Со среды и далее везде

      Его всё ещё не было. Сначала Женька в этом ничего такого не увидел: ну не появился он в кабинете вместе с виолончелистами, и что? В конце концов, он не обязан приходить строго по часам. Когда и через пять минут он не пришёл, Женька тоже не особенно напрягся. Только воздуха стало слишком много вокруг и мало внутри. Облизав сухие губы, Женька надавил пальцами на карман джинсов – имодиум на месте, не забыл.       Прислушиваясь к ощущениям в животе, Женька походил по классу, избегая смотреть на дверь. Он загадал, что, если продержится и не будет оборачиваться на входящих, всё будет хорошо: и с животом, и вообще. Только надо себя чем-то отвлечь.       Женька подошёл к первому окну и посмотрел вниз на улицу, потом дошёл до следующего. На подоконнике третьего, встав коленями на стул, Катька делала домашку по алгебре. В тетрадных клеточках выстраивались чёткие, идеальные ярко-синие цифры. Но сейчас Женьку мало интересовал Катькин хвалёный почерк.       – Чо надо? – спросила она не глядя.       – Много задали?       – Чой-то с тобой, заболел? – Катька, хохотнув своим хрипловатым баском, распрямилась.       Женька и сам понимал, как странно выглядит, отираясь рядом и напрашиваясь на разговор: он никогда не подходил сам к девчонкам, ну может, если только к Лене иногда. А тут как подачку выпрашивает.       – Сгоняем за хачапури, а, Женьк? – За спиной возник Камзин.       – Во-во, забери его. Он мне весь фэншуй портит.       – Портят воздух, Шохова, – Камзин закинул руку Женьке на плечо, – а Гошев задаёт правильные вопросы. И не хрен тут выпендриваться со своим фэнхуем. Самая умная? – Он заржал, чуть не оглушив их с Катькой: они синхронно поморщились.       Сейчас Женька был не расположен ни к еде, ни к тупым подколкам Камзина. Захотелось послать того с его вечным жором и быдлятским панибратством. Скинув руку Камзина со своего плеча, Женька сел в кресло, стоявшее как раз напротив входа, перекошенное, продавленное и с торчащими во все стороны из кожзама нитками. Обещание, которое он дал себе только что, было забыто.       Но усидеть не получилось. Женька сдвинулся в одну сторону, потом в другую, помогло мало: сидушка словно камнями была набита – наполнитель за столько лет пошёл буграми. Женька и забыл, почему это кресло никто по назначению не использовал. Обычно на него все сваливали чехлы, сумки и, когда лень было раздеваться в гардеробе, одежду.       Чтобы не палиться, Женька временами отводил взгляд от двери и разглядывал линолеум, узкие рейки на стенах, отделявшие деревянные панели от покрашенных участков под потолком, мигающие лампы над головой. Особенно лампы. Хотя на такие, длинные, он не любил залипать: от них потом надолго оставались тёмные полосы перед глазами, как забор. Не то что от обычных лампочек – круги ему нравилось больше.       В классе становилось всё шумнее: пришли все, даже тётка-арфистка. Обустроив себе место, почти сразу вышла. Она не успела толком закрыть за собой дверь, как кто-то из виолончелистов уже дёргал арфу за струны, будто кота за усы, и дурашливо, как тот самый кот, завывал: «под окном у Любы шляюсь третий день». Но Женька не посмотрел, кому так повезло.       Гремели стулья, лязгали пюпитры, жужжали молнии чехлов, щёлкали замочки футляров, кто-то настраивался. Полина, забыв про книгу, блямкала на рояле обрыдлый собачий вальс. Женька каждый раз удивлялся: почему, когда кто-то видит пианино, сразу начинает играть эту дрянь? И ладно, если бы похвалялись своими способностями в обычной школе, где умеющих на пианино ещё поискать надо, но не в музыкальной же! Тут каждый второй вполне сносно может исполнить пару строк какого-нибудь Шопена или на крайний случай Люпунова с Черни.       Шохова, которая терпеть не могла Полину и ещё больше собачий вальс, шуганула ту от рояля, грохнув крышкой:       – Заняться нечем?       Полина бледной молью поползла к своему любимому креслу, но, не дойдя, свернула и уселась на подлокотник Женькиного кресла, почти загородив собой входную дверь.       – Э-э! В своё иди, слепая, что ли? – очнулся он, занятый гипнотизированием двери.       Но Полина не шелохнулась, только упрямо дёрнула плечом – в её кресле, перекинув ноги через подлокотник, с телефоном в руках сидела Маша-Марина. Сзади, облокотившись на спинку, стоял Денис и смотрел через её плечо на экран. После январского концерта в ЦДРИ они всё чаще во время перерыва толклись вдвоём: сбылась мечта идиота.       Женька вяло ткнул Полину локтем, не драться же, и пересел на один из последних, свободных стульев – все растащили, готовя себе места. Но и там не было покоя: дверцы шкафа то открывались, то закрывались, перекрывая обзор. Канифоль, пюпитры, оставленные папки с партитурой. Каждому что-то да нужно было взять. Сейчас, наклонившись и отклячив задницу, Таня запихивала в шкаф чехол со своей скрипкой. Тенсэн предложил ей оставлять инструмент в своём классе во вторник, чтобы приходить на ансамбль если не готовой играть, то хотя бы с тем, на чём можно играть: от третьих скрипок всё-таки требовалось какое-никакое участие в репетиции, в отличие от четвёртых.       – Пока, неудачники! – Тане, видать, понравилось держать скрипку в музыкалке со вторника на среду, и она решила забить на занятия дома аж до пятницы.       – Вали-вали, – буркнул Камзин, который так и не нашёл себе компанию, чтобы сходить за жратвой.       Его общественная личность в таких случаях предпочитала страдать от голода. Он с завистью проводил глазами Таню, которая, в отличие от него, могла сейчас идти домой есть сколько угодно, и со стоном улёгся на крышку рояля, потеснив извечного Серанини с карандашом во рту. Хорошо, Камзина не видела Ираида, а то аппетита он лишился бы надолго.       Женька вздохнул: до начала репетиции оставались последние минуты, и ждать его дальше смысла не было. Он подошёл к своему месту, поднял скрипку и, зажав подбородком, взял ми, подтянул колок, снова взял, прислушиваясь. Приходилось периодически натирать колок мелом, чтобы тот держал строй. Сам Женька никогда этого не делал, да и не хотел особенно. Хотя ничего сложного. А сейчас тем более браться бы не стал, потому что раскрутить струну, вынуть колок из головки, найти в шкафу мелок… К тому же всё это отлично получалось у Тенсэна, который тратил на процедуру целых пять минут от урока.       Макс опять рассказывал анекдоты про педиков – его любимая тема. Вот какого хрена?! Сколько у него сегодня слушателей-то. Интересно, что бы они сказали, если бы узнали, что Женька как раз из тех, над которыми они сейчас ржут. Из тех самых, что тянут слова, красятся, ходят на эпиляцию и в салоны красоты, из тех, которых не любят. И пусть Женька такой чепухи не делал и не собирался, но разве это имело значение? Он не хотел, но помимо воли вычленял в общем хохоте голос каждого: кто именно ржал из своих, из виолончелистов. Жаль, что он не играл на трубе, сейчас бы так дунуть, чтобы они заткнулись наконец!       Женька положил скрипку на стул, со смычком дошёл до шкафа, взял последний обломок канифоли и принялся водить по волосу. Очнулся, когда манжет толстовки уже оброс белым слоем пыли. Приблизил к глазам наканифоленный смычок: смоляная пудра точно пухом покрывала белый конский волос. Давным-давно, когда Женька только начинал учиться в музыкалке, все малолетки-первогодки как заведённые передавали друг другу байку, что чёрный смычок можно легко сделать белым, как у настоящих скрипачей, если чаще натирать его канифолью. Женька и сам видел, как и впрямь волшебно белел чёрный волос, и потому старался, возюкая канифолью вовсю. Вскоре мазать смычок надоело, тем более это не работало: стоило начать водить им по струнам и белое сразу стиралось. Через год в качестве поощрения, наверное, родители купили ему белый смычок, он был легче, тоньше. С ним Женька смотрелся взрослее и себе нравился.       – Мне тут Макс обещал подогнать… – Подошёл Денис, наконец оторвавшись от своей Маши-Марины. – Короче, выход на челика одного. Пообещал – и тишина. Сказал, тот может организовать проход за сцену в Олимпийский, всего-навсего сотка с носа. Любой певец, группа, главное, купить билет на концерт, и дело в шляпе.       – А на фига тебе?       Женька не мог сейчас ни видеть Макса, ни тем более что-то там слушать про него. Тот всё не затыкался. Ну а что, ржёшь над пидорами, и публика тебе обеспечена. Мало этого, Макс периодически оборачивался и бросал насмешливые взгляды на Женьку.       – На фига мне? Давно за кулисами не был, аж с января, страдаю. Уа-ха-ха, – Денис скорчил рожу и сразу посерьёзнел. – Как думаешь, не наебал?       – Ну так спроси у него. Я тут при чём?       – Спроси!.. Так он тебе и скажет, небось забыл уже. Лишь бы выебнуться.       Макс, смотревший на Женьку с дальнего конца кабинета, поднял руку и, изобразив пальцами пистолет, сделал вид, что прицелился. Женька, ещё минуту назад размышлявший, не подойти ли узнать, что случилось, был рад, что не сделал этого.       – У такого бессмысленно что-то выяснять: поржёт и пошлёт. – Женька тоже сжал правую руку в кулак, выставил палец, правда другой. – Урод!       – Ты чего? – Денис хлопнул Женьку по плечу. – Да пошёл он, я сразу знал, что не выгорит. Забей.       Женька поднёс смычок к лицу, провёл пальцем по острым пенькам оборванного у колодки волоса, погладил перламутровый глазок на колодке. Указательный палец – на обмотку, средний – на кольцо, безымянный палец – на колодку, мизинец – на трость – Женька до сих пор помнил, как Тенсэн объяснял им, как правильно держать смычок.       – Пошли, вишь, припёрся. – Денис толкнул его локтем.       Гусь уже стоял у стола и требовательно оглядывал класс: он никогда не подгонял, не одёргивал, а ждал, когда все его увидят и займут свои места. Уже сидя на стуле и слушая нудные приветствия Гуся, Женька потёр друг о друга липкие от канифоли пальцы, поднёс к носу. Он не пришёл. Хотелось окуклиться, впасть в анабиоз, чтобы следующая среда быстрее наступила.       Дома Женька, сославшись на подготовку к наскоро придуманной им контрольной, закрылся в своей комнате и, укрывшись с головой, долго плакал. Зачем ему всё это нужно: тупые встречи в туалете, постоянное ожидание, надежда, когда замирает в животе – придёт или нет? Что ему со всем этим делать? Женька понимал: их общение долго не продлится и потом, когда всё закончится, ему будет ещё хуже, чем сейчас, но и прекращать всё не собирался. Ни за что!       Вместо ужина он взял из холодильника бутылку ряженки и упаковку диабетических хлебцев. Сказал маме, что поест в комнате – ещё не всё повторил, – а потом сразу ляжет. Аппетита не было, но Женька заставил себя съесть один хлебец и сделать несколько глотков ряженки, чтобы только смочить рот. Оставив гореть настольную лампу, снова забрался под одеяло: слёзы пришли так быстро, словно не он плакал час назад.       Женька исслюнявил подушку, прикусывая наволочку, вцеплялся зубами в указательный палец, чтобы ни звука. Устав плакать, со странным чувством опустошённости и покоя, откинул с лица одеяло и глубоко вдохнул. «Когда темно, всегда так: всё кажется страшным. Надо просто дождаться утра, потом следующей среды и всё будет хорошо», – уговорил он себя.       Женька засыпал почти с улыбкой, баюкая невесть откуда взявшуюся трогательную детскую благодарность дому, ковру на стене, самим стенам, судьбе за то, что у него есть своя комната, где на родной стене висит родной ковёр...       Съехав из дома, Женька раз в месяц наведывался к родителям в гости. Привозил торт, коньяк отцу и себе, бутылку вина для мамы. Захмелев и расчувствовавшись, она каждый раз спрашивала: «А сейчас смог бы сыграть?» Женька отмалчивался, не мешая чужой ностальгии. Родители жалели, что он не пошёл после музыкальной школы учиться дальше, Женька – нет. И в конце концов, конечно, наступил момент, когда он вдруг понял, что не сможет ни назвать ноты, глядя в партитуру, ни тем более их сыграть. И чтобы всё забыть ему, как выяснилось, понадобилось не так уж много времени. А ведь раньше казалось, что ненавистная музыка въелась намертво и теперь будет вечно мучить его в страшных снах. Но выходило, что всё растворяется без следа – события, отношения, люди, воспоминания, какие бы сильные эмоции они когда-то ни вызывали. Женька и лица-то тех, с кем играл в ансамбле, ходил на сольфеджио, почти не помнил. Учителей если только.       Ещё после музыкалки Женька узнал про себя, что предвкушать событие или встречу ему нравится куда больше, чем жить в этом самом событии, когда оно уже наступило. Наступившее, особенно счастливое наступившее, слишком быстро проходит – ты не успеваешь его распробовать, а вот когда ждёшь… Можно проигрывать различные сценарии, смакуя и пересматривая раз за разом в своей голове самые лучшие, можно придумывать невероятные продолжения. Пусть они никогда не исполнятся, но зато в эти минуты ты по-настоящему управляешь своей жизнью.