Игра втёмную

Хмель вроде не слишком и ощущается, но все равно происходящее будто понарошку, будто не с ними, а непроницаемая темнота и зависшая кабина лифта выключают их из реальности, отменяя и прошлое, и будущее. Иван безошибочно определяет принадлежность ладони, ложащейся ему на шею — эту манеру властно прихватывать за загривок не перепутаешь. Вряд ли сейчас Серхио не знает, чья кожа горит под его пальцами: прическа Луки, пусть даже и пострадавшая от встречи с парикмахером, даёт свои преимущества в их тактильной угадайке. Иван наклоняет голову, наслаждаясь прикосновениями. Тогда, в подтрибунке все было быстро, грубо и ошеломительно страстно, не говоря о том, что совершенно неожиданно. Теперь... Теперь любопытно, до каких пределов они все готовы дойти. На какое-то время в лифте воцаряется молчание, которое постепенно наполняется прерывистым дыханием и шуршанием. Темноту прорезает первый стон. Иван не может понять чей, не присягнёт, что не его собственный. Возня рядом заставляет его вспомнить многочисленные объятия Луки со своим капитаном, то, как он вис на Серхио, бесстыже обвивая всеми конечностями. Иван отрывает от себя чьи-то руки и пытается отодвинуться, отползти, пусть развлекаются, однако не учитывает своей уязвимости, вставая на колени: спереди его обнимает Лука, целует, отрываясь только, чтобы прошептать: «Заносчивый мудак, засунь свою гордость...», а сзади оказывается Серхио, чуть толкает так, что Иван подается вперёд и падает на локти, подминая Луку, а Рамос прижимается, придерживая за бедра, мурлыча: «Ну ты и шлюха, Ракитич, не останавливайся на достигнутом...» Лука тянется к Серхио и буквально сдирает с него рубашку, дробный стук оборванных пуговиц сменяется звуком падения чего-то более тяжёлого. Серхио отстраняется, хлопает ладонью по полу и смеётся. — Это древний mp3-плеер... Сегодня на барахолке купил... — поясняет он. Включает: самая подходящая музыка для безумной ночи — сентиментальное фламенко. Лука подвисает, выпадая из происходящего. Удивительные ощущения, когда по телу бродят сразу четыре руки и трудно сказать, где нежные прикосновения Ивана, а где требовательные — Серхио. Или наоборот. Голова лежит на коленях. Чьих? Неважно. Над головой кажется целуются и, не отрываясь, стаскивают с него одежду. Он лениво протягивает руку, треплет по небритой щеке, щека льнет к его ладони. Слышно тяжёлое дыхание. Сам Лука скорее расслаблен. Но что-то царапает внутри и пальцы, которые уже скользят меж его ягодиц, тут ни при чем. Он приподнимается. — Ммм, я понимаю, странный вопрос... — он сам слышит, что голос делано веселый, но смущение все равно ощущается. — А смазки ни у кого не завалялось? — У меня есть! — отвечают хором Иван и Серхио и хором же ржут. В его ладонь тут же суётся тюбик и презерватив. — Кобели. Оптимисты... — бурчит Лука, пытаясь выпутаться из непонятно чьих рук, наконец понимая, что не так. Ему не нравится, не хочется быть призом, кубком, вожделенной наградой. Что они вообще возомнили себе. Оба. — У меня условие. Музыкальная композиция заканчивается, повисает тишина. Лука явно ставит в тупик темноту перед глазами, наполненную дыханием и чмокающими звуками, о происхождении которых он предпочитает не задумываться. — Условие? Почему нет? — это Серхио, Иван по обыкновению старается не проявлять инициативу, выжидая. — Тогда так. Все это, конечно, здорово... — ха, он ставит условия, одновременно выпутывается из спущенных наполовину штанов, сидя голой задницей на пледе. — Но давайте сначала вы. А я присоединюсь. Может быть. Не хочу чувствовать себя колбасой в сэндвиче. Кабина снова наполняется звуками фламенко, темнота присвистывает на два голоса, слышен шлепок по руке и шепот: «Кто тебе сказал, что ты сверху?» Лука улыбается, зная, что улыбка выходит хищной, — хорошо, что темно. — Но ты же ничего не увидишь?.. — опять Рамос: практичность, это про него, но он зря недооценивает Ракету, голос Серхио прерывается в конце фразы, где-то на знаке вопроса длинным стоном. Лука подвигается на звук и совсем тихо, для себя, говорит: «Зато почувствую и, может быть, решу...» Он протягивает руки, касаясь уже сплетённых тел и на ощупь оценивает живую скульптуру. О, коленно-локтевая — возбуждающе... В паху ноет, стояк такой, что самому удивительно. Вся ситуация наконец стала исключительно интересной. Он поглаживает, где придется, напряженные мышцы, влажные от пота. Они пока почти не двигаются, и Лука, ухмыляясь, думает, что знает, чего ему хочется. Встает, ведя рукой по коже, чтобы не потеряться, обходит композицию и опускается на колени за чьей-то спиной. Чувствует движение, слышит резкий выдох сквозь зубы и неидентифицируемый шепот: «Тшшш, я аккуратно, расслабься», выдавливает немного смазки из отвоеванного тюбика и, разводя чужие ягодицы, вводит пальцы внутрь, дождавшись толчка и встретив движение на излете так, что тот, кто стоит перед ним, буквально насаживается на пальцы. Стон сразу делает все определеннее — Иван, только он издает такие звуки. Лука мысленно жмет себе руку: он ставил на такую раскладку — Серхио слишком самоуверен. Лука проталкивает пальцы глубже, подстраиваясь под ритм, стоны, хотя и затыкаемые поцелуями, становятся громче и несдержаннее. Лука шарит по пледу в поисках презерватива, натягивает его, кладёт ладони на потную спину Ивана, сдерживая движения, сводя их на нет, и, ощущая дрожащие мышцы под руками, осторожно входит в него. — О, бож... же... — выдыхает Иван, подаётся назад и тут же чувствует, как его бёдра обхватывает заведённая назад рука Серхио, который дёргает его к себе. Требуется несколько мгновений, чтобы уловить ритм обоих — и фламенко, раздающееся из плеера, помогает в этом. Шлёпанье влажных тел и стоны вплетаются в музыку, которая, кажется, уже бежит по венам, подгоняя кровь, становится всё жарче, и Лука в этой космической распаляющейся темноте, наполненной звуками чччёрт... о гос... господи... да... сильнее... да... пожа... пожалуйста... прикоснись ко мне... о да... о божжжее перестаёт понимать, кому принадлежат эти фразы, всхлипы и громкое дыхание. Гитарные переборы ускоряются, заставляя переплетённые тела двигаться быстрее гос... поди, — всхлипывает кто-то, — я сейчас... о боже!.. на самой высокой ноте Ивана под ним выгибает, Лука вбивается в него всё сильнее, Серхио издаёт рык сквозь сжатые зубы, и они затихают вместе с композицией на плеере. Колени дрожат, руки не слушаются, локти подгибаются, и Лука падает на обнажённые тела, чувствуя поцелуи на своей коже и прикосновения влажных ладоней. Некоторое время слышно только прерывистое дыхание, потом раздаётся хриплый срывающийся голос Ивана. — Кажется, я преодолел боязнь темноты... — Поздравляю тебя, — подаёт голос Лука. — Коньяк у нас там ещё остался?