Из пепла

             

Что скорбит, то заперто на засов, но… хоть любви неведом и этот плен — и она поёт безнадёжно тихо — я не преклоню перед ней колен. Знаешь, жертва — это ведь тоже выход. (© airheart)

             Самый сильный волшебник своего времени в неуверенности застыл посредине его камеры.       Геллерт знал, что в конце концов Альбус захочет навестить его, но не думал, что это случится так скоро. С пресловутой дуэли прошло всего две недели.       Он сидел на низкой деревянной лавке со скованными за спиной руками (его всё ещё боялись); прямой, как палка. Выражая гордо вздёрнутым подбородком несгибаемое упрямство.       Боль долбила в основание черепа, губы пересохли. Сегодня ему не давали пить. Он, конечно, не будет жаловаться. Ни сейчас, ни когда-либо ещё.       Геллерт послал своему «другу» пристальный почти вызывающий взгляд, но тут же почувствовал в груди колкое угрызение совести. Альбус был здесь не для того, чтобы насмехаться или продемонстрировать своё превосходство. И он действительно был его единственным другом, а не «другом», как многие почитатели.       Светлый маг прижимал ладони к груди, будто стараясь сдержать рвущееся к нему на встречу сердце, и его лицо выражало мучительную боль.       Геллерт прищурился. Эта ничем неприкрытая печаль ослепляла своей праведной искренностью. Обычно ясно-голубые глаза Альбуса потускнели, оттенённые чёрными кругами нескольких бессонных ночей. Наверняка из-за него.       И Геллерту стало до тошнотворности плохо. Без того драматического экстаза, который он порой разыгрывал на публике. Он плотно сжал зубы так, что его и без того исхудавшее лицо заострилось ещё больше. Находись они в другом месте, он попытался бы избежать этого пронизывающего грустного взгляда. Но в тесной камере от внимательных глаз, целящихся прямо в душу, было не уйти.       Внезапно он подумал, что никогда не хотел бы видеть эти глаза навсегда закрытыми.       — Тебя кормят?       Геллерту было почти смешно от этого вопроса. Ответ Альбуса не устроил бы и породил ненужную дискуссию, поэтому он его проигнорировал.       — Я знаю, зачем ты пришёл, — его голос тягучим шёлком оплетал собеседника.       Он всё ещё умел придавать ему тот тон, который приводил других к грехопадению.       — Зачем, по-твоему? — Альбус опустил руки и поморщился.       Геллерт знал, что он не любил такие игры.       — Попрощаться. Не так ли? — с натянутым смешком произнёс тёмный волшебник.       Ради общего блага, конечно. Альбусу нужна ясность ума, от него зависит так много людей. И то, что великий светлый волшебник чувствовал к нему, отягощало и не давало покоя. Он пришёл сюда, чтобы отдать последнюю дань алтарю своей запретной любви.       Любовь — это тоже оружие. Он мог бы использовать чувства Альбуса, мог притвориться, что отвечает на них взаимностью и перетянуть его на свою сторону. Они стали бы непобедимы и чуточку бессмертны. Но он не сделал этого, когда они были моложе. Тем более он не стал бы поступать так сейчас. От ответа «почему» он отмахивался, как от стаи надоедливых мух. Привязанность. Он знал, что это была привязанность. А следовательно — слабость. Да, и что он мог предложить Альбусу, кроме страсти? Которую тот не принял бы в голом виде. А высокие чувства казались Геллерту ненужным атавизмом несуществующей души.       И всё-таки, смотря на своего потерянного друга, который глядел на него так, будто он хотел впитать каждую частицу этих последних секунд, проведённых вместе, он решил высказать не обвинение. Предложение того, что им обоим сейчас было нужно.       — Поцелуешь меня на прощание? — в глазах Геллерта ни капли безумия, только немое сожаление, топящее сердце в раскаянии.       — Если ты позволишь… — Альбус с подозрением вглядывался в его лицо: — Если ты этого хочешь.       Нет, дорогой друг, это не уловка. Вряд ли кто-то ещё когда-нибудь прикоснётся к нему с любовью. Прикосновения, которые подарит ему тюрьма, будут болезненными и унизительными. Он не испытывал иллюзий. Весь его путь был исписан кровью друзей и родственников авроров, которые теперь были его тюремщиками.       — Я считал, что тебя не интересуют мужчины, — Альбус старался говорить ровным тоном, но нотка смущения всё же проскользнула в нём.       Геллерт улыбнулся ему откровенно спокойно.       — Тут дело не в поле. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.       Было что-то трогательное в том, как Альбус протянул к нему руки и опустился на холодный пол, чтобы быть на одном уровне с ним. Он поразился той уязвимости, которую увидел в его взгляде. И в то же время какая-то бессовестная часть Геллерта ехидно отметила некоторую ироничность этой ситуации.       Он проиграл, но Альбус стоял перед ним на коленях.       Впору было бы возгордиться. Но бальзам был слишком лёгким, и почти не чувствовался, растворившись в чаше позорного поражения. В принципе Альбус сам мог предложить это, Геллерт догадывался, что ему хотелось бы. Тем не менее профессор Хогвартса всегда был деликатен в своих чувствах и никогда не стал бы навязывать их ему.       Даже сейчас, получив полный карт-бланш, он был аккуратен. Альбус едва прикоснулся к его прохладной щеке, провёл указательным пальцем по белёсой брови. Поцелуй в лоб, который он ему подарил, длился всего несколько мгновений, он был скупым и горячим. Так целуют иконы, детей и мертвецов.       Геллерт на каком-то более глубоком уровне понимал, что был бы не против, если бы Альбус поцеловал его более интимно. Но тот, немного отклонившись от его лица, рассеянно водил кончиками пальцев по его скулам, и, казалось, едва дышал.       Внезапный стук в дверь заставил их обоих вздрогнуть. Голос, донёсшийся из коридора, был не то чтобы строгим, но не преклонным:       — Профессор Дамблдор, больше пяти минут находится наедине с пленником нельзя. Простите, но в правилах нет исключений даже для Вас.       Альбус затравленно оглянулся и, очень медленно поднявшись, выкрикнул:       — Минутку.       — Разговор будет лишним. Уходи, — тихо произнёс Геллерт.       И в без того пересохшем горле узника появилось жжение. И вовсе не от того, что ему хотелось заплакать.        Геллерт понимал, что сейчас он может, если и не попросить Альбуса его освободить, то хотя бы вымолить смягчить наказание. Он помог бы сделать его пребывание здесь не таким адским. Защитить.       Но он не умолял и не просил. Геллерт молча провожал взглядом неуверенно шагающего к двери Альбуса, зная, что тот больше никогда сюда не вернётся.