Мефала — Чёрные Руки, Прядильщица Сетей, Пряха, Паучиха.
Бог-Паук, Та, кто продевает в Иглу волосы жён, Мать Ночи, наименование её плана — Спиральный Моток. Её сфера — секреты, именно Мефала обучил каймеров избегать врагов и убивать их тайно. День призыва: тринадцатое число месяца Мороза.
Мефала — Предтеча Вивека.
Караван идёт через Дешаан шестой день. Ничего хорошего в таком маршруте нет, равно как и альтернативы. Дешаан — это земли, когда-то принадлежавшие великим каймерским Домам Хлаалу и Дрес, а сейчас заполонённые недами. Оккупация из военной по всем эдиктам пытается перейти в «мирную», но поверить сложно: сколько караван ни идёт, «мирного» встречает мало. Он даже по нынешним меркам небогат, несколько вьючных гуаров, даже повозки нет. Впереди мерно покачивается на мозаичного окраса гуаре проводник и командир охраны. На его доспехе и маске, защищающей лицо от пыли — герб дома Индорил, но большая часть людей одеты, как охотники Эшленда, а то и вовсе непойми как, но добротно. Норды до сих пор не тронули их — немного денег здесь, хорошие бумаги там, а в основном колдовство и угрожающий вид всего отряда при видимом отсутствии хорошей добычи. Дешаан расположен на изрезанной скалами равнине, зажатой между болотами Шедоуфена на юге, Падомайским океаном на востоке и высокими горами на севере и западе. С окрестных гор стекает несколько мелких речушек, объединяющиеся в крупные потоки, связующие здешние озёра в единую сеть. Когда-то здесь активно вели дела двемеры, но после того, как святой Велот привёл сюда каймеров, регион был заселён ими, а двемерам пришлось слегка потесниться. Пока не пришли северяне и не прижали всех, кого нашли. Центральная часть Дешаана — Лагомер — словно оправа для изысканной драгоценности крепости Морнхолд. Хотя сейчас больше хочется назвать её «Моурнинг Холд», «Крепость Стенаний»: неды известные любители до чужих сокровищ, и теперь там и сям в сереющих сумерках видны чёрные дымки. Караванщик старается не думать о них, поскольку сердце его тяжело, как эбен — как все пути велоти в это неспокойное время.* * *
— Ты слишком часто останавливаешься. Будет буря, и мы попадём в неё из-за тебя, — ворчит Зайна Селкин-Адда, покидая своё место у вьючной пары и подъезжая ближе. Караванщик, чья маска поднята, окидывает помощницу равнодушным взглядом и только успокаивающе гладит своего гуара под челюстью. Тот урчит, беспокоится, разевает широкую пасть, шумно нюхает ветер и всхрюкивает, настороженный наличием мельчайшей пыли. Да, что-то грядёт. Зайна недовольна всегда. Её колдовство помогает — потому она сопровождает каждый караван на материке. Но не на острове. Караванщик любит менять попутчиков. Это немногословный, только вошедший в пору зрелости каймер с угольно-чёрными волосами. Среднего роста, но с крепкими, сухими мышцами — Зайна видела, как он без помощи заклинаний, обычным мечом свалил одичавшего никс-вола, плевавшегося ядом. Маску, защищающую от пыли и сделанную в виде личины, оставляющей свободными уши, караванщик снимать не любит; чёрные волосы часто выбеливает известью, ставит стоймя, но не сейчас. Зайна вспоминает все мелкие и крупные стычки, из которых он выходил победителем, и её полные губы всё больше кривятся. При всех своих талантах, он всего лишь наёмник. Его снаряжение — хорошего, но не лучшего качества, его задания — грязная и опасная работа, его команда — те, кого он сумеет привлечь личными усилиями. Несмотря на это, он самоуверен, как чёрный шалк. Вот и сейчас — не желает слушать советов. Рискнёт попасть под непогоду: караван всё это время идёт тихо, быстро, напрямик, но стараясь не привлекать особенного внимания и успеть быстрее возможного, ведь Дому Индорил, не самому большому и уж точно не самому богатому, так нужны деньги. Покровители. Влияние. Особенно в связи с планами, что Мать Дома затевает, а какие именно — тайна даже для тех, кто считает себя посвящённым. Основной груз — дрянь, но тот, тайный, что в жёлтых подсумках под сёдлами гуаров, вполне способен обеспечить и то, и другое, и третье. Зайна слышала, что история у этих артефактов — сплошь гадость и кровь, и её чувства прекрасно это подтверждают. А что нынче — не гадость и не кровь? Неды, что ли? Э!..* * *
— Во имя Мефалы, — недовольно фыркает Зайна несколькими часами позже, едва не слетая с гуара и тратясь на заклинание усмирение, но потом с изумлением поднимает взгляд вверх. Буря так и не пришла. В сереющих вечерних сумерках даже сэра караванщик, стащив с лица маску, удивлённо смотрит, как падает звезда — разрезает воздух изящным росчерком на фоне одной из лун, и врезается в землю на границе с водой ниже по течению реки. Вероятно, сама Азура хочет сказать что-то, но возвращаться нет времени. Отсветы бьющих в заводь молний падают на лица отряда, делая черты резкими, словно вырезанными из камня, окрашивая кожу в пепельный цвет, а волосы — в белый, и Зайна почему-то вздрагивает. Словно дурной ветер сдул несколько грядущих лет, дал заглянуть вперёд, и у этого будущего странный привкус — но мало ли, что творят гроза и звездопад?.. Впрочем, что-то отвлекает караванщика от явления природы, а Зайну — от его лица: тощенькая девица-каймер, пользуясь тем, что все отвлеклись, успевает вынырнуть из кустов и теперь с увлечением потрошит жёлтую сумку на спине гуара, что выбрал очень удачное время, чтобы чуть отстать и начать объедать чахлый куст хальклоу. Караванщик мягко спрыгивает на песок и подкрадывается к девице, готовя бич. Щелчок — и он обвивает худенькое запястье. Свёртки с чем-то тонким и металлическим высыпаются из развязанной сумы на землю, сверху падает шкатулка. — Не поможет, — сообщает караванщик, когда пойманная врасплох воришка, поняв, что не освободит руку, лезет правой за кинжалом. Стоящий рядом охранник даже не напрягается — просто приподнимает её за шиворот и выворачивает руку. — И что нам с ней делать? — интересуется он. — Вы! Не имеете права меня трогать. Вы продались этим недским скампам! — девица пытается пинаться. — Торгаши! — Свяжите её. Доедем до Морнхолда, отдадим страже. Зайна! Усмирить. Охранник пожимает плечами. Знахарка, подъезжая, накладывает заклинание, и воришка становится тихой, как детёныш бентамского гуара после кормёжки. В Морнхолд они попадают за несколько минут до закрытия ворот. Приходится платить чуть повышенную пошлину за въезд — но это лучше, чем разбивать лагерь под стенами, проводить не самую лучшую ночь и с утра тратить время на сборы вместо того, чтобы уже приступить к делам. Их досматривает сперва нордский патруль, потом городской, потом ещё раз — торговый. Караванщик вновь и вновь предъявляет бумаги, верительные грамоты — и золото. Выручит он всё равно больше. На пленённую девицу всем плевать — дела каймеров это дела каймеров. Может, невеста чья-то сбежала или рабыня. — Моё имя Неревар, наёмник дома Индорил. Мы везём медицинские и алхимические товары. У нас есть разрешение, — повторяет и повторяет он, пока фраза не становится набором звуков. Немного магии, и подпись на бумаге сойдёт за подпись Святого Велота, так? Если он вообще умел писать. Обманывать недов — невеликий грех. Маска, конечно же, на месте. Так что лица Неревара тоже не запомнят. Город, окружённый кое-где пробитыми высокими стенами, болен: подхватил лихорадку, что не спадает круглые сутки. Днём неды хозяйничают там и тут, пытаются наводить свои порядки, но к ночи предпочитают уходить с улиц. Тех, кто искусен в открытом бою, иногда ничего не стоит прирезать из-за угла; отравить их мёд, завлечь женскими прелестями и придушить священной удавкой в момент отвлечения; парализовать, свести с ума заклинанием; окружить, застав врасплох, убить быстро, тихо и безжалостно, чтобы через минуту остался лишь труп. Может быть, каймеры и проиграли несколько схваток, но живут они долго, а зло помнят ещё дольше. Морнхолд — их город. Величественное даэдрическое святилище, доминирующее над всеми постройками, тому доказательство: лишь каймеры достаточно безумны, чтобы открыто, всем народом поклоняться даэдра и утверждать, что трое лордов Обливиона заботятся о них. С точки зрения всех остальных меров пророк Велот, первым провозгласивший это, был не вовсе не вдохновенный святой, а скорее буйный сумасшедший, но на всякий случай подобные святилища, когда те появляются, никто не трогает. Себе дороже: возмутятся если не даэдра, так каймерские жрецы. Первых иногда можно задобрить, вторые… Сам Молаг Бал ногу сломит в том, какие именно у велотийцев религиозные порядки в каждом из кланов, родов, Домов и традиций. Даже в сумерках ещё жарко. Когда Неревар выходит из доков, где стоят силт-страйдеры — всегда нужно отчитываться, вот и сейчас нужный клочок бумаги отдан гонцу — к нему пристаёт шлюха — укутанная в пёстрые тряпки беловолосая каймерка с лицом, вымазанным белой и чёрной краской. Ещё юная. Под всей раскраской, впрочем, едва ясно, симпатичная или нет. Хохочет, трётся телом о доспехи, сверкает белками глаз, улыбается. Неревар даже улыбается в ответ, хоть этого и не видно под личиной. Времени на шлюх у него, в общем-то, особо и нет: много есть причин, по которым лично ему в Морнхолде лучше не задерживаться. Однако эта настойчива. От неё пахнет благовониями и курительной смесью, а голос звонкий, бойкий, так и играет. Наверное, приметила герб — пусть и не великого, но восходящего Дома — да приличную экипировку, вот и не отстаёт. — Эй, эй. Полегче, — Неревару всё-таки приходится остановиться. Рассмотреть внимательнее. Девица так рада, что моментально вцепляется ему в руку, вернее, в костяной наруч. — Куда вы так спешите, сэра? Вы ведь только приехали, ещё успеете увидеть и дурное, и доброе. Я могу показать дурное, ведь сюда едут за этим… Неревар коротко фыркает, хотя добродушие деланое — знает он прекрасно, как таких как он шлюхи опаивают да обирают до нитки, а то и выведывают то, что знать никому не надо. Развлечься, конечно, стоит. Только потом. Когда всё будет сделано. Думая так, он всё равно треплет девицу по щеке — белила остаются на перчатке — притягивает поближе за накидку. Та чуть съезжает, открывая взорам вполне мужской кадык. Что ж, вот на это точно настроения нет — и Неревар аккуратно пробует стряхнуть с себя чужие руки. Он, конечно, может и ударить, да так, что кости затрещат, но зачем? — Не будьте со мной грубым, сэра караванщик, — смеётся фальшивая девица, и что-то в интонации отдаёт лёгким срывом. — Пойдёмте со мной. Вы ведь первый раз в Морнхолде? — Не совсем. Следуй своей дорогой… — О, сэра! Ваша жизнь, по всей видимости, не чета моей, и вы проживаете её, прячась за маской. Испарительные трубки для питья снизу, если я не ошибаюсь?.. Она пытается погладить его под подбородком и снять, хотя бы приподнять маску — и Неревар хватает её-его за запястье, уже сердясь. Шлюха кривит крупные губы, яркие от краски. То, что выступает под тонкой тканью юбки — вряд ли так туго набитый карман для мелочей, о, вряд ли, но лицо — скорее женское. Так много белил. Легко обмануться, вероятно, и без них. — Что ж, у вас есть деньги и хороший хозяин, — голос капризен и неверен. — Поэтому платите или проходите. Я живу за счёт тех, кто оценит меня по другим достоинствам; выше, ниже, вровень или же бессловесным животным. Я на всё согласна, если у вас водятся деньги. Или… У вас есть с собой трубка скуумы или флин? — Мне. Не интересно. Женщина ты или нет. Шлюха смеётся — да, явно под наркотиком. Болтает и болтает, и Неревар ловит вторую ловкую руку, пытающуюся отвязать его кошелёк, и давит, размышляя, ломать запястье или нет. Шлюха тем временем прижимается всем телом, гладит его между ног коленом. Весьма неплохо старается, если подумать, только не о чем тут думать. Стражник, стоящий на другом конце переулка, смотрит на них безо всякого интереса: подобные сцены ему не в диковинку. — Я покажу вам крышу, с которой мы сможем посмотреть на эту несчастную страну сотканных из пепла изгоев. Мы сможем поделиться знаками, — мурлычет чокнутая, притираясь, тянясь к уху караванщика и даже успевая потянуть зубами за одну из серёг. — Поделиться… копьями. Ближе, дайте я скажу вам на ухо: я был рождён с оснасткой парня-девки, если вас это устраивает… Устав от этого спектакля, Неревар просто отталкивает назойливое существо так, что оно отлетает к колодцу; в кулаке у шлюхи, какого бы пола она ни была, остаётся один из его наручей. Вот ведь вцепилась… вцепился, то есть. На руке наёмника теперь видна татуировка — гартока. — Кто ты такой? — удивлённо шепчут раскрашенные губы, но Неревар уходит, не оглядываясь. Шлюха ещё долго смотрит ему вслед, терзая оставленный костяной наруч. Ему-ей хочется видеть лицо этого мера. Нет, ему — ей? — просто НЕОБХОДИМО видеть.* * *
К вечеру, когда люди наконец расквартированы, груз — помещён под надёжную охрану, а проверяющие временно довольны, Неревар всё равно ещё занят. Маленькая гостиничная комната умещает в себя всего лишь кровать и стол со стулом, но ему хватает. Бумаги. Бумаги. Как он ненавидит бумаги! Но неды ненавидят их не меньше, и потому чертовски невнимательны. Бюрократия иногда действует лучше клинка или заклятья, хотя Неревар предпочёл бы пользоваться ими. Но не использовать все возможности — значит, навсегда остаться клинком в чьих-то руках. Около полуночи раздаётся стук в дверь; в ответ на разрешающий возглас входит один из воинов отряда. Тот, кому положено бы спать до утреннего караула. — Воришка, сэра. — Да? — поднимает усталый взгляд Неревар. Он с большим удовольствием сейчас охотился бы где-то в лесу в Эшленде. Но ему нет там места так же, как и где-либо ещё, потому единственное, что он может делать, это хорошо выполнять свои обязанности. Дом Индорил не так мощен, как, допустим, дом Редоран, но всё же по достоинству оценивает сильных кандидатов. — Она сбежала. И прихватила одну из наших сумок. Ту… самую. Настырная. Неревар поднимается; ничего нет угрожающего в его фигуре, на первый взгляд, но воин отступает на пару шагов. — С…эра, — говорит он, нервно оглядываясь. — Прежде чем вы… Вас хочет видеть… посланец. Думаю, девчонка состояла в гильдии воров или чём-то вроде. — В банде. Я не признаю никаких «гильдий»; грабишь, будь смел, чтобы получить по заслугам, — Неревар мрачно складывает руки на груди, понимая, что отдых снова откладывается. — Пусть заходит. Но не думай, что я что-нибудь забуду. Судя по вздоху, на это никто и не надеялся. «Посланец» выглядит жалко — мальчишка, волосы в лишае, торчат клоками, зато в ушах кольца из дешёвого металла, и на одежде нашиты бусины и подвески. Так и хочется отвесить пинка, но малец держится почти гордо. — Наш Возлюбленный Отец хочет говорить с тобой! Ты взял в плен нашу сестру, но не обидел её… — Какой ещё «возлюбленный отец», ты, комок блох? Вы присвоили то, что принадлежит мне. Если до следующего заката я не получу это обратно, то возьму силой. — Сэра никогда не найдёт Корней Трамы. Они слишком глубоко, — улыбка у мальца прямо-таки блаженная. — И о чём же твой «отец» хочет со мной беседовать? Отражения огоньков, что загораются на кончиках пальцев Неревара, пляшут в больших глазах с золотыми радужками. Мальчишка смотрит на огоньки, словно заворожённый. — О том, о сём. Приходите в таверну «Ллоамор», сэра. Не рано, но и не поздно. Оставшись один, Неревар сминает в кулаке исписанный лист и рычит. Но к сожалению, выхода нет. То, что в маленьких жёлтых сумках — основной груз. Каждая из них стоит столько, что за потерю наёмнику не сносить головы — а если кто-нибудь из недов узнает, что он на самом деле привёз в Морнхолд и для кого, а главное, как достал…* * *
Таверна «Ллоамор» — дыра, которых Неревар ещё не видывал. Чтобы добраться сюда, ему приходится потратить половину утра. Если он спрашивает дорогу у нордов, те хохочут, отпуская непристойные шуточки, а если у меров, то натыкается на их брезгливые или сальные ухмылки. Нередко — и испуганные жесты, якобы отгоняющие зло. Но так просто смотреть в чужие глаза, когда твои собственные скрыты за стёклами прорезей в маске. Найдя здание, запрятанное в трущобах, за отстраивающимся после разрушения кварталом, Неревар поднимается по ступеням, стараясь не наступить в лужи, имеющие явно органическое происхождение, или на чью-нибудь конечность. Внутри пахнет кисло; опытный глаз наёмника выхватывает из пропитанного чадом пространства замаскированную под посетителей охрану, куртизанок обоих полов и по крайней мере трёх рас, унылых музыкантов, как раз сделавших перерыв, официанток, едва ли не больше разодетых, чем потаскухи. Во имя всех даэдра, что это за… «Морнхолд», говорили они. Жемчужина Дешаана! Отхожие места в Хладной Гавани, наверное, и то чище. Не было бы здесь недов, никто бы не потерпел подобной клоаки в черте города. Неревар присаживается за свободный стол, брезгливо смахивает с липкой столешницы крошки, просит у не в меру улыбчивой прислуги кружку суджаммы. Вряд ли стоит здесь пить, но торчать за столом просто так — подозрительно. Всё подозрительно в этом месте, даже женщина, что сидит напротив; её лицо прикрыто вуалью, на плечах — накидка, но кисти рук тонки, а любопытный взгляд Неревар способен почувствовать кожей. Он снимает маску и кладёт на стол, выжидательно разглядывая странную соседку: на ней столько ткани, что ничего не понять. Удостоверившись, что её заметили, женщина поднимается и идёт к лестнице, чуть покачивая бёдрами. В походке и самой фигуре есть что-то знакомое, и Неревар пытается вспомнить, где видел её, но ничего не приходит на ум. Что-то подсказывает, это тот «контакт», который он ищет. «Корни Трамы», надо же. Шипы ллоамора. Кушайте, не стесняйтесь. Неревар следует за женщиной — если это женщина — поднимается наверх. Дверь не закрыта, и за ней может быть ловушка. Но мечи наёмника хороши, и доспех не так уж плох, потому он входит без страха. То, что он видит — вовсе не то, что он был готов увидеть. Комната убрана с претензией на будуар, но слегка вульгарно — местами дёшево, местами слишком вычурно. Много дорогих подушек на полу, ковёр — красивый, но не новый, с дырами, прикрытыми все теми же подушками. Дымящийся кальян на низком столике, блюдо со скромной пищей, несколько бутылок и кувшинов. Картины и гобелены на стенах. Скорее всего, ворованные. Кровати нет — вместо неё прикрытый ещё одним ковром матрас. Скорее всего, в нём водятся квам-вши, но не это привлекает внимание, а каймер, развалившийся напротив входа. Теперь Неревар узнает его. Вчерашняя шлюха с площади. Теперь на ней нет грима, и понятно, что красивое, с крупными и чувственными чертами лицо может с равным успехом принадлежать мужчине или женщине — вероятно, он не врал про свою… особенность. Или просто набивает цену за услуги. На нём тонкая туника; длинные белые волосы убраны в бесчисленные косы со вплетёнными украшениями. Довольно безвкусными, но некоторые — дороги. Наверное, это и есть «Возлюбленный Отец», да простит ему Обливон. Он вальяжно потягивается, одаряя гостя улыбкой. — Клянусь Боэтой и Мефалой, кто ты ещё такой? — недовольно интересуется Неревар. Юноша смеётся и поднимается. У него плавная походка и совершенно женские бёдра, едва прикрытые короткой одеждой. — Вы искали меня, сэра караванщик. Я тот, от кого вы получили посланца. И тот, кого оттолкнули… ведь я всего лишь отребье, головорез, сын нетчмена. Не могу сказать «добро пожаловать», вы же не с добром пришли, ваша пыльная светлость, верно? — Твои люди украли у меня кое-что. — У меня есть своя банда. Я бы сказал вам, сэра: подите прочь от меня или привлечёте их внимание, но вы уже привлекли. Моё. Садитесь. Выпейте со мной. — Не могли бы мы перейти сразу к делу? Юноша смеётся снова — низковато, завлекающе. Показывает на подушки рядом с собой. — Сразу к делу? Торопиться так скучно. У меня своё условие. Выпейте со мной. Проведите пару часов. Тогда получите свою драгоценную глупую сумку. Может быть. Неревар издаёт звук, больше похожий на рык, и садится. Нарочно так, чтобы не особенно чистые сапоги оставили как можно больше грязи, а меч бряцнул по полу. Если этот франт думает, что сможет напоить его до потери внимания и прирезать собственным оружием, то глубоко ошибается. — Герб Индорил, — вздыхает юноша, поправляя белые волосы. — Вы, сэра, названы в честь дома бродяг, и ваши сандалии в пыли. Я бы мог угадать, что вы охраняете какого-нибудь канвасари, если бы мне было до этого дело. Ну же, давайте. Полдюжины стопок, и мы поладим. — Что тебе нужно? Да, я наёмник. И если ты — то отребье, которым назвал себя, то мы оба теряем время. В глазах юноши загорается опасный огонёк при слове «отребье», хотя тот сам использовал его. Но потом он снова улыбается, тонко, хищновато. Наливает суждаммы из кувшина — куда лучше, чем та моча никса, которую подают внизу — пьёт первым. Все его жесты рассчитаны, заставляют любоваться им. Что ж, посмотреть есть на что… для любителя. Неревар опрокидывает в себя кружку, утирает рот наручем и ждёт ответа. Но беловолосый всё улыбается, и рассказывает, что его люди — о нет, нет, не воры. Они — сопротивленцы. Хотят сделать Дешаан снова великим. Мстят нордам. Во время этого рассказа он даже забывает красоваться, и это действительно интересно, но ненадолго. Привычка берёт верх, а даже жаль. Он действительно красив, когда не выделывается. — И что делает нас «великими»? — язвительно спрашивает Неревар, которого достаточно удивляет собственная оценка подобного. — В самом деле, вы спрашиваете меня об этом? Узкие руки ложатся на его бедро. Узкие, но не слабые, не женские и не мужские; изящество и сила, а ещё — следы разгульной, неверной жизни: царапина здесь, отметина от чужих пальцев там. Неревар смотрит алитом, но пока не убирает этих рук. Пьёт ещё. Почти зло щурится в чёрные глаза, которые слишком близко, как и полные губы. Интересно, скольких меров — и людей — это существо пропустило через свою кровать? — Я — всего лишь я. И вижу только наёмника в сандалиях, влюблённого в учения Мефалы и Велота… — тем временем опускает ресницы «возлюбленный отец» и вздыхает. — Не полюбите ли вы и меня заодно? Или, если его светлость предпочитает салиачи, хнычущих и слабовольных, с их лестью и плясками, то это я тоже могу устроить… — Отстань от меня, я не нуждаюсь в услугах айлейдских шлюх, и твоих тоже — морщится Неревар, хотя не может не признать, что что-то в нём весьма ярко отзывается на этого мера-змею. Вероятно, он вполне искусен в утехах, только вот цель выбрал так себе. Неревар чуть отталкивает его — рука упирается в плечо, задевает одну из косиц. Неревар отводит её. И снова пьёт. Хорошая суджамма. Отличная. Помогает думать. — Как тебя зовут? — Понятия не имею. У меня есть старое письмо от отца, но я не желаю знать грамоты. Как бы ты назвал меня? — Позором Велота. Тот притворно вздыхает — хотя кажется, что под притворством искренность, или ещё один слой притворства. — Шестую стопку опрокинули, а ты всё отстраняешься от моей руки. Хорошо же, мутсэра. Хорошо для тебя… наверное. Но ты хотя бы снял маску для меня, а это то, чего я так хотел. Парень-девка гладит караванщика по щеке. Перебирается к нему на колени. От него теперь пахнет комуникой. И скуумой, но этот запах скорее впитался в рубашку. — Узнал меня? Я говорил с тобой на площади. Ты видел во мне женщину, а теперь видишь только мужчину. — И в чём разница? — фыркает Неревар. Бёдра у этого бродяги и правда ничего. Можно гладить их, забираться под тунику. Снять перчатки и коснуться наконец горячей золотистой кожи… — Во мне — никакой. Я зову эти улочки домом, а под теми доками страйдеров провожу дни свои в язвах, не видя другой жизни. Мне не нравится, как ты качаешь головой… сэра. — Потому что ты явно не живёшь в пыли, как сказал. Ты хитёр, и способен достать даже того, кто не особенно хорош для того, чтобы «меняться копьями». Не дразни меня, хватит. — Поддразнивание — зло. Но невеликое. — Ты лжёшь. — Я всегда говорю правду. Или нет. Слова скомканы; слов и так слишком много…* * *
…Надо же, понадобилось на кувшин больше выпивки для того, чтобы развлечься на эту ночь, но «парень-девка» из Морнхолда, сын заводчика нетчей, главарь банды — почему-то впервые за свою жизнь не может понять, хочет ли того, к чему всё привёл. Ему почти страшно. На руках наёмника, что шарят по его телу, странные татуировки, уж не Падомая ли, на плечах — герб дома головорезов, на предплечьях — узоры загадки, на бёдрах — отметины Эшленда, а поцелуи жарки, как вулканический пепел, но отнюдь не так же мягки. Странный этот караванщик пугает и притягивает, а ещё — ненасытен, и вряд ли способен заплатить за всё, что хочет получить. Вехк оказывается прижатым к постели; разорванную тунику не жаль, наоборот, хочется ещё раз услышать треск ткани. Изменившееся Племя неистово в утехах. Их страсти беспощадны, и излишества — их поклонение трём демонам Интриги, Страсти и смерти, Сумерек. Единственная достойная жертва. Извиваясь и полу-игриво, полу-серьёзно не даваясь в руки, Вехк царапает ногтями чужие плечи, а иногда и матрас, помнящий слишком много встреч, что не стоят памяти. Стоит, пожалуй, эта одна, хотя бывали с ним меры и люди куда изощрённее. Не в фантазии дело. Караванщик переходит от напускного безразличия к страсти резко, словно разводит пожар заклинанием; совершенно не теряется, и правда обнаружив руками и возбуждённую мужскую, и увлажнившуюся женскую части. Ласкает и то, и другое, пока Вехк шипит сквозь зубы, кусает, смотрит с вызовом — ждал удивления, даже неодобрения, может быть, а получает то, от чего в конечном счёте выгибает спину и трётся об эту ладонь, сладостно хныча и скаля зубы. Неревар воспринимает это по-своему; и Вехк уже стонет, придерживая его — природа весьма щедро обошлась с индорильцем, а мужского в двуполом сыне нетчмена всё-таки куда больше, чем женского. Боль можно было бы терпеть, но не хочется; Вехк извивается, кусает его за предплечье до крови, пытается отпихнуть, но получает лишь обе руки прижатыми к матрасу, а убавившего напор индорильца двигающимся мягче. Слова кажутся лишними. Татуировка на пледплечье, бледноватая, старая, а теперь слегка испорченная укусом, вызывает смутные ассоциации. Это не Индорил; не Мораг Тонг; не какой-то из малых домов — что-то значимое, но не такое, что шлюхе из доков положено знать. Дом Мора? Откуда бы?.. Вехк хмыкает, потягиваясь, разводя ноги шире. Член мажет Неревару по животу предсеменем, а тот всё держит: что, и приласкать себя нельзя?.. Поймав ухмылку, караванщик отстраняется, отпуская Вехку руки. Бесцеремонно разворачивает его на живот, коленом придерживает бедро, нажимает на поясницу, прогибая, входит в задницу, наваливаясь тяжело и сильно. Тот сперва не хочет сдаваться, рычит низко, но всё равно подставляется, толчки сбивают звук, делая его рваным и почти дурацким, особенно в сочетании с влажным, шлёпающим сопровождением; Неревар фыркает и придушивает любовника, вдавив лицом в расшитые подушки. Уже слишком. Слишком странно-хорошо; Вехк едва способен чем-то ответить и откровенно вскрикивает от распирающего, дурманящего кровь удовольствия. Член трётся о ткань, руки девать особенно некуда; тяжелый караванщик двигается всё быстрее. Пахнет недорогими притираниями и сквозь них — потом, сексом, одержимостью, когда желанно даже то, что в другой момент дико; благовония, что Вехк зажёг ещё до начала встречи, выгорели и чадят. Его трясёт; обычно он вёл себя иначе с клиентами. Совсем иначе; он всегда оставался там, по ту строну, получая нужную себе разрядку или просто мягко снисходя до их желаний, рассматривая, взвешивая, иногда — обезболив душу и тело скуумой и терпя, считая минуты купленного времени, иногда наслаждаясь лёгкой игрой и отдыхая, иногда — забавляя себя сам среди поспешной обычности похоти. Здесь получалось что-то… Другое. Караванщик управляет им так, словно знает давно, и не получается стать ни выше, ни ниже; а вровень — слишком открыто, спрятаться некуда. Ни желаний, ни слёз не утаить. Ни почти жалких вскриков, которых себе не позволялось никогда настолько искренне; весь обычный театр ломается, истлевает, рассыпается в прах. Кончает Вехк почти молча, чуть не задохнувшись; долго не может вообще сообразить, где он, с кем; его всё ещё трахают, и ставшее расслабленно-чувствительным тело отзывается болезненным удовольствием; чужое наслаждение — постыдным счастьем, а хрипловатое низкое дыхание над ухом хочется слушать ещё. Ещё. — Ещё, — просит Вехк, понимая, что проиграл в этой схватке, но он отнюдь не жалеет. Когда Вехк просыпается, Неревара нет. Денег тот не оставляет. Но и сумку с ядами и артефактами — не берёт. Пробудившись с вечера и найдя её на месте — таком видном, наёмник же не мог не заметить, должен был заметить! — юноша извивается на подушках и почему-то рычит от ярости. Это отличная плата, щедрая, за которую можно было бы десять таких встреч купить. Но не в том дело. Не в том.* * *
— Куда дальше? — спрашивает Зайна. — Стоунфоллз. Неделя проходит бойко. Подставной груз распродан, даже по хорошей цене — что сводит на нет возможные подозрения. Часть «основного» также досталась в руки тем, кому нужно, не явилось лишь двое из шестнадцати повстанческих агентов. Можно считать это победой. Теперь следует отправляться дальше; дом Телванни ждёт отчётов, дом Индорил… свои деньги. Дом бродяг и посредников, Индорил многое поставил на карту сейчас; его старая Мать знает, что делает. Кто-то должен охранять караваны и защищать путников: Редоранцы брезгуют этим, и уж тем более Даготы, потому Телванни и Хлаалу нуждаются в посторонних услугах. Не Дрес. Эти выскочки высокомерны и самодостаточны. Индорил может выиграть столько же, сколько и проиграть: всё. Караван уходит из Морнхолда, выбираясь на каменистые плато. Всё входит в русло; пепел, огненные шалки, редкие никс-гончие и кагути, от которых можно отбиться, а можно отогнать, используя магию Зайны. Утром третьего дня, сворачивая шатёр, Неревар видит вдали всадника, спускающегося на лошади по каменистому склону. Лошадь выглядит плохо — для этой местности лучше было бы использовать гуара, хоть это и не Вварденфел, но пепла здесь уже в достатке. Всадник — не мужчина и не женщина, в доспехе, но не в полном, с белыми волосами, полными всякого драгоценного мусора. Неревар заканчивает сборы, грузит тюк на гуара и просто стоит. Ждёт, пока всадник не поравняется с ним; тот явно скакал всю ночь, а коня украл у недов. Одежда — слишком изысканная для похода — в пыли, а вот оружие выглядит добротным. Наверное, обобрал кого-то понимающего. Неревар не говорит ни слова, вскакивает на гуара. Нужно идти дальше. В Стоунфоллзе полно работы. Щитоносец Неревара с неодобрением смотрит на нового воина — воин ли это? У него замашки куртизана или головореза, он ловок, сворачивая шатёр, искусен, распевая похабные песни. Солдаты из охраны смотрят на него… очень однозначно, а вот Неревар не смотрит совсем, и слепой не заметит, что это злит новенького до белой лихорадки. Но он движется теперь с караваном, утверждая, что ему просто по пути и он не хочет быть убитым нордлингами. Не к добру этот «Вехк». Не к добру, но что доброго случается в это время, тяжёлое для велоти?..