Сангвин.
Его сфера — пирушки и радость,
а также стремление к темным сторонам натуры.
Дом Дагот велик, хотя никогда не был большим по составу. У него много наёмников, но мало настоящих, подтверждённых семей, что могут называть себя именем Огненного Шалка. В этот день, десятый день месяца Сбора Урожая, все истинные семьи Дагот собрались в цитадели Когорун, Несокрушимой Обители, запретной для чужаков. Даже при помощи пропилона невозможно попасть туда просто так; и всё же, сегодня и только сегодня, гости допустимы. Ныне покойный Консул Морвин придерживался политики изоляционизма, и не допустил бы и этого — но к счастью или несчастью, его время кончилось. Магистр Телванни Аверас с двумя помощниками, старшая советница Редоран Ранеси с мужем и братом, Хлаалу Идорно с двумя старшими сыновьями, Дрес Велар — с охраной, Индорил Хелет, советник Матери Дома, со свитой, в числе которой новоназначенный поверенный, Неревар. С десяток ханов с лицами, покрытыми пеплом северного Эшленда, несколько представителей малых домов. Все они выходят из зала пропилона, кто раньше, кто позже, слуги встречают их, кланяясь, протягивая по кубку — ведя в Собор. Архитекторы двемер Мзанч Бтуанд и Роуркен Нчефт опаздывают, однако мастер-ремесленник Багарн присутствует, неся их знамя. Турейнулал близко, но не входит в систему пропилонов; двемеры явятся другим путём. Приглашали и Кагренака — но кто знает его пути и настроения?.. Наземная часть Когоруна украшена алыми стягами с изображением огненного шалка. Святилище Фей убрано алыми и огненными цветами; коридоры, идущие в чрево земли, ярко освещены магическими светильниками, сияющими красноватым огнём. Путь Дагот — путь лавы и крови, тайны и крепости воли. Нет никого, кто лучше разбирался бы в психике или сновидениях меров, или в искусстве лечения ран, в том числе магических. Никто не знает больше о тайнах связи плоти и духа; Телванни пытаются не отставать, маги других рас ищут свои пути, и всё же, Даготов уважают так же крепко, как недолюбливают: Дом Дагот не имеет религии, если не считать их собственного жёсткого церемониала. Вышедший когда-то из Редоран, этот словно и не каймерский даже Дом далеко ушёл от своих истоков. Настолько далеко, что лишь одинаковая геральдика напоминает об их связи. Но не явиться на посвящение Консула, если был приглашён, — нельзя. Нового Консула должны знать в лицо; а по правилам Дагот, свидетельство чужаков, что тот вступил в свои обязанности как подобает, усиливает будущую власть. И чужаки являются на зов, потому что Север Вварденфела — силён, потому что никто не хочет вступать в конфликт с Огненным Шалком. А многие желают и прямой выгоды: защиты, сотрудничества. Проходят молчаливыми тенями туда, куда слуги ведут их, и ждут. — Лорд Ворин, говорят, долгое время был занят исключительно наукой, — шепчет молодая каймерка симпатичному темноволосому двемеру, имени которого никак не может запомнить. Тот кивает, хотя потом запоздало делает вид, что не понял вопроса. — Болезнь лорда Морвина стала большим ударом для дома Дагот, — оглаживает бороду Идорно Хлаалу, косясь на Ранеси Редоран, которая, кажется, сейчас развернется и уйдет из этого места. Но Красный Шалк всегда будет следить за Чёрным, что от Огня. — Не думаю, что новый Консул будет сговорчивее старого, — пожимает плечами Велар Дрес. Ханы эшленда обмениваются приветствиями и становятся вместе, не особенно горя желанием общаться с представителями осёдлых кланов, но некоторые — и друг с другом. В этом все каймеры. Блеск, сила, улыбки с кинжалами за спиной — или открытая несимпатия, которая может быть такой же наигранной, как и дружелюбие. Группа двемеров стоит поодаль, нарочито общаясь на своём языке. Их причёски вычурны, одежды — тяжелы, а бороды сложно и пышно уложены. Каймеры стараются не замечать их; были бы иные время и место, чем важная церемония на земле Даготов, конфликта не миновать. Слишком много крови между двемерами и велоти. Как пролитой, так и разделённой. Бывший караванщик, ныне — младший поверенный дипломатического корпуса Индорил, Неревар стоит молча и слушает, на каком бы наречии ни прилетали к нему слова. Это его основная миссия, и чем больше улавливает тонкий слух сына дворцовых покоев и пепельной пустоши, тем лучше тот понимает важность своей задачи. Нигде больше он не увидит так много знатных лиц, сам оставаясь в тени; нигде больше не получит столько информации, нужной далеко не только его нанимателям.* * *
Комплекс Когорун включает в себя сотни помещений. Разветвлённый подземный город не уступает двемерской работе, а кое-где и напрямую включают её, но большую часть Даготы выполнили самостоятельно, активно используя магию — и рабов, разумеется. Обычно велоти строят иначе: больше вверх, чем вниз, но избегая слишком больших открытых залов. Здесь даже спальни имеют высокие потолки и размеры. Лорд Ворин стоит в своей комнате, комкая багровый платок. Он ещё не до конца одет, не решаясь избавиться от своей обычной сдержанно-изящной мантии цвета граната, которая делает рослую, тренированную фигуру воина-мага не такой угрожающей; чёрные волосы в беспорядке, амулеты сняты, там и сям разбросаны детали ритуального костюма. Время идёт, а он всё не может привести себя в нужное состояние духа и позвать слуг, хотя смятение мысли для него нехарактерно. Этот день мог бы быть куда приятнее. Мог бы стать настоящим торжеством для него — но Ворин уже несколько лет как утратил интерес к политике Домов. Вещи куда более тайные и важные беспокоят его; но сейчас отступили прочь и они. Брат, его милый брат, Дагот Морвин. Все считают, что ноша Консульства стала слишком тяжела для него после череды удачных военных кампаний, и лишь Ворин знает: не обязанности генерала и жреца утомили дух старшего из Даготов. Но вряд ли он поделится с кем-то своими догадками — пока что слишком чудовищными даже для него самого. Их семья в некотором роде бессмертна. Век за веком, с самого начала Велота, а может быть, и раньше, глава дома Дагот перерождается; меняет имя, тело, отчасти — личность, но не теряет ни опыта, ни накопленных знаний. Каждый новый потомок, что принимает в себя часть его существа, должен быть готов к ответственности. К испытаниям. Сон, Речь, Ум и прочие элементы Дагота разделены среди совета старейшин, но Средоточие Дагота, ур-Дагот, даётся лишь Консулу. Тому, кто способен вынести его мощь, не повредившись разумом, быть фокусом силы Дагот. Тот, кто… …кем Ворин должен стать через несколько часов. Публично. Ритуалы дома стары и беспощадны, и не ему менять их. В глазах прочих домов каймеров Даготы загадочны и чересчур архаичны, а ещё — идут неблагой дорогой, ибо исповедуют собственные пути, отвергая даэдра. Но даэдра нет здесь места: силы дома Шалка в его собственном пламени, в его крови и плоти, и в магии, что таит плоть, и в материи снов. Ни жрецам Трёх Добродетелей Даэдра, ни Архитекторам Двемер не понять. Хотя Кагренак, возможно, мог бы вычислить. Глупцы вроде Редоран сочиняют сказки, будто первый из Даготов украл некий артефакт у самого Хермеуса Моры. Истина же куда хуже, и негоже доверять её простецам. Ворин нервно смеётся, рвёт платок, что накручивает на пальцы, шипит: треснул ноготь, больше похожий на коготь зверя — не к особенному добру. Кто-то стучит в двери. Началось. Пора. Не предстоящее слияние мучит душу Ворина Дагота, и не новая роль в Доме — но странное, смутное ощущение рока. Словно там, до него, песнь Даготов длина и горда, но впереди лишь — молчание, а он в нём — будущая точка. Предвидение, говорят, нечастый, но возможный дар накануне посвящения. Ворин думает о своих братьях — двух мёртвых и одном живом. О старшем, двемерском полукровке Сунгте, воинственном и диком, как взбесившийся алит, и таком же уродливом, к чьей трагической и преждевременной кончине Ворин имел некоторое отношение. О Морвине… жёстком, мудром, милом сердцу Морвине, который только один и мог держать Шалков в узде; Морвине, который поднял Даготов на головокружительную экономическую и военную высоту… и так нелепо пал. О Морвине, которого Ворин не мог подвинуть из-за нелепой и всепоглощающей слабости сердца. О самом себе. Проченном всеми в учёные. Опрометчиво. Знания — лишь возможности… которых у других нет. О младшем, Эндасе, которому не занимать ни яда, ни беспечности. Не таком свирепом, как Сунгта, не таком мудром, как Морвин, не таком хитром, как Ворин. Просто умном. Ворин иногда побаивается его ума. У всех у них разные матери, и все они мертвы, как и их отец, Тейран Дагот, погибший в один день с Сунгтой. Ворин ещё помнит улыбку Морвина. Тейран сам учил сыновей, что жертвы нужно уметь приносить, и тот черствый кусок плесневелых правил, в который он под конец превратился, отлично подходил. Почему же сейчас — не тогда, — так давит произошедшее?.. Они все сделали не больше и не меньше того, что делали их предки. Отерев лицо, Ворин хлопает в ладоши, и двери распахиваются. Дюжина проворных слуг укутывает его в золотое, чёрное и алое, убирает волосы, выбеливает лицо, украшает голову диадемой, надевает накладки на когти. Время начинать. * * * Кто такой предок дома Дагот? Кто есть Шармат? Кто есть Дагот Ур, средоточие силы? Кто есть тот, живущий во снах, кто есть камертон, на который верные Шалку настраивают свои души, давая единый аккорд такой силы, что его отзвуки подобны огню Горы? Магия поддерживает тело Ворина в воздухе над амфитеатром зала Мурлыкающего сердца. Старейшины Дагот стоят на высоких камнях, окружённых тьмой; каждый площадью всего лишь в шаг, а высотой — с самый могучий гриб, что был когда-либо выращен колдовством, или с самую грандиозную башню, что была возведена гордостью ума. Над площадкой, окружённой лавой, лишённый всех своих прошлых регалий, в изорванной одежде, над сломанными украшениями и оружием, Ворин Дагот становится истинным жрецом своего рода, впитывая незримую мелодию, что пульсирует в этом зале. Боль выворачивает всего его мышцы, пронизывает каждый нерв, но бывший посессор не издаёт ни звука. Набальзамированное тело Морвина распадается в пепел где-то внизу, под его босыми ногами, исторгая те крупицы духа, что ещё оставались в нём. Слияние произведено; магия иссякает, и Ворин падает вниз, едва успевая прошептать заклятье, что смягчит приземление. Основная часть завершена, но его тело сопротивляется ноше. Кровавые слёзы текут по его щекам, привкус меди появляется во рту; но всё чётче и яснее безумная музыка зала становится вдруг чистым и ясным тоном… нет, сплетением тонов. Ворину кажется, знание испепелит, разорвёт его; физическое тело, даже такое могучее, тренированное и магически подготовленное, как его, не способно долго пребывать в такой полноте измерений. Старейшины смотрят; просто смотрят, как он остаётся наедине с переживанием, хоть и выставленный на их бесстрастное обозрение. Ворин Дагот перерождается, сплетается с ур-Даготом; таинство не ново, но каждый раз имеет сотни нюансов. Ворину удаётся сохранить сознание; это хороший признак. Двое его братьев не сумели, и продержались на посту недолго, хоть и… ярко. Когда всё заканчивается, Ворин поднимается, стараясь не дрожать; пару раз пробует встать, но снова бессильно упирается рукой в камень платформы. Ногти обломаны, пальцы скользят в чём-то… в собственной крови?.. Но ритуал завершён, как положено. Он встаёт на ноги и скрещивает запястья в жесте приятия. Старейшина Гилвот, Сон Дагот, подходит к Ворину, и накидывает мантию с изображением огненного шалка на его плечи. — Пойдём, Консул Ворин, Сердце Дагот, — говорит Гилвот, и Ворин слышит его тон, спокойный и рассудительный в центре и рассыпающийся на обертона по краям. Ворин движется за старейшинами; откуда-то появляется Эндас, его младший и теперь единственный брат, неожиданно-серьёзный, и только на его руку Ворин может опереться. Ему не хватает Морвина. Его советов, его чуть печальной уверенности, понимания, а иногда и увесистого тумака. Он хотел бы слышать и его тон тоже, но в той стороне лишь тишина — теперь навсегда.* * *
Старейшины проводят Ворина по длинному коридору в зале Маки. Проводят мимо выстроившихся по обе стороны от Алой Дороги гостей. Лишь избранным дано видеть эту часть ритуала, выход из таинства, когда новый Консул только появляется наружу из Священного, ещё не ступивший на настоящую землю и идущий лишь по багряному пути. Босые ступни Ворина — вполне нормальные, но оканчивающиеся когтями, как у даэдрота, ощущают алый шёлк как тон крови, и тон огненной реки, и тон сердца горы. Испачканный, усталый, с нестёртыми следами испытания, он проходит перед свидетелями и удаляется в Свод Аэрод, где слуги омывают его тело и облачают в новые одежды. Он устал и голоден, но должен выдержать этот вечер, постясь и соблюдая лицо. Время ознакомиться с новыми силами настанет позже — о, целая череда специальных, местами достаточно отвратительных практик ждёт его! — но у Когоруна есть своя мелодия. Свой оттенок, мотив — и чужаки могут лишь угадывать его. Никогда — слышать. Ворин — слышит, и Песнь хороша. Он слышит песнь Шалка и рёв Горы, но также — и другие мотивы, механический стук Зова Двемер, удары стали и хлопки знамён на ветру Редоран, звон монет Хлаалу, шорох песка в пустошах… Дробный ритм каймеров, боевые голоса недов, похитивших дыхание древней расы… Ворин закрывает глаза и даёт себе минуту расслабления. Такая чуткость пропадёт. Ему станет лучше. Среди всего безумно сложного, но не теряющего чёткости океана вновь открывшихся звуков почему-то ему раз за разом возвращаются на ум две яркие каверны пустоты: одна в прошлом, другая в будущем. Паузы молчания: Морвин. Его личная вина и предостережение. И кто-то ещё. Кто-то, чьё лицо он видел в толпе, пока шёл сюда, но теперь не может толком восстановить. Нота, которая разбивает другие. Дар предвиденья, говорят, опасен — только Ворин бы сейчас отдал очень многое за его чёткость.* * *
Зала приёмов освещена так ярко, что жарко, словно летом. Багровые стяги кажутся алыми; цветы потихоньку вянут на жаре. Церемониал включает пир, и тот в самом разгаре; рассадка одновременно всех велоти и двемеров так, чтобы никто не перерезал друг друга, стоила многих часов подготовки. И, когда все уже окончательно собрались, Кагренак всё-таки является. Не может не. Двемеры не удостоили бы своим присутствием ни один подобный ритуал иного дома; даже для Морвина тридцатью годами раньше они сделали куда меньшее исключение, и кое-как почтили только Сунгту, поскольку тот был с ними наполовину одной крови. Присутствие целой делегации — исключительное дело. Особенно во главе с Кагренаком, так любящим повторять, что минуты — это шестерёнки в машине смерти, не имеющей заднего хода, и стоит хорошенько думать, куда ведёшь её. Первичное любопытство (немногие когда-либо видели высшего жреца и тонального архитектора Двемер лично, хотя многие читали его труды) сменяется недоумением, затем враждебностью. Кагренак здоровается небрежно, садится на отведённое место, и начинает свои речи с того, что открыто насмехается как над Тремя Светочами, так и над Четырьмя Столпами – а также надо всеми, чья магия хоть как-то связана с Обливионом. Индорил злятся очевидно, но тихо; Хлаалу и Дрес переглядываются, щуря глаза; Телванни спорят, ловя на парадоксах, а Редоран на грани того, чтобы признать оскорбление состоявшимся — действием. Сами Даготы — смотрят. Выжидают. Втайне — соглашаются. Прямая ссора была бы слишком фатальна. Худой и остроносый Роуркен лишь поддакивает Кагренаку, а широколицый и заросший богато украшенной бородой Мзинч подчёркнуто холоден. Никто не ждёт, что двемеры перестанут быть напыщенны; никто не ждёт их помощи в борьбе с нордской заразой, с которой те как-то научились жить. И всё же: прямая война ещё и с двемерами обескровила бы детей Велота. Достаточно имеющихся локальных конфликтов, изматывающих и бесконечных. Только это, кажется, не волнует Тонального Архтектора. У него свои планы. Стройный, быстрый, облечённый в медную нить и лён, с паучье-нервными пальцами, презирающий некоторые чересчур обременительные обычаи даже собственного племени, Кагренак — злая искра, несносная воля, горячий воздух в кузнице беды. Личный друг-враг Ворина, любящего играть с огнём и единственного, кто мог бы успокоить его. Но Кагренаку и его спутникам пока что достаётся лишь младший, Эндас, не находящий ничего лучше, чем велеть наполнять их кубки бренди снова и снова. Напиток дома Дагот хорош, да не эти языки стоит им горячить. Ворин тем временем полусидит на троне в виде стилизованного панциря шалка с воздетыми частями надкрылий; принимает новые клятвы верности. Семьи Дагот Балер, Дагот Гирер, Дагот Дайнил, Дагот Дельнус, Дагот Ралас, Дагот Релер, Дагот Увил, Дагот Улен, Дагот Фервас, Дагот Элам, Дагот Чарма-Утол … Знакомые лица, мешанина тонов. Голова раскалывается от света и звука. Пряный аромат горьколистника окружает его; Даготы умеют подавать себя, а Ворин, бывший послом бессчётное количество раз, особенно. Как бы усталость ни сковывала тело, церемониал имеет начало и конец, а значит — выносим. Подходят чужаки, приветствуя его по всей форме; подтверждая и обновляя соглашения. Ворин пытливо всматривается в их лица, ища то, что полно будущего и молчания, но среди высших чинов его нет, а остальная толпа слишком пестра. Ворин слышит только разобщённость. Каждый здесь считает, что его Дом, его клан, его земля, его путь — самый лучший, и даже возможные союзники должны признавать подобное превосходство. Своенравные, слабые, спесивые! Каймеры обречены на провал. Около тридцати групп велоти и всего одна — двемер. Неудивительно, что сыны севера сметают каймеров, как ветер уносит осенние листья в лавовое озеро… а бастионы Двемер стоят, нетронутые, на любых землях. Ворин старается, чтобы его лицо не становилось под стать кислоте этих мыслей. Вспышка, подобная молнии, ударяет в пол на другом конце зала. Слышен смех — такой знакомый, такой резкий, презрительный. Спорят о Шеогорате, и о том, что невозможно призывать даэдра в грозу, если гроза есть атрибут и символ прихоти князя Дрожащих островов. Ворин вынужден подняться, и недовольные каймеры расступаются перед ним. Кагренак поднялся со своего места; Аверас Телванни держит за плечо Ранесу Редоран, сверлящую тонального архитектора взглядом. Тот расслаблен и слишком очевидно пьян; Ворин прекрасно знает, сколько тот способен оставаться трезвым, потому вычисляет притворство. И то, насколько напряжены Мзинч и Роуркен. Пара слов там, пара здесь. Ворин снимает конфликт, но напряжение всё равно висит в воздухе. — Не удивительно ли тебе, Консул Ворин, что кланы и племена Велоти разобщены более, чем наши с тобою Дома? — вываливает Кагренак ему в лицо его собственные мысли. — Что светский ум более пытлив, менее скован, отрицает рамки, тогда как те, кто наслаждаются запретами и повелениями даэдра, скатываются до положения жалких рабов, боящихся малейшего движения брови хозяина? — Моё удивление, высший жрец Кагренак, вызывает лишь твоя резкость в присутствии моих гостей, — тихо шипит Ворин. Конечно, Кагренак, особенно влив в себя бренди, не может не высказаться. Если кто-то и считает Верховного Тонального Архитектора кабинетным учёным, то такой мер — Высший Степени Дурак. Как назло, Эндас никак не перестанет подливать в огонь — масла, а в кубки — вина. — Зато велоти хотя бы не боятся солнца… — Зачем солнце тем, кто достаточно умеет брать от тепла земли? — Затем, что в норе безопаснее: никто не будет её отвоёвывать. — Брат мой! — восклицает Ворин, хватая его за руку и вонзая в запястье когти — тут же усилием воли заговаривая кровь. Так он может проткнуть плоть хоть насквозь. Эндас всё понимает и улыбается, замолкая. Боль, которая не оставляет следов. Он знает, на что способен Ворин. Он не против. Он бы может хотел даже больше — увидеть старшего раздосадованным. Злым. Испортить ему игру. Получить что-то, кроме напоминания: знай своё место. И он понимает, что жив только потому, что не метит в первый ряд. И всё же, когда пропилон наверху, сияя, отправляет своих и чужих обратно в их владения, Ворин остаётся один в зале, только что звеневшим почти тысячью чужих ните-жизней. Ворин устал; обычной выносливости бы здесь не хватило подавно — а теперь сдаёт и ресурс воина-мага. Снимает и кладёт на столик украшения, перстни, регалии, шейные пластины, тяжёлые серьги, пектораль; всю глупость, всю необходимую зачарованную броню, весь «экзо скелет», что делает Чёрного Шалка таким непобедимым. Но он сам — мер, а не шалк, всё же. Под этим панцирем Ворину кажется, что он дышит пеплом, и каждая песчинка на равнине внизу — часть разбитой мелодии, что он должен теперь собрать. Но как?.. Неужели мир настолько болен, как ему кажется?.. Или это — иллюзия, сотканная из усталости, горя потери, пяти лет последних изысканий — и новой энергии, что теперь дана ему и всё ещё не до конца улеглась в тонких венах. Призраки собственного ума — и вполне реальной опасности, ждущей не только велоти, но и весь Нирн, пожалуй… Он выходит из зала, идёт наверх, к Храму Фей, чтобы попасть через него ещё выше, на балкон, остаться наедине с небом и его лунами — но оборачивается в какой-то момент. Показалось?.. Или молчание ещё не покинуло Когоруна?.. Тень отделяется от стены и входит в зал пропилона. Перемещение вызывает характерную вспышку. Тот, кого Ворин так и не нашёл, выследил его самого: Неревар уходит последним, кем бы он ни был. Консул улыбается, и это первая за все сутки искренняя улыбка на его заострившемся от напряжения и поста резком и длинном лице.