Пророчество не лжёт

Асока увидела светившееся окно кабинета канцлера, как путеводную звезду и направилась на его свет, где, как она знала, её ждёт то, чего сейчас так жаждало измученное сердце -- тепло и внимание. Такой одинокой и такой потерянной тогрута не ощущала себя уже давно, даже мысли о ребенке не приносили ей успокоение, так хотелось прижаться к кому-то душой, как в детстве, когда её несправедливо обижал Уотто или Себульба в очередной раз жульничал и отбирал у неё победу в гонках. Тогда она неизменно находила покой в объятиях отца. Его больше не было и никто был не в силах заменить его, только сейчас это стало окончательно понятно. Только в этот момент, который Асока потом надолго запомнит, она поняла, что на самом деле все те годы, что жила вдали от родины, жила тяжело и плохо. Ей было одиноко и пусто в душе, недоставало там чего-то родного и тёплого, что наполняло её светом и давало уверенность в жизни, без этого не было ничего подобного. Всё было не то и не так. Никто не заменит родного человека, каким бы он не был хорошим. Огромной ошибкой было оторваться от него, не настоять когда была такая возможность на том, чтобы на Корусант взяли их обоих. И теперь её постигает за это расплата, ввиде тяжёлых снов и непроходящего чувства ненужности и отверженности у тех, во имя служения которым она оставила самое дорогое. Предательство не заканчивается хорошо, каким бы необходимым оно не казалось, а это было именно оно, ведь разве она, Асока, не предала своего отца во имя своей мечты? И раз уж так вышло, не смогла устроить всего так, чтобы ситуация разрешилась благоприятно для обоих. Да, тогда она была всего лишь маленьким ребёнком, не способным ничего решать, но потом-то... Отчего она ждала так долго и ничего не предпринял до того, как начались эти сны? Этого уже не оправдать возрастом, это самое настоящее малодушие. Верно, оно и потому Асока никогда себя не простит. От этих мыслей стало ещё хуже и девушка, не дойдя до кабинета, сползла по стене и замерла в углу, обхватив колени руками. Слезы полились из глаз и остановить их было невозможно, они только усиливались при каждом воспоминании, которых накопилось много за все пятнадцать лет, проведённых в Ордене. Но совсем неукротимой эта душевная боль стала при осознании того, что теперь эта месть Великой Силы обрушилась на самое дорогое, что теперь было у Асоки -- на её новорождённого сына. И она снова будет не в силах отнять его у этой неукротимой смерти, как не смогла отнять отца. Неизвестно, сколько времени она вот так просидела бы, уткнувшись лицом в ладони на глазах у всего сената, к счастью, бывшего сейчас не в полном составе, если бы не ощутила вдруг на своём плече прикосновение тёплой ладони и не услышала над головой такое знакомое и полное участия: -- Асока, в чем дело, что у тебя опять произошло? Тогрута подняла голову и сквозь слезы увидела своего старого друга, явившегося как всегда вовремя, решив именно сейчас сходить в столовую. И тут же изменил своим планам, увидев возле стены жалкую фигурку. Палпатин помог девушке встать и обняв за плечи, провел к себе в кабинет, где усадил на мягкую банкетку возле стены и накрыв сверху мягким уютным покрывало, опустился на край и снова обняв свою невольную подопечную, трогательно устроил её головой у себя на плече. В точности так же, как когда-то это делал её отец. Вскоре, согревшись его теплом, Асока понемногу расслабилась и почувствовала себя почти как дома, когда рядом близкий человек, которому не наплевать на твои беды, который всегда выслушает и не оттолкнет, которому неважно каков ты по жизни, достаточно просто того, что ты есть, чтобы уже любить тебя. Стало так спокойно и так хорошо от этой душевной близости, которой было так много и раздавалась она столь щедро, что казалось таким естественным рассказать обо всем, что было на душе, просто поведать свои мысли, как бывало прежде. И прижавшись головой к плечу канцлера, Асока доверительно поведала обо всем, начиная с той злополучной миссии, продолжив тревогами за жизнь ребёнка и закончив тем, что послушала в Зале Совета. -- Они совсем ничего не понимают -- горячо восклицала тогрута, хватаясь руками за мантию канцлера -- Все теперь считают меня почти преступницей и готовы хоть сейчас отдать под суд! И это только за то, что я не стала, как другие, тратиться на глупые выяснения того, кто прав, кто неправ, а поступила с преступником так же, как он поступил с моими друзьями. Невинными людьми, которые даже не нападали на него. Голос становился всё жёстче, а дыхание сильно сбивалось, превращаясь в хриплый стон, пока его не потребовалось перевести и Асока временно замолчала. Палпатин обнял её крепче и повернув так, чтобы её лицо окончательно легло ему на грудь, мягко провел ладонью по её заднему лекку, а по монтраллам прошёлся тихий и проникновенный голос: -- Асока, не стоит быть к себе такой критичной, ты всё сделала совершенно правильно, поступив так, как велела тебе твоя совесть. Ты видела как погибли твои друзья и решила отплатить преступнику той же монетой, ведь как известно, всё, что исходит от нас, к нам же и возвращается. Таков закон природы и не нам спорить с этим и даже не Ордену. Эти слова пролились целительным бальзамом на измученное сердце, услышавшее наконец что-то иное, помимо извечных упрёков и призывов к смирению. Кто-то впервые за долгое время не просто не осудил её действий, а напротив, был ими доволен и что уж совсем невероятно, считал их правильными и единственно верными, а уж то, что при этом ещё и осудил тех, кто неоднократно осуждал её и вовсе опрокинуло сосуд её души, выливая остатки горечи, чтобы затем наполнить его иным содержимым - сладким нектаром превосходства и самодовольства. Тем, что питало и поддерживало, заливаясь в трещины, пробитые упрёками и заставляло душу регенерироваться, просыпаясь для новой жизни и свежих решений. По крайне мере она смогла повернуться и заговорить уже о другой своей проблеме: -- Скажите мне, а как быть с этими снами? Я уверена, это не просто так, я уже видела подобное раньше, незадолго до того, как погиб мой отец, я никак не могу допустить того, чтобы это повторилось с моей семьёй, с моим мужем и сыном... Асока снова разволновалась, а пальцы её опять нервно затеребили фиолетовую мантию политика. Он это почувствовал и поспешил успокоить юную подопечную, начав рассказывать весьма замысловатую историю: -- Понимаешь, Асока, принято считать, что смерть непобедима, что даже самый великий последователь Силы при виде неё лишь смиренно сложит на груди руки. Верно, долгие годы считалось, что это так, никто не решался с этим поспорить, но вот несколько десятилетий назад нашёлся один такой, кто сумел разгадать тайну смерти и даже, что уж совсем невероятно, смог договориться с ней и научился убеждать её не трогать нужных себе людей. Слушая голос канцлера, Асока закрутилась на его плече и подняла голову, явно заинтересовываясь услышанным, потом у неё с губ сам собой сорвался закономерный вопрос: -- А разве это стало возможным? И кто же способен этому научить? Палпатин выдержал небольшую паузу, как будто наслаждаясь произведённым эффектом и подождав когда лицо Асоки из просто удивлённого превратится в нетерпеливое, заговорил снова, взяв в этот раз интонацию немного насмешливую: -- Уж точно не джедай. Канцлер вновь позволил себе сделать паузу, чтобы позволить Тано полностью осмыслить эту короткую, но емкую по содержанию фразу, давая возможность расслышать другой смысл, рассмотреть второе дно, чтобы затем Асока непременно спросила положенное по плану: -- Кем же тогда был этот неизвестный и к каким убеждениям он принадлежал? Да, Асока это спросила, иначе и быть не могло, надо было знать, когда это спросить. Был, правда, момент, когда Палпатин засомневался, не рановато ли, но взглянув в глаза тогруты, вспыхнувшие безумной надеждой, он понял, что не просчитался, по крайней мере пока разговор шёл так, как и должен. Теперь можно было обойтись без многозначительных пауз и двусмысленных взглядов, можно было спокойно продолжить открытие тайны: -- Видишь ли, Асока, много лет назад существовал великий Тёмный Лорд, большую часть жизни посвятивший изучения путей Силы, в частности взял себе цель постичь саму смерть и поняв, подчинить её себе. Звали его Дарт Плегас Мудрый и он был первым, кому это удалось, а потом передал знания об этом своему ученику, но тот решил пойти своим путем, в котором учитель стал ему помехой. Ведь тот не желал делиться знаниями, предпочтя сохранить их для одного себя и в итоге просто убил своего учителя, пока тот спал, но его знания сохранились по сей день, ожидая возможности применить их достойно. Асока слушала, не прерывая, казалось, даже дыхание у неё слегка замедлилось и на этом неестественно застывшем лице лишь ярко горели два огонька светящихся надеждой глаз. Казалось, её безумно метавшаяся долгое время в безумном поиске душа нашла наконец островок относительного покоя и очень боялась лишиться этой хотя и призрачной ещё опоры. И вдвойне хорошо знать знать то, что эта опора вполне может стать реальной. Давай, девочка, это зависит от тебя. -- Как странно -- ответила она наконец, чуть поднимая голову от плеча покровителя -- Нам никогда не рассказывали этой легенды. -- Неудивительно -- согласился с ней канцлер, довольно кивая -- Джедаям невыгодно её сообщать, ведь это легенда ситхов, причём представлявшая их в невыгодном свете, показывая насколько те проигрывают Тёмной стороне, считая, что её нужно лишь презирать, а на самом деле они просто бояться того, какие знания она способна дать. Не стоит бояться Тьмы. Она предоставляет большие возможности, нужно лишь довериться ей. Все эти заверения падали тяжёлыми камнями на обе чаши весов в мыслях Асоки, добавляя новые доводы к уже мелькавшим ранее, дополняя их новыми элементами и постепенно картина стала полной и в первый момент просто подавила её невозможностью своего существования. -- Вот, значит, кто ты такой -- вырвалось у неё непроизвольно, особо не думая о том, какие последствия это будет иметь и какую реакцию пробудит у собеседника. И главное, как ей самой принять открывшуюся правду.