Глава 1
19 декабря 2018 г. в 20:15
Бэкхён выходит из машины, убирая руки в карманы чёрной толстовки, смотрит вперед и начинает свое неторопливое движение. Легкий теплый осенний ветер приятно ласкает лицо, шутливо забирается под ткань накинутого капюшона. Как бы хотелось парню, чтобы эти порывы воздуха, как раньше, мягко игрались с его челкой, что вечно лезла в глаза, щекотала лоб и мешала при любом удобном случае. Но ветер не хочет играть с его волосами, потому что их попросту нет. Ни шикарной шевелюры, которую можно было укладывать как душа пожелает, ни выразительных бровей. Только возвращающиеся реснички, но такие жалкие и скудные. Весь Бэкхён сейчас состоит из бледной полупрозрачной кожи и темных пустых глаз, больше в нем ничего нет - а нет - у него есть кровь с её неизменными подружками. С раковыми клетками.
Взгляд абсолютно пустой и холодный, устремленный прямо на вход в многоэтажное серо-белое здание. Уже с улицы парню кажется, что в нос ударили все прекрасные запахи хлорки, спирта, всевозможных лекарств. Этот запах проецируется в голове словно рефлекс от вида больницы. Этот запах так кардинально отличается от того сладкого приятного запаха, каким пронизаны его детские воспоминания. Эта химия отравляет воздух, прожигает нос, она становится привычной, её потом не ощущаешь, уже перестает быть противно, становится безразлично.
Под ногами жёлтая сухая листва, что игриво шуршит от малейшего движения. Парень останавливается, ожидая маму и возит ногой листья, вслушиваясь в их шорох - приятный, расслабляющий, осенний, живой. Эта опавшая листва жива. Бэкхён внутри мертв. Можно поменяться местами с этими листьями? Формально они погибли, когда упали с ветки, но даже так эти желто-рыжие ребята приносят окружающим некое удовлетворение, спокойствие, радость. Сколько смеха у ребенка, что с разбега влетает в кучу листьев, сколько эстетического удовольствия у человека, гуляющего по аллее, слушающего любимую музыку и аккуратно задевающего частички красного ковра. Формально они мертвы, но они живы. Бэкхён формально жив, но он мертв. Он еще дышит, он еще существует, но сколько боли он приносит. Ему давно плевать на свою боль, одной болью больше - одной меньше, физической или моральной ему плевать. Но мама. Она души в нем не чаяла, любила, лелеяла, гордилась, во всем поддерживала. И сейчас продолжает, но смотрит с жалостью и пеленой слез. Её любимый сын умирает у нее на руках, она ему всю жизнь, а он ей свою смерть. Вот за что ей это?!
— Пошли, милый, — мама хлопает ладошкой по спине сына, выводя его из очередных раздумий. Бэк поднимает голову и смотрит в улыбающееся ему лицо мамы, а оно пропитано болью, рыданиями, страданиями - об этом говорит каждая морщинка на ее лице. В её состоянии виноват он, только он.
— Устал туда ходить, можно я хоть раз заеду в больницу прямо на машине? — парень срывается с места вслед за матерью, и на его лице выражено всё его рвение в сморщенном носу и театрально нахмуренных бровях.
— Ты решил создать им еще один вход в одной из стен? — мама ухмыляется и в голосе играют озорные нотки. Успех достигается просто.
— Да что ты, обойдутся. Чтобы я еще твою машину портил, тараня ей стену, не слишком ли много чести?! Мне нужна такая, что в аренду детей в парке катает. По размеру самое оно, — ухмыльнулся парень, выставил перед собой ладони и с умным лицом сделал вид, что он измеряет размер главного входа.
— Ребенку двадцать один годик, а ему машинка игрушечная нужна. — женщина закатила глаза, махнула рукой в сторону непутевого сына и ускорила шаг.
— Ну прикинь, как бы круто я на ней по отделению раскатывал. — с неимоверно восторженной интонацией произнес Бэкхён и пошел на обгон мамы.
— А капельницу на прицеп присобачишь? — спросила она, обернувшись. Парень посмотрел на лицо матери и увидел искреннюю улыбку, только его собственная сошла на нет.
— Наверное, — мозгами он понимает, что она не сказала ничего такого, что могло бы его задеть, но ему больно, противно, в нем зарождается злоба. Одно слово, а он уже вне себя.
Он привык к капельницам, к вечно полной таблетнице в кармане, к катетерам в руке и груди. Но эти перемены настроения, словно он баба в критические дни, его бесят жутко. И вот стоило маме сказать про вечную его больничную спутницу, как он ощетинился, огрубел, почти взбесился. Но мозг работает, поэтому парень сдерживает весь шквал очень лестных и абсолютно незаслуженных слов в себе. Мама не виновата, она тут пострадавший. Она, а не он.
Вместе с ним к вечному больничному запаху, капельницам, горам таблеток, бесконечным анализам, скрипучим кроватям и персоналу привыкла и его мама. Она всегда рядом, поддерживает, не дает свалиться в самую бездну, все эти пять с лишним месяцев она мучается вместе с ним, цепляется за жизнь сильнее него самого. Она страдает, выворачивается, но носит маску спокойствия, что так ей свойственна. Но её мальчик знает, что внутри она опустошена, изувечена, разрушена.
Шесть месяцев назад, ну может чуть меньше, Бэкхён стал чувствовать усталость, сначала он думал, что просто переучился, потом с каждым днем ему сильнее хотелось спать после долго дня. Он продолжал заниматься спортом пока не упал в обморок под конец тренировки, свалил на завал с учебой и недостаток сна. Упал во второй раз, в третий, посоветовали обратиться к врачу, но парень наплевал, всякое в жизни бывает, какие врачи, какие больничные, в университете практика, до сессии рукой подать, как-нибудь само пройдет. Маме, ясно дело, ничего не говорил, он же взрослый мальчик, сам разберется, зачем её по пустякам тревожить. Но каждое утро мама странно на него смотрит, будто изучает, приглядывается к чему-то, пока в один прекрасный момент не говорит, что он слишком бледный. Сказал, что бледность в моде и он специально пользуется отбеливающими масками. Не пользуется. Все заканчивается, когда мама подвозит его на учебу. До универа они не доехали, у парня внезапно пошла кровь из носа. Перепуганная женщина отвезла его в больницу, ей было плевать какими ругательствами и аргументами разбрасывался мальчишка. Кровотечение остановили, пригласили в кабинет участкового терапевта, анализ крови раз, анализ крови два, пальчик раз, пальчик два, кушаешь парень мало, вот гемоглобин и упал. Анализы на руках перед мамиными глазами, она говорит, что они поедут не домой, а в другую клинику. Он пытался сопротивляться, но мама лучше знает, за свои года он это понял и, подняв белый флаг, доехал до маминого знакомого. Другой кабинет, серьезный врач, здравое мышление и переживание пришли в голову Бэкхёна без стука. Он выложил все, что с ним происходило, вот только с каждым словом он говорил все неувереннее и тише, голос начинал дрожать, а ладошки потеть, ведь лицо врача мрачнело в геометрической прогрессии. Кровь из вены в колбочки, их в какую-то центрифугу, его под наркоз, берут пункцию костного вещества из бедра. Диагноз. Онкология. Рак. Рак крови. Хронический миелолейкоз.
Жизнь резко делится на до того, как Бэкхён зашел в кабинет ко врачу, и после того, как диагноз был озвучен. Парень смотрел прямо в глаза доктора, сильно, с какой-то ненавистью, но скорее с уверенностью, собранностью, концентрацией. Тогда в нем собрались все силы мира, и жестким голосом он спросил: «Процент выздоровления?» Ему ответили, что около тридцати, это невероятно много, целых тридцать процентов. В тот день родился новый Бэкхён, готовый бороться, выгрызать себе шанс на жизнь, уверенный в успехе.
Первый протокол, первая химиотерапия, первые побочные эффекты, меньше аппетита, перепады настроения, но железная целеустремленность. Вечерами дома с мамой в обнимку, потому что находился в стационаре. Ничем нельзя передать ту боль, что пронзает резко и дико болезненно, когда ощущаешь, как трясется тело мамы, обнимающей со спины. Она плачет, она рыдает от безысходности, от осознания, от того, что её мальчик может исчезнуть.
Второй курс химиотерапии, за который Бэк познает все прелести побочных эффектов. Аппетита нет, но есть мозг и мама, что заставляют поесть, потому что это жизненно необходимо, только организм против. Парня выворачивает, весь обед в унитазе, глотка болит, он уже задыхается, но за едой следует кровь. Его тошнит кровью, от неожиданности он подставляет руку, будто готовясь ловить внутренности, пачкается в красном месиве, кровь не останавливается, на лице коктейль из кровавой жижи и горячих слез, текущих от страха. Потеря крови, как и простая простуда приравнивается к смерти, а умирать страшно, умирать не хочется, хочется жить.
Волосы редеют, становятся тонкими и ломкими. Нет никакого желания ждать, пока они сами выпадут к чертовой бабушке. Бён сидит на своей больничной кровати, с прикрытыми глазами подставляет лицо под теплые летние солнечные лучи. Слышит как заходит в палату мама, и с какой-то детской наивностью говорит, что хочет оценить сексуальность своего черепа. У мамы в руках бритвенный станок. Первая полоса на голове парня, первая мокрая дорожка на мамином лице. Полосы гладкой кожи, всхлипы, слезы на свежей лысине. Когда на его голове не осталось волос, вся мамина футболка была сырая, глаза красные, такие же как и лицо. А Бэкхён не плакал, он потерялся. В тот день он лишился не только волос, но и желания, мотивации, сил. Больше перепадов настроения с «я сильный, я победю» до «в этом нет никакого смысла» не было, потому что парень утратил рвение, погрузился в вечную апатию и пришел к смирению. Бён Бэкхён умер внутри в тот день.
Но у него была мама, которая не желала сдаваться, она боролась за двоих, и Бэкхён не мог ей сопротивляться. Сложилось ощущение, что он делает это все не для себя, а для нее. Хотя да, именно ради нее и делает. Он не может просыпаться и видеть уставшее и заплаканное лицо, не может следить за растущей болью во взгляде, не может слышать, как она срывается на крики или уходит в рыдания, когда Бэкхён в очередной раз после химии лежит рыбой в постели. И парень как никогда уверен, что ей было бы легче один раз оплакать его на могиле, чем каждый раз рыдать за дверью его палаты. Но она не отпускает, борется за двоих, а Бэкхён позволяет.
Третий курс химии, не успевшие отрасти брови и ресницы выпадают к чертям снова, волосы он специально сбривал, тихо в ванной, чтобы мама больше не рыдала, оголяя его кожу головы. Капельница лучший друг, холодок металла под левой ладонью уже стал частью его существования, таблеток гора, а к ним добавляется навык под названием « заглотили сразу все и даже не заметили», серые стены, едкий запах и множество таких же людей вокруг. Только вот у одного ремиссия, другой анализы стабилизирует, а у Бён Бэкхёна свет в окошко не проникает, никакой положительной динамики.
Ремиссия, такое сладкое слово, которое даже Бэкхён хочет услышать. Да, он потерял мотивацию, не видит смысла, он существует, но все нутро после сдачи анализов жаждет услышать заветные «раковых клеток меньше, лейкоциты движутся к норме, ожидаем ремиссию». Но только не ожидаем. Да, анализы не в самой непросветной жопе, и счет идет на месяцы, а не на дни, вот только другого выхода нет, кроме как трансплантация костного мозга. Самая большая проблема — донор, долгие обследования мамы, огонек надежды в ее глазах. Не приживется. Врач сказал быстро, и так же быстро улетела мама из палаты Бэка, до самого вечера не появлялась. Плакала, сидела в туалете и плакала, парень даже не сомневается. Он и сам плачет, свернувшись на больничной койке, осознает свою беспомощность и ничтожность.
И вот теперь настало время для четвертого курса химии. И все по новой. И все новое, новый этаж новой больницы, новое отделение, новый лечащий врач, но старый бледный Бэкхён, скрывающий свою лысину под черным капюшоном. Его готовят к скорой операции, ну надеются на скорую, ведь идет активный подбор доноров. Ну ещё бы, за такие деньги, которые мама отвалила за эти полгода, они могли новую больницу отгрохать.
Все еще недовольный и немного злой Бэк сидит у стойки дежурящей медсестры, пока мама заполняет документы. Вокруг ходят такие же лысые люди, как и он сам, все в специальных больничных костюмах и почти все с неизменной спутницей «палкой-капельницей». Парень не знает как еще это назвать, поэтому называет как вздумается. Самое странное, что отделение яркое, не серо-бело-бежево-голубовато-непонятное, а светлое и красочное, по коридору бегает группа ребят примерного одного возраста, все таких же неизменно лысых, но таких живых и счастливых. Глупые, дети просто глупые, что с них взять. Но и некоторые взрослые ходят с улыбками. Наивные, мечтатели, спускайтесь на землю обреченности. А еще по отделению ходят странные цветные майки, точнее люди в этих майках. Скорее всего волонтеры, какая прелесть, здоровые люди пытаются успокоить живых трупов. Недовольный цик выходит сам по себе, девушка, проходящая мимо и одетая в красную футболку, оборачивается и ярко и так искренне улыбается, что Бэк, кажется, давится всей желчью, которую готовился излить.
Почему в её глазах ни капли жалости, почему улыбка странно искренне широкая, а не привычно натянутая? У Бён Бэкхёна ни одного адекватного объяснения и ни одной стоящей догадки. Интересно в какую преисподнюю он умудрился попасть, ну просто другого варианта кроме того, что эти волонтеры какие-то дьяволята, у него нет. Ну допустим, что это не так, но все люди, что помогали при больницах смотрели с жалостью, иногда даже с презрением, но чаще просто старались поддержать с улыбками на лицах, но их выдавали глаза, прямым текстом их сострадание и жалость. А жалости не надо было ни здоровому, но борющемуся, ни сдавшемуся Бэкхёну, да и не только ему, а вообще всем обреченно больным, воющим с онкологиями. Поддержка, утешение, но никак не жалость и сострадание. Оглядевшись по сторонам, Бэк заметил, что маме что-то рьяно объясняют, а перед ней целая стопка бумаг, наверное для заполнения. Осознав, что вся эта процедура регистрации и перевода его карты займет хренову тучу времени, парень встал с нагретого местечка, бросил маме фразу о том, что пойдет прогуляется, и направился изучать новое отделение.
В старой больнице все было относительно на уровне, парнем занимался специалист, вся необходимая аппаратура была, но они не занимались такими операциями и посоветовали перевестись в эту частную клинику специализирующуюя на онкологических заболеваниях. Маму стоимость всего этого удовольствия вообще не волновала, фирма была оставлена на доверенных людей и суммы денег исправно приходили на карты. Бэк этой женщиной гордился. Муж ушел, оставив без квартиры, купленной её родителями, без денег, с ребенком под сердцем. А она ничего, родила, основала бизнес, работала, пока Бекхён не втянул ее в этот ад.
Он шел, все также скрываясь за чёрной тканью толстовки. Поворот, другой, яркие цветные стены, украшенные двери палат, смех, музыка, разговоры. Ну что за радужный позитив, серое существо под названием Бён идите все лесом оптимистичные шизики Бэкхён явно не вписывалось в праздник жизни. Ему не нравилось окружение, его тошнило от всей этой маски радости. Но стоит заглянуть в окна на дверях палаты, как реальность бьет больно и ощутимо. Серые люди, лысые, полупрозрачные, кого бьет судорогой от сильной химии, что бежит по венам, кто находится в прострации от той же химии, кто рыдает над белой бумажкой, скорее всего с результатами анализов. Вот это больше похоже на правду, это уже близко и привычно, так правильнее и спокойнее.
Длинный коридор всё никак не желал заканчиваться, а Бэк не терял желания дойти до самого конца. По обе стороны тянулись редкие двери палат с одной стороны, а напротив стояли лавочки, которые используются для счастливых семейных разговором с глупыми шутками или для долгого и тяжелого ожидания, кому как повезет. Наконец парень доходит до угла, заворачивает и видит ряд дверей с табличками, на которых выгравированы имена, личные кабинеты врачей, доходит до парня. А сразу перед ними просторная рекреация устланная коврами, с разбросанными игрушками и стоящими по периметру мягкими диванчиками. А тут толпа такая большая и шумная, что Бэк даже назад отшатывается. Дети и взрослые сидят кто на диванчиках, кто на полу и хлопают в такт песне, которую исполняет девушка лет двадцати, но невероятно худая и лысая. Она поет так радостно, про то как сияет надежда, и эта надежда сияет в её глазах, Бэкхён видит это, видит и дико завидует и тому как она поет, и тому с какой уверенностью она поет, и тому как ее пение передает лучи надежды сидящим перед ним пациентам и их близким. Кажется, что эти лучи осязаемы, что парень может уловить их взглядом и наблюдать как в чужих глазах зажигается огонек. Но не в его темных безднах, ему мало песни, чтобы воскреснуть, не хватает этих лучей, чтобы разжечь давно потухнувший костер.
Незаметно для самого себя, Бэкхён подошел ближе, облокотился на угол стены и наблюдал. На душе дико спокойно стало, злость прошла, оставляя пустоту, которая намного теплее, чем привычная апатия. Но его капюшон резко сдергивают, оголяя гладкую кожу головы, глаза Бэка округляется, брови драматично ползут вверх, а над его ухом разносится:
— Не кисни, парень, вливайся. — это прозвучало не слишком приторно, без лишних «все будет хорошо», но при этом столь нагло и игриво, что Бэкхён в жизни потерялся и даже ответить ничего не успел, как обладатель низковатого голоса протиснулся через сидящих, и в один шаг своих длинных ног оказался около девушки. Парень был слишком высоким, метр восемьдесят, если не больше, с длиннющими ногами, его красная футболка открывала вид на подкаченные руки украшенные аккуратными узорчатыми татуировками, а к его очаровательной улыбке прилагались еще и забавные торчащие уши. Был бы Бэкхён более заинтересован в этой жизни, то непременно положил бы глаз на этого парня. С усмешкой на губах Бэк облизнулся. Может последний рывок перед смертью? А потом его рука рефлекторно поднимается, чтобы поправить укладку, но привычно натыкается на лысину. Все ненужные мысли испаряются будто их там вообще и не было.
— Дживон, спасибо тебе, ты же знаешь как я обожаю твое пение, спасибо! — почти проорал парень, обладающий глупой, но милой улыбкой. Видно он тут зачинатель концерта. — У нас есть еще пять минут до начала процедур, так что давайте решим, чем завершим наше сегодняшнее сборище.
— Предлагаю, чтобы ты сыграл. — радостно проговорила девушка, которую недавно парень назвал Дживон. Восторженные крики и аплодисменты говорили о том, что присутствующие с ней солидарны.
— Ладно, ладно, меня же долго уговаривать не надо. — парень уселся за пианино, что скромно стояло в самом углу, наигранно размял пальцы и покряхтел, обвел взглядом помещение и с неизменной улыбкой начал играть. Его длинные пальцы быстро скользили по клавишам, а глаза Бэкхёна даже не успевали следить. Так уверенно, но в тоже время нежно, на эти пальцы можно было бы смотреть вечность, лишь бы они не останавливались. И из-под них текла приятная какая-то светлая мелодия, странная, будто сыроватая, недоработанная, ох уж это музыкальное прошлое, не дает просто насладиться, но чувственная, пробирающая. Все что тут происходило было прекрасно, и музыка, и длинные пальцы, и вдохновленное расслабленное лицо парня, и сам парень. Бэк бы взгляда вообще не отводил, но когда играющий поднял глаза и наткнулся на призрака в черном, а потом нежно улыбнулся, Бён сорвался с месте и пошел дальше по коридору, что оказался круговым и привел парня ровно к началу пути.
Бэкхён чувствует, как к его бледной коже подтекает краска, щеки горят, но внешне он пытается сохранять вид бесчувственной статуи. Сохраняем имидж в стиле «мне уже на все посрать». Неужели не на все? Не, просто у кого-то нехватка романтического внимания к своей персоне. Отвык Бён Бэкхён от такого, ой как отвык. Приземлившись около мамы, глубоко вздохнув, парень набрался сил на то, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Ну, когда там встреча с врачом? — парень спешно натянул капюшон обратно и деловито сложил руки на груди.
— Врача тебе назначили, встреча вечером, а сейчас готовят палату. Ты точно уверен, что не хочешь отдельную? — мама продолжала листать кипу бумажек в руках.
— Абсолютно. И вообще условия сделки надо соблюдать. Я ложусь в эту больницу, жду донора, тусуюсь в общей палате, а ты приходишь раз в день и наконец возвращаешься к делам фирмы. — Бэк повернулся к маме и мило улыбнулся во все зубы. Женщина лишь погладила его лысинку с тяжелым вздохом.
Через пару минут Бэкхёна позвали к стойке, где сидит дежурная медсестра. Ему выдали комплект формы синего цвета, какую-то папку с бумажками и сказали, что его номер палаты 805. Мама сказала, что дойдет до магазина и вернется, а Бэк моментально направился в свое новое место жительство с такой уверенностью, будто бы бывал тут сотни раз. Быстро найдя свою палату, парень огляделся и бросил вещи на свободную койку.
Палата была небольшая, в светло бежевом цвете, с окном на пол стены. Сразу видно, что недавно был сделан ремонт, ничего не обваливается, все кристально белое, полы чуть ли не скрипят. Вообще приятное помещение, не особо отличающееся от отдельных палат, в которых он лежал до этого. Палата была рассчитана всего на двоих человек, и судя по разбросанным томам какого-то комикса, валяющимся вещам и другим признакам жизни сосед у него имелся, осталось молиться, что он достаточно адекватный. Но его надежды разрушились, когда открылась дверь.