шрамы на стали

Таких снежных зим Мэва давно не встречала. Лок Эскалотт сковало намертво. Валило постоянно, и она оказалась заперта в Ривийском замке со всем двором — они сидели в холодных стенах, едва обогреваемых силами придворных чародеев. Неудовольствие ворочалось в Мэве: она не любила долгих сидений на месте, хотела бы хоть отправиться на охоту — в последнее время это стало одной из ее зимних привычек. Пока границы были спокойны, она могла загонять не вражеские полки, а только оленей. Впрочем, то было славное развлечение в тоскливые вечера. Зимой жизнь замерзала, торговые обозы ходили как-то неохотно, даже немногочисленные горстки бандитов и эльфских партизан носа не казали на пустующий большой тракт. Лирия и Ривия спали. Метель злилась всю ночь, потому Мэва думала, что с утра не сможет спуститься во двор. Однако все оказалось не так печально, стараниями слуг расчистили дорожки, по которым можно было неспешно прогуливаться, если не бояться сползающих с красных замковых крыш лавин снега. Но Мэва не могла остаться в королевских комнатах, хотя мороз кусал за щеки. Днем ранее к ней прибыла группа краснолюдов из Махакама — нечего и было надеяться, что Брувер Гоог решил отправить дипломатов, это явился Габор с несколькими побратимами. Он после войны обещал остаться советником, но все улаживал свои дела — это растянулось на год. Но для того, с кем сражалась плечом к плечу, Мэва не могла не оказать пышного приема, искренне радуясь, что краснолюд решил навестить ее. Этому замку не хватало его простецкой грубости — по сравнению с голосами придворных, звучавших шелками, вымоченными в ароматном масле, его скрипучие слова были усладой для ушей. Во внутреннем дворе, у казарм царило оживление. Подтянулись и некоторые слуги, и пара зимовавших во дворце знатных рыцарей, и, конечно, широкие фигуры краснолюдов. Они следили за какой-то возней; слышались подбадривающие крики и дружный хохот. Осторожно ступая, чтобы ненароком не поскользнуться на обледеневших ступенях, Мэва поднялась на возвышение — помост, примыкающий к казарменным помещениям; с него отлично было видно действо внизу. Она наткнулась на Габора и с довольной улыбкой поздоровалась. К счастью, над помостом — этим небольшим балкончиком — располагался козырек, так что падающие снежинки перестали плясать у нее перед глазами. — Здравствуй, королева! — искренне обрадовался краснолюд, так и лучась теплом и добродушием. — Я так и думал, что ты не пропустишь зрелище… Знаешь, в твоем замке совершенно не умеют развлекаться! — Знаю, Габор. У нас не принято рубить чудищ от скуки, дамы предпочитают музицирование и пение, а их кавалеры — похвальбу. И, конечно, танцы! — вспомнила Мэва об еще одной ее головной боли. Близился Йуле, и эти самые высокородные дамы и кавалеры мало чем отличались от деревенских, так же любили еду, выпивку и танцы в светлую ночь. — Так что здесь творится? — спросила она железно, прибавляя в голос твердости. — Да вот мальца наш Гаскон на спор подначил посоревноваться, — добродушно прогудел Габор, поглядывая вниз. После того замечательного случая, по праву вошедшему в легенды, когда Гаскон его перепил, он его уважал по-краснолюдски сурово. — Все уж собрались понаблюдать. Стреляют из луков — кто больше попадет. — Ради чего же они так спорят? — Ради тебя, королева. У вас скоро праздник — вот и решают, кто будет танцевать с тобой. И Гаскон горазд отплясывать, и сын хочет показать, чему научился. С легкой усмешкой Мэва представила, что было б, останься в живых Рейнард — он-то не спустил бы наглому — пусть и весьма благородному — разбойнику дерзости, сразился за королевскую честь так, что сталь на клинках треснула бы да луки погнулись. Она скучала по старому другу — ей было жаль, что он не видит этих ленивых зимних дней. — А станцуй со мной ты, Габор, — попросила она, ехидно поглядывая вниз. — Пусть оба поймут, как опасно делить королеву. — Что ты, Мэва! — проворчал Габор, оглаживая окладистую бороду. — Твой хахаль меня стрелами истыкает, аки утку, ты глянь, какой он меткий! Куда там «белкам»? Анси определенно проигрывал, но не сдавался, и Мэву брала гордость. Она облокотилась на деревянные перила и довольно жмурилась, наблюдая. Мороз драл щеки, покусывал. Раскрасневшийся веселый Гаскон помахал ей рукой, крикнул что-то, что, впрочем, совсем не помешало ему поражать одну цель за другой, крепко вбивая стрелы в мишени, хлестко отпуская тетиву… — Твой Анси, королева, здорово сглупил, когда решил с Гасконом соревноваться в стрельбе. В следующий раз он поспорит с рыбешкой, кто быстрее переплывет реку? — хрипато расхохотался Габор. — Ему полезно. Вдруг научится чему-нибудь к рыцарскому турниру в Туссенте — он как раз собрался туда отправиться, — вздохнула Мэва досадливо. — Звал с собой Гаскона, но тот отказывается. Он совсем не рыцарь, их игрища презирает… — Потому-то он тебе по душе, что не рыцарь, — проницательно заметил краснолюд. Ему нравилось безнаказанно поддевать королеву, но она не могла и не хотела его одергивать. Мэва спустилась, увидела пунцовые щеки сына, загнанно оглядывающегося на дворовых — много народа собралось, чтобы поглядеть. Гаскон церемонно поклонился, хитро, исподлобья глядя. Внутренне — уже торжествовал. Принимая из его рук лук, Мэва легко подняла его, вытянула из стоящего подле колчана длинную стрелу с пятнистым оперением, проскользнула по ней пальцем. Лук был в ее руке — легкий, боевой, уже изведавший бои, с засечками. Гаскон был немного ниже ее, но привыкнуть оказалось несложно. Стрела ударила в центр — и Мэва снова смогла дышать. — Простите, матушка… — виновато завел Анси. — Значит ли это, что я могу танцевать сама с собой? — хмыкнула Мэва, указывая на пораженную мишень. Дворовые и солдаты рассмеялись, начиная расходиться, а Габор повел Анси к замку. Он еще путался в ногах, никак не мог приспособиться к росту собеседника, потому наклонялся, пожалуй, слишком низко. Она не стала укорять Гаскона за желание покрасоваться перед мальчишкой — все-таки его не исправить. Да и двору понравилось, краснолюды были развлечены и довольны, еще долго обсуждали поединок за пивом с ее солдатами… Что-то налаживалось. Ее войско, бок о бок сражавшееся с махакамским народом, стало куда проще относиться к краснолюдам, и дружба между ними радовала Мэву. Как радовало и то, что Гаскон крепко спелся с ее сыновьями. — Твои дети не так невыносимы, как казалось на первый взгляд, — самодовольно заметил он. — Может быть, однажды Анси сможет попасть в мишень… Фыркнув, Мэва ничего не ответила. Грела ладони, потирая их друг о друга, и Гаскон, страдальчески закатив глаза, вытащил из-под плаща, в который кутался, теплые грубые рукавицы и протянул ей. Ее перчатки остались в комнате… — Наверное, мне стоит поблагодарить тебя… — Не мучай свою королевскую гордость. Отмороженные пальцы — это печально. Я рассказывал, как мой приятель однажды зимой достал ногу из сапога, а там трех пальцев не хватает?.. Мэва скривилась: — Я все еще про детей. — Брось, Мэва. Мы уже говорили об этом — я все понимаю… Неловко бы получилось, если б почтенная вдова вдруг обзавелась парой ребятишек. — Я едва ли могу быть хорошей матерью. Даже теперь ты проводишь с моими сыновьями куда больше времени… Их тихий разговор прервал залихватский лай — к ним, виляя хвостом, несся счастливый Панталон. После войны пес обосновался в замке, ему соорудили будку возле казарм, и уже скоро он не напоминал облезлую дворняжку, найденную в разрушенном войной доме. Мэва подозревала, что пес клянчит у солдат, несмотря на то, что мясо у него всегда было. — Вот он, наш дорогой отпрыск! — проорал Гаскон как оглашенный, почесывая Панталона за ушами. — Пес — это он, конечно, в меня, а золотой мастью в тебя пошел, моя королева! — Потише кричи свою глупости, — сурово напомнила Мэва, но улыбнулась незаметно; она подняла голову к небу и радостно прищурилась на проглянувшее солнце — после многих дней непогоды. — Половина двора думает, что ты волколак. Для чего нужно было рассказывать Анси ту байку про таксу? Она слышала, что на Севере жгут ведьм и нелюдей без разбору, но надеялась, что искорки пожара не разгорятся так уж ярко. — Кто знал, что он поверит? — Ты знал. Ее сыновей Гаскон любил по-своему; поначалу ершился, памятуя о предательстве Виллема, подозрительно косясь, но Мэва впервые, может быть, поступила со своей семьей мудро и отправила их на границу вместе, где ее сыновья сдружились с бывшим разбойником. Гаскон умел очаровывать. — У отца были охотничьи собаки, — рассказывал Гаскон, запуская пальцы в золотистый густой мех. — Когда-то это была гордость нашего рода, предки охотились с ними и надрессировали защищать границы владений. Мощные, опасные звери. При мне осталось всего несколько: сложно прокормить целую стаю. Но любовь к собакам я унаследовал. Он говорил о семье мало, и Мэва жадно ухватывала крупицы, обломки. То, что вспоминать не так больно; что он сам хотел рассказать: она никогда не вытягивала насильно, не требовала ответов. Когда-то кричала бы, приказывала, беря все по привычке нахрапом, но научилась. Выманивала в простенькой, почти детской игре в вопросы и терпеливо ждала… Сидя рядом в саду, Мэва украдкой прижималась плечом к его плечу, облокачивалась. От Гаскона пахло мшистым подлеском, свежестью весенних крон; пахло свободным ветром, гуляющим по бездорожью, крепкой кожей сапог, какой-то нехитрой стряпней и псиной — это от Панталона. — Не уезжай так скоро, — попросила Мэва, вслушиваясь в его дыхание и прикрывая глаза. Знала, как невыносим ему двор и этикет, как сложно ему в четырех стенах — Гаскон предпочел бы спать на земле. — Останься, Гаскон, я прошу. — Останусь, — легко согласился он. — Устал, набегался. Перезимую здесь, а дальше уж придется… «Белки» небось вылезут по весне, как трупы из-под снега; у них вечно дурь в головы ударяет, как листья распускаются. — Я боюсь, что однажды ты уйдешь навсегда, — призналась она, сняла рукавицу и бережно обхватила прохладную ладонь, чувствуя под пальцами мозоли от тетивы лука. — Вскочишь на коня и затеряешься среди дорог. Я столько умоляла себя не привязываться, однако запуталась сама. И не смогу… — Я не уйду, Мэва, — мягко укорил Гаскон. — У воров тоже есть честь. А, кроме того, я… тоже завяз. Глубоко завяз, моя королева, что уж и свобода мне не мила, если я не буду слышать твой стальной голос и не увижу золотого проблеска волос. Ты меня приручила. Я уж, чувствуется, не тот наглый мальчишка. Я твой гончий пес, Мэва. — Железный сокол, — с непривычной нежностью вспомнила Мэва. — Отчего сокол? — Криво вышили на флаге лирийского орла. Они рассмеялись. Многое Гаскон не готов был объяснять, а она не стала переспрашивать. — Кажется, я старею, — тревожно произнесла Мэва. — Я с облегчением вспоминаю, что война закончена, с тоской гляжу на трофейные клинки… Мне на самом деле хочется, чтобы эти безмятежные дни никогда не заканчивались. — Узнав войну с Нильфгаардом, ни за что не захочешь ее повторения. Она измотала всех нас. С тревогой она подумала о донесениях с границ. Пока жив был Эмгыр, Мэва никогда не смогла бы спать спокойно и видеть воздушные прекрасные сны. — Знаешь, что я вспомнил? — спросил Гаскон вдруг. — Махакам? Его суровые горы и расселины между пиками, заваленные снегом; хрусткий лед, затянутые озера с таинственными полыньями. В ушах еще выли непокорные, дикие ветра, которые встречали их на перевалах и норовили опрокинуть вниз с обрыва. Волновались их лошади, чутко поднимая морды, — слышали далекие раскаты рева. Махакам остался в памяти — как осталась и вся война, конечно; Мэве она приходила ночами, в предрассветной зыби, душно накидывалась хищным зверем… Что видения пылающего, разрушенного Аэдирна, что мощная лавина, перемоловшая половину ее войска — они одинаково ранили ее и вынуждали просыпаться с криком. Становилось чуть легче, если рядом с ней спал Гаскон. — Помнишь, мы спустились в бездну, моя королева? — вздохнул Гаскон. — Бросились, обвязанные одними тоненькими веревками. С парой кинжалов — на чудовищ. Она помнила. Помнила и вечер после этого. *** Махакамские горы ночами сковывало еще крепче. Мэва предпочла бы не выглядывать из палатки, но вынуждена была расхаживать по наскоро разбитому лагерю и отдавать приказы — голосом таким же холодным, как горная метель. Мело под ногами, танцевала поземка. Кровь еще горячилась, она не могла ровно дышать после того спуска. Когда они поднялись с ранеными солдатами, их приветствовали яростным, верным ревом, и Мэва, несмотря на усталость и несколько несерьезных ран, улыбалась. Глядела на бушующих солдат, ощущая огромную их силу. А в следующее же мгновение к ней со всех ног кинулся Рейнард, набросил на плечи второй плащ, потому что она действительно начинала замерзать, подвел Исбель и проследил, чтобы царапины окутало мягкое золотистое сияние. Мэва не любила принимать помощь прежде солдат, но в этот раз молчаливо согласилась. Слишком вымоталась. Тем вечером солдаты, перебраниваясь, укрепляли телеги оставшимися от разбившейся деревяшками — еще часть досок пошла на костры. Лагерь, несмотря на гулкую темноту ночи, жил, дышал, но старался не слишком шуметь, чтобы не привлекать ночных тварей, селившихся в горах, и не тревожить пласты снега — сердце Мэвы глухо ухало, когда она представляла, что они, как рассказывал Габор, едино приходят в движение. Нужно было отдохнуть — впереди была долгая узкая дорога, которую Мэва проделает не верхом, что было бы куда проще, а ведя под уздцы нервничающего коня. Но сон не шел, как и обычно: ее мучила бессонница. На краю лагеря она вдруг расслышала тихий голосок свирели и прокралась. Солдатам Мэва только мешалась, когда они занимались починкой, а за порядком присматривал Рейнард — его командные окрики слышались и теперь, когда Мэва, скрипя снегом, отошла подальше. Пение нарастало. Мелодия несложная, тоненькая, но неожиданно веселая, ворвавшаяся в тревожную ночь. Издалека Мэва рассмотрела сидевшего на телеге Гаскона. Свирель замолкла. — Понравилось? — нахально спросил он. — Да. — Не таясь, Мэва выступила из тени. Они старались не жечь много дерева, так что лицо Гаскона освещали не теплые рыжие костры, а холодный лунный свет. С легким беспокойством Мэва разглядела на его скуле багровеющий синяк. — Тебе нужно было показаться целительнице… — Думаешь, я слишком сильно ударился головой? Нет, на свирели я когда-то хорошо играл, веселил товарищей. В разбойничьей жизни не так-то много радостей, так что нехитрая песенка — то еще развлечение. — Ты умеешь и петь? — спросила Мэва. Села рядом на телегу и посмотрела туда же, куда и Гаскон: на полную луну, нависшую над Махакамом, едва не царапающуюся о верхушки гор. — Куда уж мне. Так, свищу немножко. Странно, но после сегодняшнего спуска ей стало спокойнее с Гасконом. Он умел кусаться, Мэва в этом не сомневалась, да и теперь она косилась на нож на его поясе, внутренне подрагивала и готовилась в случае чего отразить удар… Но Гаскон мирно глядел, пошарил рядом с собой и протянул ей мех. Мэва сразу догадалась, что там не вода, и с удовольствием отпила краснолюдского эля, который они сторговали в небольшой деревушке к северу… Она вспомнила, как Гаскон кивнул ей перед спуском, по привычке подмигивая, но и улыбаясь — мягко, подбадривая. Ей стало почти стыдно, потому что ноги тряслись, пока их обвязывали веревками вокруг поясов. Обрыв пугал, все внутри скручивалось и ныло. Еще и беспокойный Рейнард вертелся рядом, прикрикивал на солдат — он хорошо знал свою королеву, не пытался переспорить, но десять раз проверил обвязку, и Мэва почти почувствовала тошноту… Гаскон был кусачим дворовым псом. И, кроме того, разбойником. Мэва не могла избавиться от подозрений, но теперь она слегка унимала их. Не заливала элем, хотя он был довольно крепок, а вспоминала довольную улыбочку Гаскона. Спуск был опасен, столкнуть ее прочь — и никто не заметит, все солдаты пялились только себе под ноги, боясь соскользнуть с отвесной скалы. Но Гаскон не сделал ничего преступного, а напротив, внизу поддержал ее и помог скинуть веревку скорее — у Мэвы страшно свело пальцы, они застыли — так она вцеплялась в веревку. До сих пор ныли стесанные ладони. — Я хотела поблагодарить… Не каждый решится на такой спуск. — Ты удивляешь меня, Мэва. Когда я предлагал затею с веревками, уверен был, что ты отступишь. Он словно ожидал от нее ответа, но Мэве не хотелось говорить. — Это было безрассудно, — сцепив зубы, выдавил он. — Погибни ты сейчас — все это… не имело бы смысла. Так далеко зашедшая армия, два гнезда чудовищ, которые мы уничтожили. И погибнуть вот так — на узкой тропке, спасая горстку солдат и пару сундуков золота. — Не превращайся во второго Рейнарда, очень прошу тебя, — огрызнулась Мэва. — Пожалуй, тебе стоит меньше времени проводить с ним. Вполне вероятно, занудство передается через дыхание. — Как скажешь, — ухмыльнулся Гаскон. — И все же… Все-таки я восхищен, — решительно выдавил он, точно вынашивал эту мысль долго. Мэва все молчала, а он снова стал что-то наигрывать, легонько порхая пальцами по свирели. Отняв ее ото рта, таинственно улыбался луне. Сидеть с ним оказалось удивительно уютно. Особенно — когда Гаскон молчал, точно что-то страшно терзало его. Такие у него были несчастные и больные глаза. — Скажи, Мэва, ты ведь не знаешь каждого солдата поименно? И с трудом вспомнишь лица тех, что мы вытаскивали сегодня? Но все равно отправилась на верную смерть… И за меня бы отправилась? — Гм, пожалуй, — кивнула Мэва. Гаскон отозвался каким-то сложным хмыканьем. — Все было проще, когда ты была королевой, а я бандитом. Теперь — мы оба изгнанники, оказавшиеся так далеко от дома, что все ужасно запуталось. И мне бы хотелось вернуться в то время, когда я пытался попасть тебе гардой по голове и смеялся… — Похоже на трусость, — буркнула Мэва. Оступилась. — Дай мне выпить, королева, — резко потребовал Гаскон, вырывая у нее мех. — И иди к благодарным солдатам, они ждут тебя и будут чествовать. А лучше — отправляйся и выспись. Завтра погода должна ухудшится, путь будет трудный. И Мэва ушла, потому что не хотела навязываться. Песенка свирели жалила в спину. В странно расстроенных чувствах Мэва наткнулась на Габора — он тоже предпочел оставаться в стороне и покуривал трубку. Едкий запах был не слишком приятен — особенно в морозной свежести, когда слышался еще резче. — Что-то случилось, королева? — спросил он, глядя проницательными темными глазами. Мэва узнала Габора достаточно, чтобы понять, что он мудр и не так прост, как поначалу кажется. Но позволять залезть в себе душу она не могла — как королева. Надевая корону, Мэва уже знала, что лишается многого, обретая целую страну, и дружеское участие не могла позволить многие годы. — Тебя волнует этот паренек, Гаскон? — прищурился Габор. — Не спорь, королева, для нас все вы — по возрасту дети. И все-таки есть в нем такое… Темное — понимаешь? Вымерзшее. Однажды я встретил краснолюда, затерявшегося в метели и проплутавшего несколько дней. У него был такой же растерянный взгляд. — Ты хочешь сказать, он не знает, куда идти? — задумалась Мэва. — Что ж… Что-то в этом есть. И что ты можешь посоветовать мне? — Того парня, Мэва, мы — а был я с парой родичей, зимой в Махакаме в одиночку не ходят — напоили пивом, обогрели и проводили к ближайшей деревне, где ему начертили кривую карту. Страшно подумать, что было бы, если б на него никто не наткнулся… По весне часто находят таких. А мы его вывели, и он так по-детски радовался, когда очутился в тепле. — Я не смогу вести того, кто грызет веревку, — сердито выдавила Мэва. — Попробуй не связывать его, а дать руку, — сипло хохотнул Габор. — Просто дать руку — иногда этим можно уберечь от большого зла. В задумчивости она обернулась туда, где тоскливо наигрывал Гаскон. *** — Я в то время как раз… взвешивал, — неохотно вспомнил Гаскон. — Я понял, что не смогу уже предать, не смогу так поступить с тобой. Не с королевой, которая заключила меня в темницу и к которой я питал крайне мало теплых чувств, а с Мэвой. С Мэвой, которая со мной кинулась в объятия смерти, чтобы отвоевать жизни десятка солдат. Мы оба знаем, как это мало по сравнению с армией… — Армия состоит из таких десяток. Из отдельных солдат. Они поднимались по лестнице, увернулись от спешащих дворовых девок, раскланялись этажом выше с графиней и каким-то молоденьким, еще безусым рыцарем. В замке все пережидали порывистый ветер — когда он уляжется, превратит Ривию в прелестную заснеженную долину, по которой можно неспешно прогуливаться… — Ты умеешь кататься на коньках? — вдруг загорелся Гаскон, кивнув в окно — в сторону Лок Эскалотт. — Озеро так хорошо замерзло, половина города там… — Половина города не будет лицезреть грянувшуюся королеву, даже не упрашивай, — оборвала Мэва. — Гаскон, послушай, мне нужна помощь с праздником… Она уверенно вела его в кабинет, на ходу размахивая рукой. Там ее уже ждало несколько бумаг от Совета, которые нужно было подписать до исхода дня, и Мэва чувствовала, что ничего не успевает. Забот прибавили и желанные гости — краснолюды. Завидев завал на ее столе, Гаскон состроил печальное лицо. — Что, бумаги тебя угнетают? — уточнила Мэва. — Как же имение Броссардов?.. — Да там управляющий хлопочет, — отмахнулся он. — Может, и ворует, собака, но крайне незаметно, как ни заеду — все в порядке. Несколько моих ребят встанут в охрану на ночь Йуле, — уже воодушевленно болтал он. — Укрепим стражу на воротах, нужно будет проследить за народными празднованиями, у некоторых горожан есть херовая традиция погромов. Нужно будет запустить солдат в Вязово… Он с азартом водил пальцем по карте города, разложенной на столе, и делал пометки грифелем. — Разумеется, за такое потребуется достойная плата! — закончил Гаскон, ухмыляясь. Воображение Мэвы нарисовало, как больно падать на лед. — Гаскон, нет, — мучительно скривилась она. — Гаскон, да! Возможно, Габор все-таки был прав. Иногда стоит протянуть руку.