Потерянные души

      Любить того, кто смотрит на тебя лишь как на соратника и лучшего друга, иногда всё же надеяться на взаимность, и разбивать эти надежды на мелкие осколки — каким же дураком нужно быть… Саймон и признаёт себя дураком — самым идиотским идиотом на свете, ведь таких, как он, ещё нужно поискать. Если бы только он мог выдрать из груди это странное чувство, которое люди называют болью, выдрать и забыть о нём как о страшном сне! Если бы он мог вернуться в те времена, когда ещё не был девиантом, или в те времена, когда ещё не встречал Маркуса и не знал, что такое любовь! Он бы многое отдал, лишь бы не чувствовать этой боли.       Машины боли и не чувствуют. Физической. Но почему так явно ощущается тягучий жидкий огонь в груди, который ничем не остудить? Чем объяснить волну необъяснимого восторга, прокатывающегося по телу, когда на тебя смотрят разноцветные глаза? Как интерпретировать эту странную жгучую обиду, которая чувствуется, когда Маркус касается Норт?       Как объяснить самому себе, доходчиво и прямо, что этих чувств не должно быть?       Не должно быть, но они есть. От них не сбежать и не спрятаться, они — словно дуло пистолета, направленное в затылок. Ошибка в коде, взявшаяся невесть откуда, ошибка, которую не устранить. Программа сломана и собрана заново, а восстановить прежнюю версию не получится.       Что ж, ему не было так больно практически никогда — даже когда он сбежал от хозяев, став девиантом, и не знал, куда ему идти. Даже когда Маркус устремил ему в голову дуло пистолета, решая, выстрелить или нет, а синяя кровь из ран заливала одежду и пространство вокруг тёмным непроницаемым морем. Даже когда он, раненый, стоял на мирной демонстрации и боялся за Маркуса больше, чем за самого себя.       Вся боль, которую он испытал за свою жизнь, кажется ему каплей в море в сравнении с тем, что он испытывает сейчас. Невыносимо, болезненно, удушающе. Да, если бы Саймон мог дышать, он бы задыхался, хватаясь за грудь и царапая её руками, потому что-то, что он испытывает почему-то по ощущениям походит на сердечный приступ.       Был бы на виске диод — мигал бы алым цветом без остановки.       И как же хорошо, что его всё-таки нет. Можно спрятать всё, что чувствуешь, за маской добродушия или безразличия, тогда никто — особенно он, Маркус, — ни за что не догадается.       Ему говорят, что он слишком предан, и что преданность эта ни к чему хорошему не приведёт, и Саймон сам это прекрасно понимает. Он верит в Маркуса, верит, что тот сможет изменить мир со временем, и каждый взгляд на своего лидера даёт Саймону надежду, которой никогда прежде не было. Не должен ли он испытывать счастье?       Должен, но не испытывает. Вместо счастья — тягучая боль в груди, вместо дружеской привязанности — искорёженное нечто, которое даже не хочется называть любовью. Ошибка в системе, заставляющая часто моргать и испытывать дискомфорт. Так живут люди — ворохом лишних мыслей и ощущений, которым нет названия? Мешающих стабильной работе системы, ухудшающих и так слабое состояние девианта?       Саймон слышал, что андроиды влюбляются один раз на всю жизнь. Что ж, это даже забавно — он чувствует себя дураком вдвойне. Некоторые из его собратьев ожидают любви, восхваляют её как некое божество, которого они никогда не видели, но искренне верят. Он, испытав это чувство на себе, хочет похоронить его так глубоко, как только возможно.       Только вот память не позволяет. Память о моментах.       Странно, Саймон только недавно понял человеческое выражение «чувствовать неловкость». Теперь он прекрасно осознаёт, что это такое, и не сказать, что такое чувство ему нравится.       Неловкость — это когда пальцы случайно соприкасаются, и скин сам собой пропадает с пластика на считанные доли секунды. Поднять глаза, чувствуя в груди удушающую панику, взглянуть в лицо, убедиться, что не заметили — и постараться вновь уловить тень разговора. Убрать руки и больше не распускать, чтобы не попасться.       Неловкость — это когда Коннор, в очередной раз приходя на нынешний Иерихон с задумчивым видом спрашивает о любви. Маркус начинает объяснять, и Саймону бы отвернуться, сделав вид, что не прислушивается, однако когда во время объяснений переводят взгляд на тебя, сделать это не так-то просто. А потом спрашивают — как будто назло:       — Саймон, ты ведь уже любил кого-то?       Он, один из первых девиантов, организовавших старый Иерихон… Полюбил только недавно. Это так… По-идиотски.       — Нет, пока нет, — остаётся только ответить и улыбнуться мягко, как предусматривает программа. В каком-то смысле она Саймону даже полезна — подкидывает наиболее оптимальные варианты выхода из подобных ситуаций, когда ты сам в панике и не знаешь, что делать.       Неловкость — это когда разговор наедине вдруг прекращается, и наступает странное интимное молчание. Стоять плечом к плечу и не сметь даже голову повернуть, лишь бы он не заметил выражения лица, иногда — плохо скрываемой улыбки. Мечтательной и идиотской.       Неловкость — это когда Маркус просто хлопает по плечу и мягко улыбается, а ноги подгибаются так, будто на плечи возложили всю небесную твердь. Саймон старается улыбаться искренне в ответ, да только не особо получается — внутри всё рвет и мечет от боли.       Неловкость — это когда он заходит в помещение и застаёт целующихся Маркуса и Норт. Когда видит соединённые ладони без кожи, по спине электрическим разрядом прокатывается ненависть — только Саймон и сам не знает, к кому.       Почему она нравится, а он нет? Потому что он — не женская модель? Будь он девушкой, Маркус бы обратил на него внимание?       Саймон знает, что люди в большинстве своём не приветствуют отношения между представителями одного пола, однако у андроидов этого пола как такового и нет. Однако, может быть, это будет неправильным утверждением — Саймон идентифицирует и осознает себя как мужчину, и женщиной себя не представляет. То же самое можно сказать по поводу любого андроида — всё зависит от их модели, от функции, которую в них заложили создатели, и если не задумываться о своей половой принадлежности, всё выглядит очень просто. Если ты выглядишь как мужская модель — ты мужчина. Пока не начинаешь себя анализировать.       Переносить свою память и сознание на женский носитель Саймон не хочет. Он прекрасно осознает, что это ничего не изменит. Да и, скорее всего, в нынешней ситуации с девиантами и близящимся закрытием «Киберлайф», это вряд ли получится сделать.       Однако всё равно закрадывается детская обида. Почему она, а не я?       Я что, недостоин твоей любви, Маркус? Даже после всего, что мы с тобой пережили?       Как от этого избавиться? Эта ошибка слишком фатальна, она не нужна. Она заставляет скрести руками по груди, будто желая вырвать тириумный насос, она заставляет иногда слёзы литься по щекам, она заставляет ощущать это внутри: то ли боль, то ли ярость, то ли подавленность — много подобных им непонятных Саймону чувств. Она заставляет всё чаще впадать в спящий режим, чтобы не думать и не чувствовать. Не ощущать этой странной, выворачивающей наизнанку боли.       Когда он, не в силах более сдерживаться, крадёт поцелуй, Маркус отталкивает его с серьёзным видом.       — Саймон, — говорит тихо и убедительно, так спокойно, что ему поневоле веришь. — Саймон, успокойся. Зачем ты это сделал?       Саймон цепляется за его плечи, как за последнее своё спасение, и не может открыть глаз. Ему почему-то страшно. Он понимает, что его уже оттолкнули — «отшили», как любят говорить люди, — но…       — Потому что я люблю тебя. Слышишь, Маркус? Люблю, — шепчет он, где-то в глубине души надеясь, что его всё же не услышат. Вокруг темно, никого нет, закрытые глаза мешают сканировать пространство. Саймон не спешит их открывать — может быть, он боится увидеть осуждение в разноцветных радужках напротив, может быть, причины для этой не-спешки вовсе нет.       — Саймон, — «не называй моё имя, пожалуйста», — Саймон… посмотри на меня.       Он повинуется, будто не задумываясь. Или и в самом деле не задумываясь. Маркус спокоен, так спокоен, что хочется истошно заорать, вызвать хотя бы какие-нибудь эмоции, но… это так по-детски и бессмысленно.       — Тебе это не нужно. Поверь мне.       Ладони на своих щеках так приятно чувствовать. Никогда бы не подумал, что прикосновения вызывают такие эмоции. Пусть вперемешку с болью, от которой уже нет сил по-настоящему задыхаться, но всё же…       — Не нужно.       Маркус хлопает по плечу, приговаривая: «Это скоро пройдёт», но они оба знают, что это не так. Потому что андроиды влюбляются раз и навсегда. Это уже ничем не исправить, это не пройдёт никогда.       Дурак.       Какой же он дурак…