. «Здесь я лишь выдаю реквизит», — сказала Александра. Что ж если весь этот мир реквизит, почему бы и не поэкспериментировать? В одном рыцарском романе, что Якоб читал в далеком детстве, у главного героя был спутник шут, который по большей части выкидывал глупые шутки, но в моменты трудностей легко менял маски и мог стать как злобным мстителем, так и сочувствующим плакальщиком. «Может ли рыцарь стать шутом, не переставая быть рыцарем? Надеюсь, что да» — тоскливо думал юноша, накидывая на себя какую-то тряпку, то ли покрывало, то ли полотенце. «Так или иначе, выясним опытным путем» Якоб затарабанил в дверь. — Именем… именем хередима, откройте! — стараясь звучать поуверенней начал он. За дверью всё также царила тишина. «Нет уж, сидеть тут дольше я не собираюсь. В конце концов, разве я не Сумеречный Странник? О!» — Именем Сумеречного Странника! Немедля откройте! У него есть право. Пускай это иллюзия, но по-настоящему они в Мертвых землях. Они сами его практически короновали, посмотрим, чего стоит этот титул. Дверь распахнулась, но вместо ожидаемого коридора там зияла душная серость. Юноша замер. Что-то подобное он уже видел ранее. Серость тянулась к нему языками серого пламени. «Пошли с нами, пройдемся по изнанке, мы выпьем воздух из твоих легких, пробурим голову сверлами боли, но с нами ты сможешь быть где угодно» — шептала она. Якоб протянул руку и почувствовал легкое покалывание. Что-то подсказывало ему, что это выход в реальность, какой бы она ни была. Там всё проще, приземленней и понятней. Можно свалить все проблемы на кого-нибудь, уйти, сославшись на то, что он всего лишь маленький человек, которого насильно усадили номинально править миром, абсолютно для него непонятным. Но тогда он разве сможет оставаться рыцарем? Лорд Вальтер где-то здесь, да и загадка Александры не разгадана. У него еще здесь уйма дел. Нельзя так просто уйти. — Простите, но это не моя дверь. Вкус приключения? Долг? Страх? Желание оставаться правильным для самого себя? Да к черту! Он потом объяснит себе свои поступки и придумает оправдание. Сейчас это всё неважно. Якоб с шумом захлопнул дверь, слушая, как за ней растворяется серость. Нужно будет потом разузнать что это такое. Да и в принципе про то, что может и не может Сумеречный Странник. Но пока что настало время стать шутом.***
Вальтер скучал. Плохая погода вынудила его засесть дома, в стенах которого обитала опротивевшая родня. Дорогая сестрица уже полгода как уехала, выйдя замуж, а больше никого, с кем хотя бы поговорить по душам можно было, не осталось. Он отменил все встречи, даже с самим принцем, сказался больным и ответил отказом на все приглашения на балы и ужины. И в порыве нежданной хандры, сидел в библиотеке, уставившись бездумно в книгу, даже не стараясь что-то прочитать. Кажется, это была какая-то историческая повесть. Хотя какая разница? Орфина заметно выросла к времени своей свадьбы, но всё равно оставалась для брата маленькой девочкой. В пышном подвенечном платье она терялась, как крохотная жемчужина в ворохе кружев. Улыбалась, стоя рядом с женихом, мужчиной лет на десять её старше, которого видела, дай бог, в третий раз в своей жизни. Свадьба проходила в столице. Король в порыве непонятного каприза сам решил организовать эту свадьбу, неожиданно вспомнив, что семья Рейхсвальдов связана с королевской династией дальним родством. Собственно, про это вспомнили впервые за многие десятилетия. Рядом увивалась Нуота. Вальтер видел, что она хочет ему понравиться, наивная дурочка, но позволял ей некоторые вольности. Это было забавно, да и от грустных мыслей отвлекало. Став старше она значительно похорошела, но было в ней что-то отталкивающее. Возможно ее назойливость или этот странный взгляд, значение которого он никак не мог разгадать. Род Вальтера, род графов Рейхсвальдов владели многими гектарами богатого на зверье леса. Земли же мужа Орфины тонули в болотах. Выдержит ли лесной цветок или сгинет в трясине? Вальтер не раз навещал сестру, в этих промозглых болотах, где проехать, не утопив половину кареты, считалось за удачу. Видимо, в попытках сбежать хоть на пару дней, Орфина тоже приезжала домой, невзирая на пересуды, всё-таки возвращаться замужней женщине в родной дом — дурной знак. И Нуота всегда оказывалась где-то поблизости. Будто прилипла к Орфине. Какой всё-таки детский способ втереться в доверие. Постепенно это становилось чем-то самим собой разумеющимся, и, завидев сестру, он начал ловить себя на том, что ищет глазами Нуоту. Вальтер небрежно отбросил книгу и откинулся на спинку кресла. Ливень за окном вгонял в сон. Стало прохладно, и кто-то из слуг умело и быстро разжег камин. Алые отблески заплясали по комнате, живительное тепло убаюкивало еще больше. Понемногу дремота накатывала все сильней, пока окончательно не одержала верх. Снилось Вальтеру что-то непонятное. Мешанина звуков и цветных пятен, гудение и гвалт, будто шум базарного дня засунули в железную банку и потрясли. Или это не сон? Он вынырнул из дремоты и бестолково заозирался, не понимая, что происходит. В коридоре и на улице суетились люди, кричали и всхлипывали. — Что случилось? — поймал он растрепанную горничную, растерянную и напуганную. — Т-там! Там мисс Нуота и госпожа Орфина! Лицо горничной перекосило от ужаса, будто она мертвеца увидела. Вальтер почувствовал, как в груди холодная змея страха вонзает острые зубы в сердце. Он выбежал прочь, на улицу, куда спешила взбудораженная прислуга. И тут Вальтер окаменел, пораженный увиденным. Они сидели вдвоем, привязанные к лошади. Неприличным манером по-мужски. Окровавленные платья слиплись в один сплошной ком, и было не разобрать, где чье. Нуота голосила что-то бессмысленное прижимая к себе бесчувственную Орфину. Взмыленная лошадь, добежав до особняка пала, придавив ноги девушек. Нуота, будто не чувствуя боли, продолжала трясти подругу, канючить и просить жалобным голосом. Вальтер вперед слуг подбежал к ним, пытаясь сдвинуть лошадь, и мельком увидел ужасный шрам на шее сестры. Нет… Она не может умереть! Кровью пропиталось всё. Дождь смывал её, оставляя алые лужи. Она не может умереть!***
Якоб стоял поодаль, мысленно делая себе пометки. Поворотный момент. Момент, когда Нуота смогла приблизиться к Вальтеру как никогда близко. Сейчас Якоб был раззявой-лакеем, неуклюже переминающимся с ноги на ногу. Выбрался из чулана он далеко не сразу, но, как всегда и бывает, что-то сложное, стоит только раз его понять, становится чем-то простым и очевидным. Как и сказала Александра, это сцена, а значит, здесь должны действовать иные законы, чем в реальности. Сюжет обязан продолжаться иначе пьеса умрет. И тут Якоб был уже в своей стихии. Пускай здесь на этой сцене он и не главный герой, уступив сию ношу Вальтеру, но юноша прочел в своей жизни достаточно книг, чтобы понимать некоторые общие вещи. Например, в хорошей книге ничто не упоминается просто так. Якоб вспомнил про Бо, видимо начальника тех лакеев. Он старательно представил, как должен выглядеть этот Бо, как мог бы себя вести. Почему бы не случиться комедийной сценке? Он заорал как белуга, ругал, на чем свет стоит нерадивую прислугу. В конце концов, он же выбился в люди, вкалывал, всячески господ обихаживал, а подчиненные с каких хоть пьяных глаз его в чулан усадили? Всех выпорю, дайте только выбраться! И в этот раз сцена поверила. Прибежали те лакеи, без конца извинялись, мол, сами не могли понять как так произошло. Так Якоб выбрался наружу и затерялся среди статистов. Ему даже понравилось, вживаться в роль посторонних людей. Его облик менялся сообразно новой примеряемой роли, пускай это и были малозначительные незапоминающиеся личности. В этой постановке нужно смотреть в оба, поэтому приходилось избегать лишнего внимания. И вот теперь Якоб был здесь, слушал во все уши, смотрел во все глаза, стараясь не привлекать ничьего внимания. И никак не мог понять, где тот корень взаимной ненависти Нуоты и Вальтера, что прорастет в далеком будущем.***
Кроме раны на шее у Орфины оказалось еще множество травм, будто её хотели искромсать. Лекари, прибыв по приказу графа, стоило им увидеть пациентку, тут же бледнели и хрипло намекали, что лучше позвать священника. Нуоте повезло больше, кроме сломанной ноги и пары синяков она была в относительном порядке. Девушка всё плакала и плакала, и никто не мог добиться от неё вразумительного ответа о том, что же всё-таки случилось. Старый граф, всегда обычно спокойный и черствый, не выдержал груза неведения и, собрав небольшой отряд, поехал в болотное поместье. Вернулся он белым как полотно и лишь коротко ответил на молчаливый вопрос сына — все там мертвы. Вальтер сидел у кровати сестры. Весь мир будто сузился в тонкую полоску, вмещающую в себя только эту кровать и изломанное, забинтованное тельце на ней. Девушка едва дышала, время от времени вскрикивая и неразборчиво мыча. Ей было больно, и эту боль Вальтер чувствовал почти физически. Врачи говорили, дай бог, до рассвета доживет. И Вальтер, надеясь, что Господь смилуется над невинной душою сестры, молился, наверное, в первый раз в жизни. На улице шел ливень. Ветер выл как обезумевший и бросался на стены. Через темное, почти черное небо, казалось, не пробиться никаким молитвам. Возможно, именно поэтому вместо бога откликнулся дьявол.