***
Бэк мирно посапывает в своей кровати, а напротив лежит Чанёль. Он не дал себя выгнать, настоял, чтобы ему разрешили спать на кровати Джуна. Бросать измученного мальчишку совсем не хотелось, он чувствовал, что ему лучше находиться к нему ближе, поддерживать его, служить ему надёжной опорой. И Паку стало спокойнее и радостнее, когда Бэк сказал, что теперь он надеется, прежде чем отключился. Глупо улыбаясь, Чанёль смотрел на расслабленное лицо мелкого, и хотя тот исхудал, на лице выделялись лишь впалые щеки и чёрные круги под глазами, кожа была серой и полупрозрачной, волос не было вообще, но даже таким он очень нравился Паку, нравился до мурашек, до дрожи в пальцах, до нервной истерики. И Чанёль в себе свои чувства держать больше не может, особенно когда он смотрит на его губы, когда тот улыбается, когда он просто стоит рядом. Во сне он уже сотню раз признался Бэку, исцеловал его всего, и не только исцеловал. Но Пак понимал, что сейчас ему не нужно лезть с признаниями, сейчас нужно просто быть рядом, чтобы поддержать и утешить. Парни проснулись уже только под вечер и остаток дня провели в реанимационном отделении. Они пытались развлекать Джуна, а ещё они хотели наговориться вдоволь напоследок. Но самым главным в их разговорах была их громкость, потому что Чанёль пытался тихо протащить в палату ноутбук и колонки. Не засыпая прошедшей ночью, Пак работал над песней, которую они записали, и то, что вышло, ему очень нравилось, а Бэк от этого шедевра был просто в восторге. Пока Минсок и Бэк забалтывали младшего как могли, Чанёль делал последние штрихи в самой песне, им оставалось только дождаться Чондэ и представить их труды Джуну. — Ну что, котятки, вам тут вообще быть нельзя, а вас даже не выгоняют. — в палату зашёл Чондэ, кивая присутствующим и подходя ближе к Минсоку, сидящему на краю кровати. — Спасибо, величайший доктор этого отделения, что позволяете этим сопливым идиотам разбавлять мой овощной образ жизни. — с особым энтузиазмом высказался Джун, на что получил смешок. — Вот серьезно, если бы я не был твоим доктором, то я бы глубоко усомнился в твоей болезни. — сказал Чондэ, оглядывая палату, а потом уставился на Пака, тот лишь улыбнулся и показал большой палец. — Да я у вас вообще живчик такой, не могу. Что вы без меня делать будете?! — и Джун так искренне и по-детски рассмеялся, но никого из присутствующих этот приступ смеха не смутил. — Слушать песню, вспоминать тебя и вновь заряжаться твоей энергией. — мягко сказал Бэк, а мелкий нахмурился, он явно пытался понять о чем идет речь. — Помнишь те стихи, которые ты написал для моей мотивации? — спросил Бён, а Джун только кивнул. — Из них мы сделали куплеты, я написал припев, Чанёль написал музыку, и мы все её спели. — Вы идиоты? — этот вопрос мелкого поставил всех в ступор, парни начали взволнованно переглядываться. — Вы чертовы лучшие люди на этой планете. Дайте мне это услышать. Долго Пака уговаривать не надо, после одного щелчка мыши палату заполнила музыка. Наверное идеально было бы, если бы мелодия была плавная, красивая, немного грустная, но тогда это было бы не в стиле Джуна, поэтому лишь запоминающийся мотив и достаточно мощные биты в сочетании с вокалом. Необычно, но интересно, достаточно приятно, и если бы у людей внутри играла музыка, то внутри Джуна точно звучало что-то похожее. Ограничившись слухом, Джун определял кто исполнял какую партию, и вместе с голосом ему в голову приходили образы парней. Чондэ, что строго смотрит, после того, как Джун впервые сбежал от медсестры, Минсок, орущий прямо над ухом одним солнечным утром, Чанёль, сидящий за пианино и воодушевленно играющий, Бэк, со своим фирменным пофигизмом на лице, стоящий в одной футболке посреди палаты, потому что штаны были нагло утащены мелким. Слова смешивались со всеми воспоминаниями и Джунхёк и сам не заметил, когда из его незрячих глаз потекли слезы. А парни смотрели на него и глупо улыбались, понимая, что младший плачет вовсе не от горечи, а от счастья. — Я…эта песня…отражает меня…— Джун захлебываться в своих слезах, а сверху добавлялась лавина эмоций, что мешала ему говорить. — Она такая же, каким я бы хотел запомниться всем. Хочу чтобы она играла у меня похоронах. И он сказал это совершенно серьезно, отчего улыбки с лиц парней сошли на нет. Эта песня действительно была про Джуна и для Джуна. И это было бы в его стиле, если бы именно подобная песня играла вместо похоронного марша. Эта песня звучала у Джуна несколько раз за день, он просил включить ее, улыбаясь словно умалишенный. Несколько дней были стабильными, никаких ухудшений у Джуна не было, а про улучшения речь не шла совсем. Но в это утро все заметили нервозность Минсока, причина которой была неизвестна всем, в том числе Чондэ. Мин даже в палате у Джунхёка не больно задержался, зашел, бросил пару фраз, помялся отчего-то, а потом быстро ушёл. — Что происходит? — Чондэ выловил парня в одном из коридоров, и быстро перехватил, когда тот пытался слинять. — Возможно я сотворил глупость. — ответил Минсок, вырывая свою руку и опуская глаза. — Ты же не изменяешь…кто? — только Минсок не заметил ревности в этих словах вообще, ему показалось что он произнес это с надеждой, но скорее всего показалось. — Дурак что ли? — Мин поднял на него глаза, смотря серьезно, сосредоточенно. — Ты у меня один такой. И родители у Джуна тоже только одни. — Ты рассказал его маме? — доктор успокоился, но сразу нахмурился, пытаясь понять, к чему ведет Мин. — Всегда рассказывал, но сегодня она позвонила сама и сказала, что они с мужем приедут. — Минсок тяжело вздохнул и отвернул голову, не выдержав напряженного взгляда врача. — Ты сдурел? Это же какой эмоциональный шок будет у Джуна, ты хоть думаешь, какие будут последствия?! Ну хоть бы со мной посоветовался. — Минсок надеялся, что Чондэ будет кричать, а тот говорил слишком тихо, отчего Мину стало только хуже. — Но они же родители, они должны знать о своем ребенке, должны быть рядом с ним в последние вздохи. Разве нет? — и у Мина слезы накатываются, он вспоминает как сидел один у кровати брата и ругал родителей, что те так рано ушли, что они не могли быть рядом со старшим, когда тот увядал на глазах, и не могли поддержать младшего. — Должны, должны конечно, но я не знаю, как отреагирует Джун. — Чондэ приобнял парня за плечи и повел в сторону своего кабинета.***
Каждый ребёнок любит своих родителей, и ему не важно кто они, сколько зарабатывают и даже то, как они к нему относятся. Но Джуну с семьей повезло, он родился у обеспеченных, с самого детства был окружён любовью и заботой. Его воспитанием занималась мама, потому что она нигде не работала и считала, что сама должна заниматься своим ребёнком, хотя муж и предлагал нанять профессиональную сиделку. У Джуна было счастливое детство, мама занималась с ним, играла, но лучше всего парень помнит, как она читала ему перед сном сказки, иногда даже свои придумывала, а ещё он помнит как летом вместе с ней прыгал в речку с моста, помнит как бежал под ливнем до дома, хватаясь за ее руку. Но и отец в детстве сыном занимался, он любил сидеть в своём кабинете за дубовым столом в огромном кресле и слушать, как сын рассказывает все то, что приключилось с ним в школе, а ещё любил играть с сыном в футбол и волейбол на заднем дворе, любил водить к себе в офис и показывать все то состояние, которым мальчишке предстояло в будущем руководить. Но шло время, рос сын и отцовская компания тоже. Отец закалялся характером, каждый раз поднимая своё детище с колен после очередного краха, мужчина очерствел, возненавидел многих людей, а самое главное решил, что его сын должен быть готов ко всем выкрутасам рынка, поэтому настроился давать ему лучшее образование, отдал мальчишку в самую престижную школу и требовал от Джуна только лучших оценок. Мальчику поначалу было легко и интересно, но с каждым годом держать планку отличника становилось сложнее. Единственным любимым местом был художественный класс, куда мама водила его по вечерам, она с самых первых рисунков Джуна считала, что у мальчика талант, и его нужно развивать. Рисовать ему нравилось больше чем считать, он быстрее учился технике штриховки, чем запоминал текст параграфа. В средней школе Джуну стало ещё сложнее, он стал чувствовать, что технические науки ему совсем не даются, но отца он боялся, поэтому ночами учил формулы по физике, химии, математике. И старания давали свои результаты, мальчик стабильно был первым по результатам экзаменов. Только на втором году обучения отец запретил ему заниматься рисованием, утверждая, что это бесполезное занятие, которое никак ему в будущем не пригодиться. Тогда у мамы начали появляться проблемы с сердцем, ей волноваться вообще нельзя было, поэтому мальчишка ей не рассказывал ничего, говорил, что у него все хорошо. Но уже тогда у Джуна был характер, рисовать он не бросил, хоть больше и не мог посещать уроки, но дома за дверями своей комнаты он мог творить. Портреты, натюрморты, пейзажи, зарисовки заполняли его небольшой альбом. Акварель, карандаши, масло, маркёры, тушь, уголь шли в ход один за другим, и парень быстро находил подход к новым материалам, любил экспериментировать и пробовать новое. Реалистичные рисунки сменялись копированием чужих стилей, а потом парень нашёл свой, немного угловатый, больше похожий на комикс, но парню нравилось, как выглядели портреты одноклассников и учителей в этом стиле. Только парень был очень невнимательным и рассеянным, однажды он написал контрольную по алгебре слишком быстро, потому что формулы он заучил уже давно, а с репетитором многожёнство раз прорешал похожие задачи, и сейчас они ему казались пустяковыми. Сдавать первым работу Джунхёк совершенно не хотел, поэтому сидел и ждал, когда прозвенит звонок и все начнут сдавать листки. Парень даже не заметил как начал на обратной стороне рисовать реалистичный портрет молодого учителя по математике, а когда опомнился, его листок вытянул дежурный. Учитель был поражён нахальством мальчика, возмущаясь показал листок коллегам, но те сошлись, что у мальчишки талант, а когда узнали, что парень больше не посещает занятия по рисованию, решили поговорить с его родителями. Джун сидел в кабинете отца и видел, как тот говорит по телефону, отвечает мягко, соглашается, что у его сына талант, но глаза у него сверкают ненавистью. Тогда впервые отец ударил мальчишку, он влепил ему пощечину с такой силой, что Джун свалился со стула. Отец очень долго орал, говорил, что Джунхёк бездарность, что он позор семьи Ли, мужчина тыкал его лицом в разложенные на столе бумаги и шептал на ухо сквозь зубы, что такая слабоумная тварь, как его сын, никогда не сможет понять ничего из того, что там было написано. Джунхёк плакал, пытался оторвать сильные мужские руки от своей головы, выкрутиться из сильной хватки, но ничего не получалось, и парень просто заливал все бумаги солеными каплями, чем вызывал ещё больший гнев отца. И если бы в тот момент в кабинет не прибежала мама, Джун не знает, чем бы закончился приступ гнева отца. Женщина оттянула отца от мальчишки, мотнула головой в сторону двери, и Джун сразу же выскользнул из кабинета, только в последний момент развернулся и в щели в дверном проеме увидел, как отец отталкивает от себя мать, а та падает на пол, мальчик убежал к себе в комнату, но даже там слышал редкие вскрики матери. После мать Джуна попала в больницу из-за сердца, и парень еще больше обозлился на своего отца. Если он издевается над ним, вымещает на сыне свои злость и напряжение, то Джун сильный, он потерпит, но его мать была хрупкой женщиной со слабым здоровьем, и то, что отец о ее состоянии вообще не подумал, выводило парня из себя. Его мама была для него ангелом хранителем, она ему подарила столько любви, нежности, заботы, что Джун никогда вернуть столько не сможет. В сыне она замечала любые изменения настроения, знала как ему помочь, поощряла его начинания, восхищалась его рисунками. Она всегда была лучшей поддержкой для сына, она его детство по кусочкам сложила, создала столько прекрасных воспоминаний, которые греют сердце мальчишки каждый вечер. Отец зарабатывал, обеспечивал семью, но раньше он был другим, улыбчивым, шутливым, любил с сыном время проводить, но его сломал мир бизнеса, сделал из мужчины черствый камень, который с места не сдвинешь, не переубедишь. И больше всего Джуна бесило то, что отец с ним перестал считаться, его не волновали желания сына. Пока мама лежала в больнице, Джун с отцом старался не пересекаться вообще. Утром парень рано уходил в школу, после уроков репетиторы, потом он шел к маме, проводил с женщиной несколько часов, рассказывая все, что за день приключилось, а когда приходил домой сразу шел к себе в комнату и просил не беспокоить, потому что ему нужно готовиться. И все бы ничего, пока Джун не заметил следы от помады у отца на шее одним из вечеров. Он тогда это запомнил, но отцу ничего не сказал. А потом он из школы вернулся рано, тогда отец с девушкой домой приехал, а Джун их прямо в гостиной встретил. Тогда у парня нервы сдали, и вечером он высказал отцу все, что копилось внутри, он прямо высказал свою позицию отцу по поводу рисования, сказал, что винит его в состоянии матери. На что отец кулаком ударил парня в район живота, отчего тот свернулся и упал на пол. Каждый удар носка дорого ботинка сопровождался оскорблениями, обвинениями, ругательствами. Больше Джун с отцом не разговаривал, воспринимал его резко негативно, мать говорила, что парень одним только взглядом того убивает ежедневно. А теперь Джун лежит в реанимации, в потолок смотрит, мамину улыбку вспоминает, и сам улыбается глупо, но так искренне, что будто изнутри парня свет сочиться, палату освещает, в каждый темный уголок проникает. Ему очень не хватало маминой поддержки, но ей волноваться нельзя, поэтому Джун и был против, чтобы она приходила, он знал что ей больно будет видеть такое состояние сына, что потом она непременно плакать будет. Хотя даже не видя своего мальчика, она каждую ночь всё равно плакала, думая о нем, и Джун это знал. Она держала связь с Минсоком, он сообщал о всех изменениях его самочувствия, и после каждого короткого разговора женщина непременно плакала, и это Джун тоже знал. Только сам парень не понимал, злиться он на Кима, за то, что тот просьбу его не исполняет, за то, что его маме больно делает, или благодарен, ведь она должна знать, а сам Джун ей рассказать не в состоянии. Больше всего мальчишке сейчас хотелось обнять свою маму, уткнуться носом ей в плечо, вдыхать ее любимые духи, чувствовать ее пальцы в волосах, и забыться, убежать от реальности, в которой смерть уже над ним косу свою точит, снять свою маску беззаботного и позитивного парня, выплакаться вдоволь, чтобы спокойным умереть, но его мамы рядом нет, вокруг только холодящая пустота реанимационной палаты. Джун устало вздохнул и устремил свой взгляд в окно, где виднелось красное небо, и парень думал, что ежедневная смерть солнца так прекрасна, сотни людей по всему миру ей любуются, а его смерть ничтожна, и самым лучшим людям этого мира она сделает очень больно. Утром Джун проснулся поздно, Минсок к нему не явился, и поэтому до прихода Бэка парень спокойно спал, находясь под обезболивающими. С самого утра Бэкхён старался шутить, разговаривать на отстраненные темы, пытался поднять настроение Джуну, и это у него хорошо получалось. Вообще Джунхёк чувствовал себя относительно хорошо, если сравнивать с тем, что творилось с ним пару дней назад. К темноте в глазах он успел привыкнуть, поэтому в голове рой мыслей по этому поводу уменьшился в разы. И теперь парни обсуждали остатки мармелада в их палате, как в дверь постучали. Разговор прервался и Бэк оглянулся на дверь, никто из ребят обычно не стучится, поэтому парень немного напрягся. В палату проскользнула очень худая женщина лет сорока, хорошо одетая, уложенная, накрашенная, и только вид у нее был болезненный, бледный, она будто на ногах еле стояла. Она аккуратно подошла к кровати, стараясь не цокать каблуками, зажала рот ладонью, видимо пытаясь удержать истерику. И Джун молчал, смотрел пустыми глазами перед собой, прямо на эту женщину и с каждой секундой становился все мрачнее. — Джун, мальчик мой. — хриплый голос у женщины сорвался, выдавая ее состояние. — Мама. — прошептал парень в ответ, и из его полупрозрачных невидящих глаз потекли слезы. Женщина сдержать истерику не смогла, у нее потекли слезы, а сама она осела на колени перед кроватью сына и ухватилась тонкими пальцами за его руку. Бэк тактично поспешил ускользнуть из палаты. — Мама, твоя мама, я тут, рядом, мой хороший. — женщина продолжала плакать и хаотично целовать ладошку сына. — Тебе нельзя, сердце. — это был максимум, который мог выдавить из себя Джун, потому что у него начиналась истерика, он задыхался, воздуха в легких с каждым вздохом будто меньше становилось. — Глупый, ты у меня такой глупый. Ты правда сейчас за мое сердце переживаешь? Думаешь если я рядом не буду, то мне лучше будет? Да мне только больнее стало бы, если бы я о твоей смерти неожиданно узнала. — она подняла глаза на сына, и в них сияло счастье вперемешку с болью. Счастье от встречи с сыном, боль от потери сына. — Ну я хотя бы живым тебе боли бы не причинил, но Минсок все докладывал, да? — Джун как-то криво улыбнулся, его изнутри эмоции рвали. — Да, и спасибо ему за это. Благодаря ему я здесь. — женщина поднялась с пола и пересела на край кровати, продолжая сжимать ладонь сына. — Я буду здесь теперь каждый день, пока он не станет последним, и ты меня прогнать не сможешь. — Я и не хочу прогонять, — парень только постарался сильнее сжать ладонь матери. — Но Минсоку я еще все выскажу. Джун целый день провел с мамой, изредка прерываясь на визиты медсестер и Кёнсу. Они обсудили все, что только могли, вплоть до того, какой кипишь Джун устраивал в отделении, и он успел отхватить за это. Честно, ему очень не хватало таких душевных разговоров с мамой, когда он мог рассказать все новости, поделиться переживаниями. Он только сейчас понял как дико скучал по ее голосу, ее теплой руке в своей, жаль он не видел ее улыбающегося лица, но ему и видеть не надо было, он знал, что женщина улыбается, с болью на сердце, но она рада вновь видеть сына. Все то время, пока Джун проводил время с мамой, Минсок скитался по отделению, не зная куда себя деть. Его ломало еще сильнее, чем тогда, когда он видел Джуна. Сейчас, когда ему нечем заняться, у него в голове мысли роятся, сердце заранее по швам расходится, на части разваливается. Внутри будто лава разливается, грудную клетку изнутри испепеляя, эту боль бы вырвать, огонь водой залить, но ничего с этим сделать нельзя, у Минсока есть только одно душевное обезболивающее, но оно сегодня занято. Ким с самого утра пытается встретиться с Ченом, получить дозу своих объятий, наконец вздохнуть полной грудью, и пойти дальше получать дозу боли, но уже не такую жгучую. Только утром он на обходе, чуть позже на совещании, в обед кабинет был просто заперт. Вот так до самого вечера Минсок скитался от двери врача до бывшей кровати Джуна, садился на нее, взглядом в стену упирался, ноги к себе поджимал, пытаясь разрывающуюся душу успокоить, плакал, иногда к нему Бэк подсаживался, обнимал, по голове гладил, успокоить пытался. После ужина парень отправился к Джуну, готовясь получать недовольные высказывания. Он аккуратно открыл дверь в палату, пытаясь узнать, спит парень или нет. Но тот лежал с прикрытыми глазами и указательным пальцем стучал по металлическому основанию кровати. — Можно? — фраза вышла вполне жизнерадостной, даже не скажешь, что внутри парень на кусочки раскладываться начал. — А с каких пор ты моего разрешения спрашивать начал? — Джун зол, даже его голос непривычно грубый и сухой, никаких привычных ноток озорства или сарказма. Минсоку оставалось только духом собраться, руки в кулаки сжать, глубоко вздохнуть и заставить себя подойти ближе. — Извиняться не буду, я в правильности своих поступков не сомневаюсь. — Мин хотел было сесть к Джуну на кровать, но в последний момент он передумал, поджал губы и сел на стульчик рядом. — Спасибо. — прошептал Джун. — Я знаю, ты абсолютно прав, и я сегодня понял, что ей только больнее было, и что мне ее поддержки не хватало жутко. — Я рад, что ты хоть небольшую часть своего груза скинул. — Минсок спокойно выдохнул и немного расслабился, думая, что буря прошла мимо. — Ничего я не скинул, я лишь добавил. Я себе страдания увеличил. — тихие интонации переросли в крик, после которого Джун явно говорить нормально не сможет. — Думаешь, я счастлив был, когда слышал ее голос, но лица видеть не мог? Думаешь, я был счастлив, когда она мою ладонь в своих слезах умыла? Да я в этот момент сдохнуть хотел. Ненавижу, когда мама плачет, вдвойне ненавижу, когда она плачет из-за меня. Меня от боли на куски рвало, кромсало, центрифугу внутри устроило. Разве тебе понять, когда ты являешься причиной самых сильных страданий твоих самых дорогих людей? — Я… Мне это…— Минсок было пытался оправдаться, сказать, что ему больно не меньше, что он похожее уже пережил, но ему высказаться не дали. — Да какого вообще хрена, ты мою просьбу не выполнил, по кой-черт ты ей звонил, рассказывал все. У нее сердце, ей волноваться нельзя, но тебя же это вообще не волнует. Тебе плевать, главное свою работу сделать, своему любимому доктору угодить. Конечно, главное вы счастливы, другие пусть страдают. Тебе легче от этого стало? — Просто замолчи. — начал шепотом Ким. — Нашел время меня затыкать. — продолжал орать Джун, его эмоции захлестнули, он утонул в этом океане, теперь пытается выплеснуть его, чтобы получить хоть чуть-чуть кислорода. — Да, нашёл. — и Мин в его океане потонул, свой к нему добавил, сорвался. Он перешел на крик, отчего мелкий утих, это впервые, когда волонтер на грани. — Я не понимаю? Это ты про меня? Я знаю, как в такой безысходной ситуации нужна поддержка родителей. Ты маму любишь, ты ждал ее, только себя убеждал, что держа ее подальше, ты сможешь боль уменьшить. Да вообще ни разу. Если бы она неожиданно узнала о твоей смерти, после всех «все хорошо», она за тобой бы в гроб пошла. Ты хоть знаешь, какого это нуждаться, но не получать. Мой брат во сне маму всегда звал, только она мертва была. Я хотел сесть и получить поддержку от родителей, только они молчат уже несколько лет. Я сам боль выдержал, и я знал, что ты с родителями должен был встретиться, до того как умрешь. И да, мне твоего спасибо было вполне достаточно. Минсока смыло сильнейшей волной, у него стальной каркас внутри лопнул, не выдержал напора, развалился. Вся накопленная боль из заточения вырвалась, внутри него бурю устроила, в груди рвало с такой силой, что парня шатать начало, он по стенке скатился и начал пытаться вздохнуть. Он зашелся в истерике, слезы лились нескончаемым потоком, а он все по груди стучал, пытаясь успокоиться. Не помогало. Тяжело вздыхая, парень поднялся на ноги и поплелся в сторону кабинета Чондэ. Минсоку нужно поддержку почувствовать, позволить доктору залатать все, что крошиться внутри. По пути парень попытался успокоиться, зашел в туалет, умылся и оглядел себя в зеркале. Весь его вид просто орал о том, что парень разрушен, что он только что плакал, жалкое зрелище. Подойдя к кабинету, Минсок тактично постучался. За дверью послышалось ворчание, Ченчен ругался, что у него и так работы много, а его вечно отвлекают, но попросил войти. — Чондэ, это ведь правильно, что я держал связи с его мамой? — с порога начал Минсок, неловко, немного покачиваясь он начал продвигаться в глубь кабинета. — Ты нашел не самое лучшее время, чтобы задавать мне глупые вопросы. — ответил Чондэ, даже не поднимая глаз от каких-то бумаг. — Глупые вопросы? Вообще-то, от этого всего зависит твой пациент. — Минсок еле сдерживал желание снова уйти в крики, но он не привык показываться таким Чондэ, за то время пока они вместе, они ни разу не ссорились, даже дома все было очень мирно. — Поверь, от этого его жизнь не зависит, она вообще уже ни от чего не зависит. А вообще, я не в восторге от твоих действий, я уже говорил. Ты ему лишний стресс подкинул, он и так на грани находиться, а ты его в эмоции швырнул. Да и матери не лучше. Ты явно полез туда, куда не стоило. — - Чондэ продолжал перебирать документы, выглядят слишком нервным. — Да почему же! Родители — это важная часть жизни любого человека, как любят они, никто не сможет. — Мин терпеть не может, он по новой загорается. — Тебе не понять, иногда родители — не самое важное. Вообще, чего ты к этому так придираешься. Меня все уламываешь с родителями познакомить, Джона с отцом помирить, мать в курсе держать. — Чен наконец поднял глаза на волонтера. У того лицо бесцветное совсем, глаза красные, опухшие, а теперь в них столько ненависти, что заживо сгореть можно, челюсти сжаты. — Да куда мне вас всех понять. — Минсок на крик срывается, выбегает из кабинета и несется в сторону крыши. Ему хотелось свежего воздуха, который обжигал бы легкие и отрезвлял бы разум. Впервые они поссорились, впервые Минсок себя преданным ощущает, ему нужна была поддержка, но у него почву из-под ног выбило. Его истерикой внутри сотрясало, он сам себя просил продержаться до крыши, до того пока не сядет на холодный цемент, пока не останется наедине с небом, родителями и братом. Но в душе он надеялся, что Чондэ за ним сорвался, что он прижмет его к себе, согреет и успокоит. Только Чондэ сидеть в своем кресле остался, отшвыривая старые распечатки странной книги. Он сам себя ненавидит за весь этот театр, где он сам главную роль исполнил. Он впервые был так груб с Минсоком, он впервые услышал как тот кричит. По парню видно было, что он сломан, что ему плохо, что он за поддержкой пришел. Только Чондэ никак не мог заставить себя встать, подойти к нему, обнять и успокоить. Ему кажется, что он просто не имеет на это право. Теперь. Ким Сонмин. Девушка с первой стадией рака груди, новая подопечная Ким Чондэ, дьявол в самом страшном воплощении. Она красивая, утонченная, нежная, хрупкая, скромная, идеальная. Она ежедневно своим видом, голосом, существованием мир Чондэ на куски раскладывала, привычный ход вещей в другую сторону выкручивала, одним взглядом пулю в лоб врачу пускала. Она ему нравилась. У Чондэ есть Минсок, и он думал, что и правда любит этого по-детски милого парня, что тот — его судьба, хотя он и мужчина. Только сейчас, сидя в своем кабинете, Чондэ думает, что он запутался. Он перепутал привязанность с любовью. Минсок его тело и фантазию не будоражил, ему было комфортно рядом с ним, уютно, тепло, не более. Чондэ нашел решение. Он принял часть боли, которая разрывала парня, только что потерявшего брата, он кусочками своей поделился, эта боль как клетка ДНК перекрутилась, в узлы завязалась, соединила две страдающие души, которые друг в друге успокоение находили. Это лишь ошибка, привязанность, привычка, но никак не любовь. И теперь Чондэ стыдно волонтеру в глаза смотреть, ведь тот всей душой врача любит, льнет к нему, всего себя отдает, а Чондэ влюбляется в свою пациентку. Он целый день сидел у себя в кабинете, не выходил из него, просил врать Минсоку, будто сюрприз ему делает. И действительно, он сделал ему сюрприз в виде контрольного выстрела в лоб. И теперь он сидит, повернувшись к окну, и думает, доломал он Минсока сейчас, или доломает, когда скажет, что они расстаются. Для Джунхёка дни пролетали с неимоверной скоростью, благодаря их однотипности. Утром заглядывал Минсок, и хотя он пытался держаться привычного поведения, но голос был хриплым, будто он орал, затем рыдал и так по кругу. Джуну только голоса хватало, чтобы понять, что у Мина что-то стряслось, но тот лишь отнекивался. Парни на следующее утро после ссоры помирились, Джун аргументировал свое поведение стрессом, сказал, что он не может терять время, когда уже завтра может не услышать голоса друга. Минсок не возражал, лишь глупо улыбался, ему самому нужна поддержка, и думать, что всё сразу против него было для него невыносимо, слишком сложно. Мама к Джуну и правда приходила каждый день, все время проводила у сына в палате, лишь пару раз сходила поговорить с Чондэ по поводу состояния парня. Пару раз Мин приходил к Джуну днем, и парень не мог осознать все свое счастье, когда его мама вместе с волонтером шутила, в палате будто вся чернота пропала, вся угнетающая атмосфера улетучилась, будто все в миг наладилось. Только ничего не менялось к лучшему. С каждым днем Джун становился все слабее, ему казалось, что еще пару минут и он перестанет чувствовать пальцы, чувствовать вообще что-либо, кроме боли в голове. Иногда приступы становились такими сильными, что парень срывался на крики, часто беспомощно скулил, пытаясь терпеть муки, обезболивающее уже не помогало совсем, оно всегда капало по его венам, но медсестрам все равно приходилось вручную вводить более сильные препараты. Парень очень много спал, бодрствовал в сумме около пяти часов, и каждый раз, когда он засыпал, все боялись что он больше не проснется. Пока просыпался. Мама сидела на краю кровати и щекотала ладони парнишки, пока он пытался их спрятать и немного хихикал, они оба из простой проверки ощущений сделали игру, так проще, так комфортнее, так не настолько больно. Тут дверь в палату скрипнула и мама резко убрала руку, шумно выдохнув. Джун сразу понял, что тут что-то не так: к ребятам мама привыкла, она бы руку не убрала, а сразу бы поприветствовала вошедшего, давая сыну понять, кто к нему пришел. Но мама молчала, а у Джуна в груди начало биться плохое предчувствие. — Ну, здравствуй, сын. — низкий мужской голос разломал тишину, которая стояла в палате, образовав после себя новую, мрачную, давящую. — Отец, — Джун сказал это так жестко и холодно, что у мамы мурашки по коже пошли, она попыталась взять его руку, чтобы попытаться успокоить, но парень не дал этого сделать, отдергивая ладонь. — Тебе здесь делать нечего. Пошел вон! — и парня срывает на крики, только не жалобные, какие до этого были, а жесткие, в приказном тоне. — Уйди из моей палаты! Вон, я сказал! Последнюю фразу парень уже прохрипел, захлебываясь в своих слезах. Отец терпел, молчал, жаль, что сын не видел, сколько нежности и боли было во взгляде мужчины. Женщина с жалостью смотрела на мужа, у которого у самого глаза покраснели. — Ты можешь гнать меня сколько хочешь, но я не уйду, пока не скажу все, что хочу. — мужчина подошел ближе и положил руку на плечо жены, на что она прислонилась к его ладони щекой. — Тебе повезло, что я прикован к постели. Говори, что ты там хотел. — Джун зареванное лицо в другую сторону поворачивает и в руке одеяло сжимает, вымещая все свое негодование. — Прости меня, дурака старого. Просто, прости меня, я знаю, что наплевал на тебя и на твою маму, для меня существовал только бизнес. — мужчина говорил тихо, покусывая губы. — Что, неужели в очередной раз прогорел, и теперь вернулся к семье? — Джун себя сдержать не может, он язвит, не верит, что отец просто так такие речи толкает. — Наоборот, укрепился, передал большую часть работы проверенному заместителю, успокоился, времени подумать стало больше, с мамой твоей много разговаривал, вот так и понял, что я тебя всю жизнь гнобил. Прости, за то, что ты в свое удовольствие пожить не успел. — мужчина хотел было сесть на кровать, но в последний момент отшатнулся. — Не волнуйся, я умудрился пожить счастливо даже под твоим гнетом. — Джун от злости щеку зубами изнутри прикусил, только силу не рассчитал, и теперь он во рту солоноватый вкус смакует. — Ты даже не представляешь, насколько сильно я тебя люблю. Даже то, что я заставлял тебя учиться, запрещал делать то, что тебе нравится, все это я делал это из любви к тебе. Я хотел лишь лучшего для тебя, чтобы тебя, вот так же как меня, по жизни не мотало. А тебя еще сильнее шатнуло. — у мужчины голос дрожал, а Джун уже устал губы себе кусать. — Я просто уснуть не смогу больше, если ты уйдешь не простив меня. — Не могу не простить, потому что я не из-за себя обижался. То, что ты мне лучшего хочешь, я давно понял. Но то, как ты относился к маме, зная, что у нее сердце, бесило меня больше всего. Но если она простила, то и я не имею права обижаться. Ты запрещал мне рисовать, но я научился выкручиваться, ты заставлял меня учиться по техническому направлению, и я научился бороться. — Джуну бы снова заплакать, но за эти несколько дней он весь свой запас исчерпал. — Спасибо. — прошептала мама, поглаживая ладонь сына. — Я вас всегда любил, и продолжу это делать. — отец не удержался и все такие обнял сына, но тот уже не сопротивлялся. Это был тяжелый разговор для всех троих, но он был просто необходим для них. И сейчас обнимаясь и плача эта семья выглядит наконец счастливой, хоть это счастье с огромной начинкой из боли. И за дверью стоит парень, которой о таком семейном счастье только мечтать мог. Но Минсок искренне улыбался, он сделал все правильно и сейчас в этом на деле убедился. Но счастье длилось недолго. Ночью Джуну стало плохо, сначала обострилась головная боль, потом его пробивало судорогами. Утром он еле двигал пальцами рук, говорил медленно, прикладывая большое количество усилий. Чондэ за пределами палаты огласил всем вердикт, еще один-два дня, и парня не станет. Никто не проронил ни слезинки, все уже устали плакать, лимит свой исчерпали, лишь приняли жестокую правду и попытались с ней смириться, но лишь пытались. Днем после всех процедур Джун попросил позвать Бэка. За тем пришла медсестра, отрывая от чтения невероятно странного комикса, который привез с собой Джун, но он так и остался лежать в старой палате. Парень быстро дошел до реанимации, и теперь стоит под дверями, перешагивает с ноги на ногу, наблюдая, как парень говорит с родителями и вкладывает маме в ладонь какую-то бумажку. Но вот женщина встает с кровати и направляется к выходу из палаты. Бэк, стоя у двери, кивает ей в знак приветствия и заходит в комнату. — Не звонишь, не пишешь. — Джун вроде хотел сказать больше, но даже эта фраза далась ему с трудом, отчего у Бэка внутри все сжалось. — Да, ты такой популярный, что к тебе на аудиенцию записываться заранее надо. — Бэк держится хотя бы голосом и фразами, лицо держать не обязательно, его не увидят, пальцы перебирать нервно можно, этого тоже не заметят. — Садись, мальчик мой, нас ждет серьезный разговор. — Джун аккуратно голову повернул в ту сторону, где стоял Бэк. — Ты меня пугаешь. — ответил Бэк, присаживаясь к парню на кровать. — И правильно делаю. Не думаю, что завтра смогу говорить, поэтому высказываюсь сейчас, — парень протянул свою ладонь, и Бэк без замедления схватил ее двумя руками. — Первое, я прошу тебя сильно не плакать, знаю, это невозможно, но хотя бы вспоминай только веселые моменты, и не плачь долго, и другим это передай. — Джун… — Не отрицай этого, скоро придет этот момент, все знают, и я к нему готов. — парень закусил губу, немного хохотнул и продолжил. — Хотя кого я обманываю, умирать все равно страшно. Ну вообще, к делу, я эти несколько недель жил лишь с одной целью, я хотел вернуть в тебе желание бороться за жизнь. Я верю, что половина успеха — это самовнушение, да, да, мне не помогло, но у меня почти сразу шансов не было, но поверь, врачи говорили мне полгода осталось, а я два вытянул, последние несколько месяцев — огромная заслуга Чондэ. — Ты, мелкий, заносчивый, саркастичный, мелкий засранец. Я не знаю как, но ты сломал все стены, которые я строил внутри, пытаясь спрятаться за ними. Ты ворота открыл, зашел внутрь и другим помог. Вы все за такой короткий промежуток времени умудрились к жизни меня вернуть. Я вас ненавижу и люблю одновременно. — и Бэк не выдержал, уткнулся носом в чужую ладонь и из последних сил старался сдержать слезы. — И ты не представляешь, как я этому рад. Просто помни, что теперь часть моего огня горит в тебе, не дай этому пламени затухнуть, разводи этот костер, чтобы он доставал до самого неба, чтобы я всегда мог его разглядеть. Просто обещай мне жить за двоих, бороться за двоих, быть счастливым за двоих. — парень попытался потереть щеку пальцем, но те не слушались, и ему осталось лишь обреченно вздохнуть. — Я не выдержу, понимаешь, я много смертей видел, онкологическое все же, но ты мне родным и близким стал, я привязался к тебе, я не смогу видеть твое место пустым, не слышать твоих шуток и твоего ворчания, я боюсь сломаться вновь и самостоятельно пламя внутри потушить. — Бэку уже тяжело, от этого разговора, от дикого, быстро настигающего осознания реальности, от всего ему тяжело. — Просто живи моментом, найди поддержку у мамы, у Чанёля, у Минсока, у Чондэ, может кого еще найдешь. Я хочу быть огнем твоего стремления жить, тем огнем, который в глазах играет, когда человек счастлив. Просто помни это. — Джун говорит это столь мягко, но у Бэка все равно каждое слово раной в душе остается. — Мама уже пыталась меня поддерживать, но ты видел, каким камнем я сюда пришёл. — Бэк уже себя не контролирует, чувствует первую обжигающую дорожку на щеке. — Мой тебе совет, откройся и доверься Чану, я вижу, как он на тебя смотрит, как из-за тебя переживает, и этим чувствам явно не несколько дней. Честно, я мечтаю, чтобы вы вместе были. — парня прерывает нервный смешок, который донесся из района его руки, и были бы силы, он бы парня стукнул. — Ничего смешного, я честно говорю. — Я не в силах предоставить контраргументы. — выдал Бэк и продолжить обмывать руку Джуна своими слезами. — Ты мне так и не ответил, ты обещаешь мне бороться и жить за нас двоих? — Обещаю. — Тогда я могу умереть спокойно. И больше парни не разговаривали, оба лишь тихо плакали. Джун от счастья, что он успел выполнить свою миссию, успел возродить в Бэке желание жить, успел зажечь в нем желание, он успел все это, и от этого ему, правда, стало легче. А Бэкхён плакал, потому что ему было больно осознавать, что уже через пару дней он не увидит Джуна вовсе. Да, он сейчас к кровати прикован, не видит ничего, руками и ногами шевелить не может, но он живой, он рядом, и Бэк может его руку держать, его тепло чувствовать, просто видеть этого мальчишку. Он отпускает руку, привстает с кровати и обнимает Джуна, аккуратно, но верит, что все его эмоции этим объятьем передались. Он обнимает его словно в последний раз. В последний. На улице стало уже темнеть, когда Бэк вернулся в палату после очередных процедур. Ему это место было немного противно, тут было слишком пусто, слишком одиноко, слишком мрачно, все здесь было слишком. Даже нехватки заносчивого парня тоже было слишком. Бэк в очередной раз сидел на своей кровати, откинувшись на стену, смотрел на пустую кровать напротив, на комиксы, которые он сам сложил в аккуратную стопочку на чужой тумбочке. Парень неожиданно поежился, будто его резко холодом обдало, будто сама смерть рядом прошла и своей холодной рукой сделала предупреждение. Поджав к груди ноги, Бэк начал вспоминать все то, что успело произойти с ним за короткий срок в этом отделении. Он познакомился с замечательными людьми, понял всю прелесть жизни, вновь научился дышать. Но самое главное — в его серое существование ворвался Джун, поменял серый на цветной, существование — на жизнь. И Бэк никогда этого не забудет, он уже чувствовал, что внутри него своей маленькой жизнью живет огонь Джуна, и парню ничего не остается, как только пообещать себе этот огонь оберегать. Неизвестно сколько еще Бэкхён так просидел, но дверь в палату резко открылась, а на пороге стоял запыхавшийся и обеспокоенный Чанёль. — Джун… Ему продолжать не надо было, в подробности вдаваться не нужно, Бэк и так все понял, что, кажется, час икс настал. Парень неловко слез с кровати и хотел было бежать в реанимационное отделение, но Чан ему не позволил, схватив за локоть и аргументировав это тем, что не хочет ходить в том направление еще и к нему. Бэку и вправду бегать было нельзя, организм слишком ослаб, чтобы справляться с физической активностью, но желание добраться до палаты Джуна было слишком сильным, и если бы не сильная рука Пака и его осуждающий взгляд, Бэк бы на себя плюнул, но ему не дают. Они старались идти как можно быстрее, но так, чтобы не навредить здоровью самого Бэка. Перед палатой пока были только родители Джуна, которых, видно, недавно выпроводили из палаты. Через минуту примчались Минсок и Кёнсу. Первый сразу на пол перед палатой осел, пряча голову у себя в коленях, а доктор залетел в палату. Немного придя в себя, Мин поднял глаза на родителей. — Что случилось? — его голос был совсем бесцветным, будто вся яркость и живость Кима никогда в нем и не присутствовала. — Он…мы…— пыталась начать женщина, но у нее голоса от рыданий не было, тело билось в истерике, она пыталась нормально вздохнуть, но ничего не выходило, муж её к себе прижимал, в макушку целовал и также плакал. — Он нам песню включил, сказал, что вы для него и для себя написали. А потом начал морщиться, кулаки сжимать, успел сказать «она» и «похороны», он начал задыхаться и ничего больше сказать не смог. Мы сразу вызвали доктора Кима, пока тот добирался до палаты, Джун расслабился и просто начал плакать и улыбаться. Так искреннее, — сам мужчина начал захлебываться в своих слезах и останавливаться после каждого слова. — Чисто, расслабленно, будто боль перестал чувствовать, будто от всех тягот этого мира освободился. Женщина залилась в еще больших рыданиях, и муж не мог успокоить ни её, ни самого себя. Им обоим было больно, они оба сейчас осознавали происходящее, которое было самым жестоким из всех, которые только можно было вообразить. Минсок уже давно вернул голову в колени, и лишь периодично он рукавом проводил по спрятанному лицу, вытирая слезы. У Бэка ноги начали подкашиваться, у него перед глазами эта улыбка стояла, он прямо видел то, как должен был выглядеть Джун с описанной его отцом улыбкой. Он сел рядом с Мином, приобнял его за плечи и уткнулся носом в изгиб шеи, тот одну руку на макушку ему положил, а Чанёль к ним подойти не мог, сам внутри разрывался на кусочки от боли, поэтому помочь парням никак не мог, поэтому и стоял в стороне. Шёл уже второй час их караула у палаты. И ничего кроме скользящих за дверью теней они не видели, а за дверью развернулся настоящий бой. Еще через полчаса на весь коридор раздалось отчаянное «ну, давай же», которое Чондэ выкрикнул уже на чистых эмоциях. Никто в коридоре не слышал ровного и раздражающего писка приборов, не видел, как Чондэ на колени перед кроватью оседает, по полу кулаком отчаянно стучит, как Кёнсу к стене прижимается и ритмично об нее затылком бьется. Еще через пятнадцать минут доктор Ким нашел в себе силы выйти из палаты. Столько взглядов наполненных отчаяньем уставились прямо на него, что доктору хотелось спрятаться. — Его больше нет. — почти шепотом сказал Ким. На все отделение разлетелся истошный вопль женщины, оглушающий, раздирающий темноту, вымещающий всю её боль и отчаяние. Только Бэк после него уже ничего не слышал и не видел, его осознание замкнулось на его собственных ощущениях. Он отчетливо чувствовал, как ломаются его брови, как между ними пролегает складка, как дергаются веки, как начинают стекать горячие слезы, как он пытается шептать «нет, нет, нет», но у него челюсти лишь непонятно двигаются. Его будто накрыли черным куполом, в темноте которого все ощущения становятся сильнее. Ему казалось, что до этого у него внутри боль сидела и каждую секунду кусочек его души отрывала, казалось, что хуже уже быть не может. Но нет, может, у него внутри будто через мясорубку все пропустили, в груди жгло неимоверно, между ребер как будто дыра была, которую уже ничем не заполнить. В этой дыре до этого находился Джун, но теперь его больше нет. Он и правда умер, покинул этот мир, оставил Бэка в одиночку бороться за свое «простое человеческое счастье». Его больше нет, и никогда вновь с ними не будет. Никто не приедет на уколы на Чанёле, не будет ворчать на Минсока, никто больше не выдаст Бэкхёна за капельницу, никто больше не предложит устроить гонки на инвалидных колясках. Больше никто и никогда. Никогда не раздастся ворчание из-под одеяла, никогда не будет озорного смеха на всю палату, никогда по кровати не будут разбросаны комиксы. Его больше нет, как и нет той части души Бэка, в которой расположился этот мальчишка. Бэк не помнит как оказался в своей палате, не помнит как провел последние пару суток, не помнит, когда успела приехать его мама, не помнит ничего. Он лежал на своей кровати и изучал взглядом стену, когда на телефон пришло сообщение от мамы Джуна.Под его матрасом.
Бэк начал моргать, вчитываясь в несколько слов из сообщения, пытаясь понять, что происходит, а когда до него дошло, он резко вскочил с кровати, подлетел к пустующей койке и попытался поднять матрас. Его сил не хватало, чтобы осилить это, поэтому ему пришлось по частям изучать, что находилось под ним. У самого изголовья в углу лежал крафтовый конверт достаточно больших размеров. Бэк сел на пол около кровати и дрожащими руками попытался аккуратно его вскрыть. Через пару минут он уже смотрел на свой портрет, выполненный карандашом, он был столь реалистичным и похожим, что Бэк пребывал в шоке. Бэкхён на рисунке немного нахмуренный с теми самыми надписями на щеках, отчего настоящий Бён улыбку сдержать не смог. Он думал, что выплакал все, что только мог, но он дико ошибался. Парень перевернул портрет, а на обратной стороне красовались извилистые, но очень старательно выведенные буквы. « Я знаю, ты сейчас плачешь, ведь если ты это читаешь, то меня больше рядом с тобой нет. Но это не правда, я всегда буду рядом, в тенях, в дуновении ветра, в звуке упавшей вилки, в покачивании шторы, я тут, просто почувствуй, я всегда буду рядом, если мой огонь горит внутри тебя. Надеюсь, ты дал мне обещание. Не скучай, Бэк.» — Дал. — одними губами произнес Бэк, напоминая себе все то, что пообещал Джуну. Парень вышел из палаты и пошел раздавать портреты парням. Чанёль на своем как всегда улыбался, даже на рисунке его глаза блестели от счастья, кудряшки непослушно лезли в глаза, и даже виднелся кончик языка между зубами. Это тот Чанёль, который был рядом чаще всего. Немного беззаботный и безрассудный, придурковатый и странный, талантливый и неуклюжий, или просто Пак Чанель. « Я всегда видел тебя с улыбкой на лице, от тебя я подчерпывал свою энергию. Только в тот день, когда пришёл Бэк, я впервые увидел тебя играющим на пианино, таким серьезным, даже немного взрослым. Я вижу, что тебя к нему тянет, поддайся этому притяжению, я знаю, вам обоим это надо. А вообще, спасибо, что скрашивал дни, которые я тут провел. Но помни, я все еще тебя слегка ненавижу за то, что ты привозил меня на уколы.» Минсок на портрете был похож на лису, с немного наклоненной головой и хитрым взглядом, на лице красовалась та самая ухмылка, когда он что-то знает, но не говорит. Немного серьезный, но одновременно забавный Ким Минсок. « Ты был моей опорой все это время. Только рядом с тобой я мог не надевать свою маску сильного и позитивного пацана. Ты всегда был рядом, поддерживал, выслушивал. Только ты видел мои слезы в этом отделении. Ты вынес мою боль и свою, ты очень сильный, и чтобы не произошло, помни, ты справишься, ведь я верю в тебя.» Чондэ на своем портрете был с мягким взглядом, изогнутыми губами. Таким Джун видел его всего лишь раз, когда доктор сообщил, что рост опухоли они смогли притормозить. Такой простой, но такой сложный, серьезный и профессиональный, рассудительный и волнительный Ким Чондэ. « Я знаю, что ты запутался, Сонмин мне много чего рассказала, да и медсестры обсуждают, что ты у нее часто появляешься, надолго задерживаешься. Это твоя жизнь и твой выбор, главное чтобы потом поздно не было. Он справится без тебя, ты без него нет. Ты очень крутой специалист, именно ты смог отвоевать столько времени для меня, я вечно буду благодарен, что твоими стараниями я познакомился со всеми этими крутыми ребятами.» В тот день Минсок видел, как Джун бумажку в руку маме вкладывал, но он не слышал, что парень просил не открывать ее до его смерти. Немного придя в себя мама осмелилась открыть ту записку. Там кривым почерком, видно, он уже очень плохо себя чувствовал, когда писал, было написано: «Напиши Бэку под кроватью, а сама посмотри в отцовском старом сейфе.» И мама сделала, как и просил сын, она дрожащими руками достала конверт из сейфа, отдала его отцу, потому что сама открыть не могла. Там лежал их портрет. Родители на рисунке сидели умиротворенные, в объятьях друг друга, мама лежала на груди отца, а тот положил руку ей на плечо. Такие счастливые и такие несчастные, сильные и слабые, уверенные и растерявшиеся, разрушенные и цельные, они — родители Ли Джунхёка. «Люблю.» Джуна в этом мире больше не стало, зато остались его рисунки, остались воспоминания о нем. Он умер счастливым от той мысли, что у него не осталось незаконченных дел, от того что о нём будут помнить. Он остался для всех немного язвительным, но невероятно сильным, очень веселым и отчасти придурковатым, ярким, а самое главное заразительным. Он надеялся, пока дышал. До самого конца, до последнего вздоха. Он верил. Теперь будет верить Бэкхён.