Азура — Принц даэдра, чья сфера заря и закат, магия междуцарствия сумерек. Его-Её также называют Лунной Тенью, Матерью Розы, Принцем Рассвета и Заката, и Королевой Ночного Неба. Ее план Обливиона называется Лунная Тень. Днем Азуры считается двадцать первый день Месяца Первоцвета, а праздником - Хогитум.
В этот день, если нет грозы (принадлежащей Шеогорату), служители вызывают Азуру, чтобы она дала им свои наставления, а также для того, чтобы предложить Ее Величеству богатые и прекрасные дары.
Кимеры почитают Азуру, как жестокую, но мудрую наставницу
На службе у Азуры стоят младшие даэдра, именуемые крылатыми сумраками.
* * *
Нечасто за последние пять лет Ворину Даготу хотелось выбираться куда-либо дальше Когоруна – или на худой конец Турейнулала, двемерской библиотеки, куда Кагренак любезно разрешил ему наведываться. Однако у Консула, которым он теперь является, куда меньше личного времени. И личных желаний. Потому уединению придётся подождать: нет лучше места для переговоров, чем пустошь, в которой некому подслушивать, кроме утомительных скальных наездников. Эти неуклюжие нелетающие птицы с кожистыми крыльями могут только вонять и гадить, а ещё планировать со скал – острыми зубами впиваясь в любую добычу, что не убежит. Так же, как стоило бы делать Консулу. Впиваться и не отпускать. В первые же недели Ворин понял очень важную вещь: чтобы исполнять свою роль хорошо, нужно иногда забывать о ней. Менять маски, заставлять других верить, что ты всё ещё только посессор. Убеждать самого себя, что ты столь же неосведомлён, как другие. И они начнут строить догадки вместе с тобой, делясь кусочками тайны, ведь земля полнится слухами – и их можно собирать, как мозаику, чтобы получить цельную картину. Сейчас самые громкие из сплетен - об успешных повстанческих операциях дома Индорил, проведённых на деньги дома Хлаалу. Ах, если бы добавить к ним мощь магии Телванни, информацию и снабжение Дрес, остроту мечей Редоран! Но кто бы смог совершить настолько колоссальный алхимический прорыв – ведь все знают, что эти реактивы не сочетаются! Ворин только усмехается про себя, покачиваясь на скамейке внутри панциря силт-страйдера. Силт-страйдеры всегда вызывали у него морскую болезнь. Сама идея управлять насекомым, воздействуя непосредственно на нервные волокна и внутренние органы, безумна – как раз для кимеров. Некоторыми людьми и мерами управлять не сложнее – достаточно вскрыть их головы и сказать пару слов, которыми те рады обманываться. Ворин это умеет. С пятью домами и с шестым – тоже. У каждого из них свои сила и слабость. Чёрный Шалк считает себя неуязвимым, а Ворин знает - смерть предыдущего Консула, Морвина, показала, что это не так, пусть лишь Ворин претендует на понимание истинных причин. Нордская чума – лишь начало беды. Диссонанс простой и прямой, устранимый механически – но за ним, Ворин слышит теперь, разбитые тона такой мощности и силы, что могут заглушить всю мелодию мира, не только песнь велоти. Что ж, если есть у дома Дагот та сторона, что действительно ставит его выше других, то это – ум, способный сочетать несочетаемое, чтобы собрать камертон, создать противоядие, панацею – и не дать катастрофе случиться. Лучший врач - тот, кто предупреждает болезнь, а не лечит симптомы, так ведь?.. Если бы только - врач. А не распространитель заразы… Силт страйдер издаёт протяжный, полный тоски звук – это только воздух, проходящий через отверстие в его панцире,- и приземляется. Ворин выбирается наружу, стараясь держаться прямо и не наклоняться, потому что желудок безудержно бастует. Никакая магия, никакие упражнения, никакой «даготовский» контроль над плотью не способны снять этого эффекта. Хотя без успокаивающего зелья было бы ещё хуже. На алой походной мантии осела пыль, но стряхивать её нет смысла. По пустынной части Молаг Амур предстоит ехать на гуарах, что радует куда больше, чем должен был бы радовать подобный комфорт. Ворин старается отвлекаться на мелочи, чтобы не думать о цели своей поездки. Не сбивать спонтанность, которая важна для успеха. Первый компонент зелья, что он ищет, ждёт впереди. * * * Полевой лагерь – точнее, сезонная ярмарка определённого сорта недалеко от селения Молаг Мар - встречает Ворина неприветливо. Дует ветер. Сухой, грубый, ранящий лицо и пробивающий даже чары, если не подпитывать их постоянно. Все здесь ходят в масках, в хитине или шкуре нетча – и на рослого, но стройного Дагота в зачарованном алом льне и бронзовом респираторе с двемерскими очками смотрят, как на блаженного. Что он здесь забыл, ещё и всего с парой телохранителей – причём нанятых тут же, на месте?.. Мрачные эшлендеры в полностью закрытых шлемах. Искали себе клиентов с неделю. Или Дагот дурак, или самоубийца. Скорее всего, его прирежут за первым же крупным камнем, и он не успеет даже искру вызвать – пусть для этого и должен только щёлкнуть своими изящными пальцами с длинными когтями, явно не ведающими тяжёлой работы. Ну, его дело. Дагот, впрочем, беспечен. Бродит там и сям среди укреплённых шатров и палаток. Смотрит на бои никс-гончих. Пробует вяленую со специями скрибятину, которую продают втридорога у кузницы. Покупает на рынке, развернувшемся в пещере – ковры на ящиках, заваленные всякой всячиной – несколько грошовых колец для зачарования, кисет и нож, спорит с продавцом о погоде. Словно не понимает, что такая редкая птица в этом месте всех раздражает. Потом ещё и начинает выяснять, кто возьмётся его проводить к двемерским шахтам – дескать, у него какая-то там договорённость о разделе земли. Мерунес Дагон побери этих богатеев Даготов с их проблемами, и нечестивых Двемер с хитрой политикой – тоже! Особенно - Двемер! То беззастенчиво строят там, где им вздумается, то препираются из-за клочка нефтяной лужи, то от щедрот оставляют кимерам огромные территории – полностью выработанные, пустынные и пригодные только к тому, чтобы играть на них в мяч, до того там стало плоско и пусто. А были – леса. В лагере полно самых разных меров – от откровенных разбойников до вполне честных купцов или индорильских разведчиков. Последним, кажется, даготовское золото по вкусу – что взять с дома бродяг, готовых охранять других бродяг побогаче, куда бы те ни направлялись! Глава отряда – некий Неревар, достаточно здесь известен. Его ещё называют модным недским словечком - “нуси”, Наставник, якобы потому, что тот не брезгует учить фехтованию тех, кто ему заплатит. “Нуси” - это почти как “кена”, только обязательно за деньги. Водит караваны, ищет потерявшихся… иногда и помогает кому-то потеряться. Хороший боец, если нужно сделать всё быстро и тихо. Поговаривают, сын эшлендерки и какого-то знатного индорильца, если такие бывают, и дослужился уже до капитана, но вот каким образом – даэдра его разберут. Может, прирезал кого-то нужного для своего патрона. Кто знает? Для пустошей важны другие качества: Неревар скуп на слова, а на дела щедр, и его лучше уважать. С полгода назад он лично всего с полудюжиной меров разнёс вчистую орду даэдротов, насланных Князем Схем на святилище Боэты. А потом ещё и ушёл от двемерского патруля. Так что неосторожный Дагот, может быть, не так уж глуп. Если он в состоянии оплатить услуги такого рыбы-убийцы, конечно же. Все с любопытством наблюдают, как этот чопорный домосед подходит к ставке индорильцев – воткнутые в землю копья, шатёр с гербом, укрывшийся под защитой скалы, походное святилище, шест для привязи с несколькими гуарами и свирепо выглядящим кагути, на котором путешествует сам Хортатор. На ярмарке они скорее из одолжения – а может быть, ищут клиентов. Вроде как, караван у них уже сформирован, но ждут же чего-то… У костровища сидит Векх – острослов и бард, та ещё заноза. Встречает Дагота в своей манере, сразу же засыпая двусмысленностями, и назойливого гостя так и перекашивает: на потеху всем, кто смотрит из-за плеча. Воистину, нет двух более разных меров, чем эти двое – ухоженный лорд из Когоруна со спиной, прямой, как древко знамени, и этот сын нетчмена, которого, говорят, достаточно споить, чтобы познакомиться поближе, если не боишься потом попасть в его едкие песенки. Дагот вертит носом, спрашивает главного – а беловолосая бестия глумится, сколько хочет. Пока Шалк не произносит Безмолвия, и тут всем не до смеха – Дагот, даже простак, всё равно Дагот, и лучше помнить об этом. Неверующий Дом! Когда-нибудь даэдра покарают их!.. Почуяв стычку – а может, услыхав тишину вместо всего того шума, что Векх обычно производит,– из шатра выходит Неревар. К нему привыкли – не особенно высокого роста, но сильный, поджарый, в хорошей костяной броне со знаками отличия капитана, с пробитым грубым кольцом носом и серьгой Знающего Пески и Камни в левом ухе, кончик которого разрублен и плохо сшит, потому почти всегда спрятан за волосами, Неревар производит впечатление. Внешним видом, оружием, мускулами, аурой. Взглядом – цепким и слегка пустым, хотя это только кажется. Когда он смотрит на Дагота и на Векха, пытающегося сказать хоть слово или произвести хоть каплю магии, в этой пустоте рождается вопрос. Вместо ответа Дагот снимает Безмолвие – переводя его в усмирение, чтоб Векх не мешал им. Извиняется. Излагает суть своего дела. Все ждут, что Неревар, ненавидящий самоуправство над своими людьми, пошлёт его по меньшей мере к Шеогорату – но тот почему-то приглашает Дагота в шатёр. Может быть, спросит сумму перед тем, как выгнать… …и сумма оказывается, вероятно, хороша: спустя полчаса переговоров индорильцы начинают сворачиваться. Ещё утро, так что к чему тратить день?.. Нечестивый Дом богаче даже Хлаалу, и опять купил себе всё, что хотел. * * * Ворину достаётся гуар совершенно серого цвета, с мелкими чёрными пятнышками – довольно смирный, но любопытный и общительный. Всё время пытается то повернуть голову, то уйти вперёд, то исследовать чужую сумку. Это немного раздражает, но Ворин купил именно его – чтобы и дальше соответствовать выбранной роли кабинетного неженки, ничего не понимающего в дальних походах. Он, его «новые» телохранители и индорильцы отбывают довольно быстро, и спустя час после того, как золото перешло из рук в руки, уже тащатся по пустоши под палящим солнцем. Глава каравана – типично индорильский тип. Неразговорчивый, грубый. Маска на лице, волосы в жгут, проколотые уши, доспех с костяными шипами, синяя ткань отделки. И сила... он словно пышет энергией. Таким всё удаётся, но не благодаря удаче, нет. Он умён. Не напоказ, просто опытен и от природы хороший тактик. Редкие качества. Лорд Дагот присматривается к нему. Кажется, это именно тот, с кем он должен разговаривать на самом деле. Эта встреча – немного в обход Совета Индорил, подсказанная тем из высокопоставленных лиц этого дома, кто понимает… идею панацеи, о которой Ворин размышляет последнее время. Ворин слишком хорошо знает, каких можно наделать ошибок, доверяя такие разговоры большому количеству посредников, потому отправился на переговоры сам. Двадцать лет он был при своем брате, Консуле Морвине, дипломатом, пока не попросил об «отпуске» для исследований. Ему ли не знать повадки Домов. Чем дольше Ворин наблюдает, тем больше ему кажется - что-то в караванщике слишком… выбивается из того, каким должен быть капитан дома Индорил в том виде, в каком этот клан существует. Его отряд снаряжен хорошо – но оружие лучше табельного. Его воины носят шлемы-маски, но когда один из них меняет воду в питьевой системе, Ворин видит лицо с татуировками Мораг Тонг, а у второго зубы обпилены, как принято у почитателей Намиры. Они слишком хорошо одеты, информированны и обучены, хоть и происходят из явного сброда. Это не только вливание денег Хлаалу. Сам капитан – молчалив поначалу, но потом заводит донельзя скучный разговор о ценах на батат и паразитах кагути. Пустошь – отличное место для беседы, так ведь?.. На этой нет даже скальных наездников; никого на ней нет, кроме трёх Даготов в чужих шкурах и личной дружины Неревара, две недели как капитана личным указом советника Улвары Реленим-Нас, чья преданность серджио Хелету Индорилу, казалось бы, вне сомнений. Даже учитывая, что высший советник Хелет больше не желает ни с кем сотрудничать и считает все партизанские кампании свёрнутыми, а в особняке Реним появляются весьма странные люди.* * *
- Наслышан об успехах сопротивления на материке, - скучающе заводит Ворин, когда они с капитаном оказываются чуть впереди отряда. Печёт так, что любому не-магу, наверное, приходится кисло. Неревар едет не снимая шлема, в полном доспехе. - От кого же такие слухи? Норды так просто не уйдут. Это не скрибы, которых достаточно напугать огнём. Ворин подавляет усмешку. Три месяца назад клан Венден, на чьих гербах и правда скриб, попытались начать разработку эбонита на спорной земле с домом Дагот. Нынешний посессор, лорд Дагот Дельнас, отправился туда лично и почти в одиночку задал непрошенным гостям трёпку. Инцидент не предавали огласке. Откуда Неревар знает об этом? Н-да, этот странный капитан – и правда тот мер, с которым Ворину стоит пообщаться. - Убийство, как они говорят, самое естественное торжество радости или жизни, - вздыхает Консул. Неревар смеётся. Смех звучит глухо из-за маски. - Знаете, лорд Дагот, если задуматься, Дома - это как семья. В ней все несносны. И сосед у них - несносен. Но если кто-нибудь решит отнять их двор, увидите, что будет. Может быть, не сразу. Вулканы не побуждаются за один вздох, но в их сердце всегда зреет огонь. - Ты ведь не караванщик? - Нет. Уже нет. А ты не сенешаль Даготов. Солнце жарит так, что раскаляются камни. Гуар Ворина облизывается – этим животным почти всё нипочём, но это не значит, что они не думают о воде. - Знаете, сэра, что мы везём на самом деле? – капитан почему-то весел. - Пепельный батат. Десяток груженых бататом гуаров. И я готов поклясться, что он давно сгнил. - Как от отношения между Великими Домами. Но всё поправимо, вам не кажется? - Вероятно. Ворину хочется спросить: о, мер в маске, ты же наверняка поправлял их и сам, собственными руками, во славу Мефалы – или самых серых её прядей. Консул почти готов поклясться, что на каждой из этих рук след Падомая, и, в связи с тем, что Ворин знает, происходящее начинает казаться ему неким мороком. Когда слишком много думаешь об одном и том же, мир начинает тебя дразнить... Но пятнистый гуар снова недовольно урчит, а Ворин сбивается с мысли, и ищет причину, пока не наталкивается на чужое внимание. Ну конечно!.. - Кстати, что за клоун с колтуном на голове подслушивает за нами? – спрашивает он так, словно говорит о щенке никса. - Право же, серджо Неревар, я считаю, ваша команда выше всяких похвал, кроме этого. Разве пауки странствуют с мухой-сборщицей?.. Стучат когти по камням, слышно недовольное хрюканье – гуар Векха чуть позади резко даёт вправо, а потом несётся вперёд. Ворин только посмеивается. Он слышит тона, и тон этого существа впереди, существа с ветром в голове – нервный, двоякий, расстроенный. Полный того, что свойственно молодости – амбиций, собственной важности, секса – а ещё ноток, что Дагот Ворин так часто слышит повсюду. Ноток, которыми отзывается кровь даэдра. Тёмная, густая, пульсирующая в своём ритме. У неё звук барабана из человеческой кожи. - Яркая муха бывает полезна. Кто знает, что именно она соберёт для нас. Не трогай его больше, Дагот. Есть до чего дотронуться. Полунамёки. Полуправда. Ворин доволен. Теперь, когда их не подслушивают, он может начать настоящий диалог: о том, что он хочет знать о планах советницы Улвары, и том, что самой Реленим-Нас стоит знать о возможной поддержке Даготов. Север крепок как никогда - но долго ли он таким будет, если материк падёт, утопленный недами в крови и кровосмешении, а остров превратится в перенаселённое болото?.. Пока велоти ругаются и интригуют, их сжирают по частям.* * *
Три дня должны провести они в пути, и первый вечер наступает. Лагерь встаёт среди пяти скал, похожих на пальцы, торчащие из-под земли. Накладывают охранные чары, ставят ловушки – не хватало диких кагути, забредших поискать добычу, или визита никс-вола. Пять шатров встают споро. Даготам больше нет необходимости притворяться, а индорильцы – и те, кто под их масками – и подавно знают все премудрости кочевого дела. Ворин внезапно очарован наступающей ночью. Ветер улёгся; звуки пустоши будят в нём память о юных годах. О приключениях, что они с младшим братом пережили, пока Морвин пытался вразумить их и заставить не убегать из дому. О стычках со старыми врагами, что уже мертвы, об охоте, которую он устроил, чтобы проверить себя сам, об огненной буре, что призвал… Когда-то. Очень давно. Когда он был просто Ворином, третьим сыном Тейрана, учеником наставника Гилвота и подающим надежды боевым магом. Кем-то, имеющим право на свою историю. Не наследником. Не следующим в линии и не Консулом. Садясь у костра, Неревар наконец снимает шлем. Ворин предчувствует, что у него ёкнет сердце, и оно и правда скачет, пропуская такт. Капитан – именно тот мер, что был в Когоруне в день посвящения, принеся с собой пустоту. Но как же так? Сейчас он… наполнен. Или Падомай и правда отметил его печатью глубже других? Ворин смотрит на руки капитана, но те прикрыты наручами. Ворин смотрит на его лицо. Холодноватые и словно усталые глаза, сломанный нос с кольцом между ноздрями, ритуальные насечки на правом ухе – знак рождения в одном из кланов Молаг Амур. Сложно определить возраст. По деталям разговора Ворин заключил ещё днём, что они с капитаном могут быть и ровесниками. - Что ты видишь под маской, Чёрный Шалк? – спрашивает Неревар, и Дагот отвечает: - Наставника. Слово срывается с губ; прозвище подходит Неревару, хотя то, что приходит в глову Ворину - вовсе не унылое недское “нуси”. Хортатор - древний, сакральный титул, но не фехтование имеется ввиду. Хортатор Неревар. Царапает язык, оседает в крови смутной тенью. Ему бы подошло, окажись этот “караванщик” наверху. Кто в своем уме назовёт такого “кена”?.. Кто захочет - не назвать?.. Нет, неспроста эта встреча. Беловолосый бард, сын-сон-ошибка Мефалы, перебирает струны маленькой кимерской лютни, с раздражением наблюдая, как капитан разговаривает с их клиентом. Последнее время капитан много с кем разговаривает, но этот Дагот – первый, кто отвечает под стать. Векх никогда не простит ему Безмолвия и насмешек, о, никогда, и того, что Наставник показывает Шалку лицо – тоже. Серые нити притягиваются одна к другой, а потом струна лопается, оставляя в воздухе дрожащий тонкий отзвук. Неревар оборачивается. Говорит что-то, но Векх не слышит – смотрит в небо. Там две луны, два мёртвых куска божественной плоти, находят одна на другую, и ему вдруг кажется, что они сейчас упадут. Падает, впрочем, другое: Неревар роется в суме, снятой с вьючного гуара, и кидает в Векха корнем батата, и правда чуть подгнившим. Музыкант вздрагивает, приходя в себя, смеётся – отправляет «подарок» обратно, метя в Дагота. Ко всем даэдра, ну почему нет? Кого интересует этот подставной груз. Ворин смотрит на это и делает очень осуждающее лицо, но едва может сдержать улыбку. В его неодобрение никто не верит; капитан заливисто хохочет, хлопает себя по коленям. Никакой он не «рядовой караванщик», судя по повадкам и по манере двигаться, слепой бы не заметил, но кто будет судить дом Индорил? У всех свои тайны. Слишком длинный нос вредит сотрудничеству; все должны знать, не зная, и называть вещи, избегая имён. Главное за этот день совершено, главное сказано и принято: сотрудничеству быть. Уходя спать в свой шатёр, Ворин сжигает все кусочки батата, упавшие на землю, и видит, что капитан сидит в тени под скалой и наблюдает за ним. Скорее всего, он бы и сам не оставил следов.* * *
Неревару не спится. Что-то тревожит ум. Не присутствие в лагере Консула одного из самых влиятельных домов: о нет, хотя его аура тяжела, а инкогнито шито нитками из рисовых волокон - пусть и виртуозно-небрежно. Что-то ещё. “Пустошь дышит тебе в левое плечо” - так это называют кочевники. Осёдлые не слышат шёпота в ночи. Негде слышать, некогда - города редко спят так, чтобы тишина и темнота пожирали их целиком. Неревар выходит из шатра - неодетый толком, хмурый, смурной, сонный. Садится на землю рядом со своим кагути. Ни один н’вах ещё не понял, что на самом деле это самка - Неревар про себя называет её “Буря”, но окружающим хватит и того, что Буря способна откусить любопытным конечность-другую. Кагути спит, вытянувшись и поджав под брюхо лапы. “Утроба с ногами”, как говаривал Яссур. Должным образом тренированные кагути живут почти столько же, сколько гуары. Лет пятьдесят-семьдесят. Кстати о гуарах: рассёдланных должно быть на одного меньше. Неревар отирает руками лицо, промаргивается и ещё раз пересчитывает головы: да, должно быть трое серых и пять тёмно-бурых, а есть ещё один светло-серый. Въевшееся уже в подкорку умение караванщика всегда знать, сколько-чего-где и на сей раз не подводит. Но на солнце он, что ли, перегрелся... Поднявшись, Неревар подбирается к неведомому гостю ближе. Гуар даже не сер - молочно-бел, просто только что хорошенько повалялся в пыли и теперь с удовольствием уплетает подкормку, которую кимеры дают ездовым животным в походе. Следов, ведущих к лагерю, нет. Даже среди следов, которые оставил сам подложный караван - никаких лишних элементов. - Пошёл вон, - Неревар пытается напугать гуара, чтобы тот хоть примерно двинулся в сторону, с которой пришёл, но тварь вертит головой, лижет его в бедро шершавым языком и уходит обгладывать куст хальклоу. Чтоб тебя… Неревар сам не знает, зачем ему вдруг сделался так нужен этот гуар. Непорядок, конечно, но мало ли приблудных созданий в пустоши? Может, отбился от стада. Или был когда-то ездовым, но потерял всадника, потому так жмётся к отряду. Белый, конечно, редкость. Неревар берёт упряжь, накидывает на него; гуар особенно не сопротивляется, только ворчит, когда его отрывают от еды. Лагерь спит. Часовой сидит у костра - это молчаливый мер, отличный лучник; как и все в отряде, кроме Векха, не задающий лишних вопросов. Хочет командир ловить ночью гуаров - пусть ловит. Его дело. Стоит надеть на тварь седло и в него забраться, как хальклоу почему-то теряет всю привлекательность: гуар вдруг обретает разум и прыть и бодро трусит куда-то в темноту. Неревар его не останавливает, хотя это стоило бы сделать. Он не видит, что Векх выбирается из своей палатки и как тень следует за ним. Ещё одна оплошность, но капитан вряд ли полностью “в себе” этой ночью. Ближе к рассветучасовые выходят из некоторого дурнотного оцепенения, переглядываются и решают не ждать пробуждения остальных, поднять тревогу. Дагот предсказуемо хмур, особенно когда видит, что Неревар ушёл без снаряжения. Никаких свежих следов, кроме вчерашних. Даже если предположить, что Неревар каким-то образом шёл спиной вперёд, наступая в следы гуаров…. нет. Тем более что часовой, Дровас, точно видел, что Нерервар уезжал верхом. Только в том и дело, что все гуары на месте. А кагути вообще спит - хотя обычно вскакивает раньше всех животных и людей и норовит то сожрать сапоги Вернима, то ещё что-нибудь вытворить. Что Векха тоже нигде нет, все почему-то забывают. * * * Разделяются для поисков парами и решают собраться на месте лагеря к закату. Ворин берет в помощь Дроваса как единственного свидетеля, хотя тот не может выжать из себя больше, чем видел. Едут молча; Ворин сперва неуверен, но потом просто следует поисковым чарам, как бы они ни были сейчас невразумительны. Где-то пополудни вдали, по левую руку, показываются острые очертания даэдрического святилища. Посвящено Азуре, но Дагот не до конца уверен. Очень старое, судя по щербинам на камнях. Времён самых первых поселенцев. - Вы серьёзно, серджо? – спрашивает Дровас, когда Ворин подстёгивает своего гуара, чтобы тот шустрее направлялся в сторону руин. Ворин только нетерпеливо машет ему рукой. Что-то в звуке, в ауре, в самой сути святилища. Раздражает и тянет одновременно. О, Ворин иногда дал бы дорого, чтобы снова перестать слышать, как слышит ур-Дагот, но глухота была бы слабостью: звенящие тона повсюду - словно нити гобелена Мефалы, словно пряди волос Ноктюрнал, словно пятнадцать-и-один, словно все оттенки хохота Боэты и все иглы под веками Вермины. Течение потока влечёт Ворина к святилищу, и Дровасу не остаётся ничего, кроме как следовать за Даготом. - Что вам там понадобилось? – недовольно интересуется он, догоняя. – Помолиться? Сомневаюсь, что лорд Азура вам ответит, при всем уважении, сэра. Ворин смеривает его уничижительным взглядом. Да, для большинства Даготы - лишённые благодати почти-еретики, которые едва помнят молитвы. Слишком опасно близки к двемерской ереси. Что из этого? Святилище оказывается меньше, чем ожидалось, и вдобавок заброшено. Две занесённые серым песком платформы, окружённые иссохшими деревьями, на второй, той, что повыше, полно тумана. Странно. Или не очень - рядом территории Двемери, на которых выработки ведутся уже пару столетий. Ворин и его спутник поднимаются на первую платформу, не спешиваясь – животным проще взбираться по обломанным ступеням. Гуар Дроваса, только коснувшись лапами камня,вдруг встаёт на дыбы. Индорилец держится за седло, осаживает животное, но гуар ревёт и бросается вперёд, потом прыгает в сторону, пытаясь сбросить всадника. Ворин произносит заклинание усмирения, опаздывает – при очередном скачке гуара лопается подпруга седла, и бедняга-лучник пролетает несколько метров, сваливаясь в кучу каменной крошки на месте старой купели. Не такое уж сильное падение, если задуматься, во время боя прилетало и похуже. Но почему-то он остаётся лежать. А вот вокруг второй платформы рассеивается дымка, и то, что Ворин видит, наполняет Консула одновременно тревогой и изумлением. Неревар, избавленный от тяжелого индорильского доспеха, лежит посереди выполненного золой и кровью символа Матери Сумерек. Он без сознания, но жив - дышит тяжело, часто и хрипло, одурманенный, скорее всего, настойкой из коды. Одетый в грубо сшитые шкуры мер, что восседает чуть выше-справа него на алтаре, словно и есть - канал, фокус энергий, братина духов - так густо покрыт глиной и кровью, что едва можно распознать черты его лица или иные особенности. Развороченная туша белого гуара подвешена здесь же, над чашей для стока крови - органы, на которых гадают, выложены на специальной костяной тарелке, лапы аккуратно отделены, череп выпотрошен и красуется над головой самого Неревара. На остатках галереи, что окружала когда-то платформу, Ворин подмечает и Векха - беловолосая бестия сжимает в руке кинжал и только и думает, как бы спрыгнуть вниз и защитить своего командира. Любовника? Ворин чувствует и эти нотки, но ему это не интересно. Векх же чувствует сковывающий руки паралич и клянется, что перережет когда-нибудь Консулу горло лично. Желательно, вот этим самым кинжалом и в ближайшее время. Не для того он крался за своим ханом всю ночь… Белый - символ беды и траура для дома Дагот. Когда-то, в прошлом, не только для них. - Что это ты затеял, сын Ночного Неба? - спрашивает Ворин у мера, сидящего на алтаре, стараясь говорить от себя лично и не допускать ноток возмущения ур-Дагота. - Мать Розы говорит с ним. Тише, Чёрный, тише, не сбивай дыхания, - белозубо улыбается шаман. У него красивый голос, чарующий, очаровывающий, но не в нём дело. Что-то струится, проходит сквозь его тело, расходится всё той же неверной дымкой. Сегодня не Хогитум. И сейчас - даже не сумерки. Но почему-то ритуал нельзя откладывать. На солнце набегают тучи; лучник, оставленный Ворином за спиной, всё не двигается, хотя искра его жизни сильна и горит ровно - но словно замерла. Даже Векх утихомирил сполохи своей ревнивой и бессильной пока что злости. Сумерки приходят сами; сгущаются, перекраивая день в ночь, ночь - в междуцарствие лунной тени, и всё это вливается в шамана, словно дымящееся масло - в сосуд наилучшей прочности. Ворин видел не одного кама за свою жизнь, более того, не будь Даготы теми, кто они есть, его младший брат Эндас, вероятно, стал бы таким. Но кочевники уже слишком отличаются. В каком-то смысле они больше велоти, чем любой оседлый клан - хотя не может быть одной точки зрения. Пророк Велот, уведя кимеров с Саммерсета, провёл их длинным путём, на котором каждый род, клан, каждое племя и каждый Дом учились по-своему, у кого и чему могли, впитав самые разнообразные обычаи и знания - и сохранив то из собственного прошлого, что подходило к этому и могло стать добрым связующим раствором. Контролируемая одержимость никогда не являлась частью жизни высоких эльфов. Более того, как раз подобных вещей они и страшились - и именно благословение экстаза Трое даэдра и даровали велотийцам. Излишества, неудовлетворённость, поиски границ - то, что противоположно порядку и одновременно создаёт для него богатую почву. Ворин мог бы сказать, что на данный момент Даготы вобрали в себя всё лучшее, что дала велотийская _цивилизация_, приумножили и впитали, кочевники же оставили себе культуру кочевой свободы и дикости. Глупец бы понял, как близки на самом деле сколь кажущиеся противоположности, но если у кимеров и есть какие-то “полюса”, то вот этот храм - несомненно, место их встречи. Шаман с лицом, вымазанным жертвенной кровью, напевает свою собственную песнь, используя ритм сумерек - удар и удар и удар, и половина удара, удар и половина удара, и снова, и опять, аккомпанируя себе трещёткой из надкрыльев жуков, сушёных хрящей нетча и костей фаланг пальцев врагов своего рода, руки которых отрубил сам. Удар и удар и удар и половина удара. Неревар, с открытым лицом и разметавшимися волосами, дышит в этот ритм, и видит то, что должен видеть под покровом своих век. Ворин хотел бы влиться, вслушаться, вплестись, влезть змеем - да не может… слишком он тот-кто-есть, слишком так-знает. Дом Дагот пользуется ритуалами куда более идущими от ума - простота архаичности в них умножена на альтмерскую изощрённость, айлейдскую жестокость и двемерскую прагматичность. Магия - не экстаз, контроль энергии - не диалог с духами, хотя в основе всего, безусловно, есть общие принципы. Потому Ворин понимает, что делает шаман. Но не знает, КАК. И не может ни остановить, ни вторить, только смотреть. Азура входит в подготовленное тело. Шаман двигается ломано, по-женски ведёт руками, оглядывается, улыбается дико. Глаза его - серое небо, волосы его - охряно-черные жгуты, напитанные алым, алое течёт по спине, смешивается с мелом, пачкает шкуру и нашитые на неё обереги. Перестукиваются фигурки-подвески в виде крылатых сумркаков, даэдротов, звёзд и лун, каких-то и вовсе неведомых вещей и созданий… перестукиваются, переглядываются, напитываются подношениями, открывают духам - глаза, а Розе позволяют вонзить шипы поглубже в плоть и сердце. Шаман садится капитану на бёдра, кладёт измазанные белым пеплом руки тому на виски, метит Её отметиной. Говорит слова - изменившимся голосом предрекая что-то страшное и странное, называя великие дела, и чем дальше Мать Розы пророчествует чужими устами, тем больше Ворин понимает, что попал на перекресток судьбы. Голос Азуры так красив, но Дагот слышит в нём тревогу… и частичку притворства. Мелодично и чуть манерно принц Азура сообщает, что судьбы велоти должны быть исправлены снова. Что присутствующие - в её власти. Её священное орудие. Она, очевидно, лжёт, потому что для союза души и покровителя нужны особенные знаки. Но,может быть, даже до даэдрического князя наконец дошло, что ещё немного, и раздробленность велоти приведёт их к истреблению? Замечательно. Но Консул не даст украсть у себя эту идею, о нет. И вот доказательство: даже князь Сумерек не знает, как совершить такую работу самостоятельно, потому набирает себе чемпионов - а кого не может получить, того соблазняет сотрудничеством, как умеет. У Ворина такое чувство, что их всех и правда ждали. Один выбор, впрочем, точен. Или два: капитан-караванщик и свидетель его… посвящения? Избранничества? Один, или два, три или четыре? Имя кама вертится у Ворина на языке, но не спешит соскользнуть в обозначаемое. Шаман кричит, когда даэдра покидает его разум, скатывается с чужого тела, смотрит на Дагота, скалясь, светя глазами. Заставляет сердце дёрнуться второй раз за неполные сутки. - Ты вспомнишь, что сказал мне завтра, убийца своего отца, обрезавший старые нити. Ты вспомнишь, и мы ещё увидимся, чтобы вынимать шипы из чужих ладоней, давая прорасти в своих. Правда режет больно, как клинок по подставленной от отчаянья голой руке: откуда каму знать?! Даже ни один из братьев не догадывался точно, что именно Ворин… ...секунда смятения - и шамана нет. Остались лишь четкие свидетельства применения его таланта - и ни одного настоящего следа, словно этот мер - призрак, и дело его - пыль. Сумерки расходятся, Неревар остаётся теперь предоставленным самому себе и своим спутникам. Его тело дёргается в конвульсиях, но у меров не бывает падучей. Освобождённый, Векх соскакивает с уступа, на котором сидел всё это время, на землю, пытается поддержать индорильца, засовывает тому между зубами рукоять кинжала, чтобы не задохнулся и не откусил себе, чего доброго, язык, а то и так бывает. Хорошо, что остальной караван слишком далеко и не видит их. Или плохо? Но вряд ли кто-то там мог бы помочь. Дагот подходит, опускается перед ними на колени. Ни одно из простых заклинаний не действует – а всё, что Ворин СЛЫШИТ, это снова: пустота, зияющая и огромная, словно Векх держит на коленях не мера, и даже не просто «ничто», а дыру, выколотую в пространстве. Неревар шарит руками по песку и осколкам камня; глаза у него закатились, а мычание похоже на то, которое издают трупы недов, если их поднять. Приступ одержимости отпустил его, но сознание еще не вернулось. Ничто не предвещало этого еще сутки назад. Ни единого малейшего знамения, а ведь подобное всегда… предчувствуется. Векх мимоходом убирает со лба Неревара резко посеревшую – пепел на чёрном угле – прядь волос. - Был это сын Азуры? – спрашивает Дагот, и Векх отрицательно качает головой. - Да, и нет, и отчасти. Его имя Аландро Сул. Неужели ты и впрямь меня спрашиваешь, мутсера, собирающий к себе тайные нити? Принц Сумерек хотел, чтобы вы пришли сюда оба. Ты же слышал сам. - Мало ли, что я слышу. Зов даэдра для меня туманен, - ворчит Дагот, а сам длинными пальцами ищет на шее и голове капитана магические точки – проверяет, всё ли в порядке.. Векх очень хочет ударить его под челюсть, так, чтобы кинжал вошёл в мозг - славный, многомудрый, учёный и в высшей степени отвратительный,- но знает, что при всей своей скорости не успеет нанести удара и опять будет, скорее всего, унизительно обездвижен. Потому он просто буравит Дагота взглядом и не даёт лишний раз касаться Неревара. Ворин же изучает, перебирает остаточные шлейфы энергий. Песнь дрожит так, что сомнений не остаётся: ничего в этом нет хорошего для Дома Черного Шалка, да и вообще для кого бы то ни было.* * *
Очнувшийся лучник Дровас, пропустивший всё “веселье”, послан собрать караван и сообщить, что всё в порядке. Индорил приходит в себя к вечеру и кашляет кровью, наклоняясь подальше равно от мантии Дагота и обнажённого колена Векха - его тело не было готово к такому. Как и всё… прочее. Ворин терпеливо ждёт, когда тот восстановит разум и тело должным образом, набрасывая восстанавливающие чары. Приберегает догадки. Векх же не удерживается, что-то испуганно спрашивает, мешая диалекты. Неревар игнорирует и то, и другое, поднимается с земли, бросая на обоих неприязненный взгляд. В этот редкий момент он не имеет никакой маски, не имеет никакой защиты или личины, и потому его и правда интересно наблюдать. Неревар Индорил Мора, мер из двух домов, попросту в бешенстве - о, он вполне способен следовать чьим-то указаниям, но лишь тогда, когда осознает правила игры. Княгиня Сумерек вздумала забрать его себе, не постеснялась? Даже послала эмиссара, сумевшего _затуманить_ всем головы? Так недвусмысленно указала “смертным” их место, установив на нужные клетки в партии?.. Неревар рычит не хуже Бури, получившей пинка от кого-то, кроме хозяина. Ворин видит, что индорилец дрожит – но неверно угадывает причину: это не слабость, а гнев. Не глядя на Дагота или Векха, капитан рождает молнии в своих руках – дрожащие белые цветы разрушительной мощи,– и выпускает их наружу, разбивая и без того повреждённые колонны, вымещая злость на святилище так, как это возможно сделать сейчас, потому что она слишком велика для того, чтобы справиться. Гхартоки светятся так, что что Ворин чуть прикрывает лицо ладонью, не решаясь произнести чар, лишь усилием воли перестраивая глазные яблоки. Стоя под дождём из осколков облицовки стен и пыли, щурясь, Дагот почти автоматически генерирует вокруг себя и - так уж и быть, Векха тоже - щит. Рассматривает Неревара, в ярости сравнивающего святилище с землёй, вспоминает, через что прошёл сам не так давно. Любое посвящение - боль и открытая рана души. Вопрос в том, как залечить; что приживётся, что отомрёт, какой формы останется рубец.... Когда будущий Наставник выдыхается, Дагот спокойно поднимает руку – чтобы остатки красного и чёрного камня вспыхнулии оплавились, и были занесены песком.* * *
Спустя сутки, когда время запланированного пребывания в Пустоши подходит к концу, Векх приходит в шатёр Индорила Неревара. Отодвигает полог так, будто имеет на это право. Руки его дрожат, одежды - лучшие из найденных, а на губах нет ни слова из тех, что он собирал все эти часы, но всё же он входит. Нервар сидит, устало читая книгу. Переводит на Векха взгляд со столбцов символов даэдрика, что давно уже расплываются перед глазами. Книга не важна - с таким же успехом он мог бы держать ее вверх ногами - но мысли после произошедшего в святилище Азуры похожи на диких никсадов, разлетающихся от малейшего чиха. Бардак в мыслях - уязвимость высшего порядка, и Неревар ищет кратчайшие пути к обретению равновесия. Относись к себе легко, к миру вокруг - глубоко, и будешь жить... - Что ты хочешь сказать мне, Векх? Зачем ты пришёл ко мне ночью, разодетым, да ещё с оружием?.. Векх смотрит на анкас нетчмена в своей руке, молча садится напротив Неревара – там, где земля не покрыта вытертым походным ковром. Векх достаточно много смотрел, а ещё больше – думал. Его губы дрожат при виде выцветшей пряди в волосах его хана. Тот никак не объяснил отряду землетрясение, необычно малое, из эпицентра которого они трое вернулись в пыли. Векх пытливо всматривается в лицо Неревара, ища подсказки, но не находит. Достаёт кинжал. - Ты жесток, мой лорд. И этот напыщенный колдун под стать тебе. Но вы оба правы. Я слишком долго ходил таким, как есть, а всё живое изменяется. - И что же ты принёс мне? - Я не буду более Векхом… Ради тебя я побрею эту голову. Никуда не годится, если твой новый друг будет вытряхивать с неё непостоянных квам-блох. Он произносит эти слова, что долго зрели, словно плоды на дереве, напитываясь жаром солнца, жаром желания, что Неревар вызвает в нём. Так близко, так далеко. Неутолённость желаний и экстаз - вот дары, что даэдра преподнесли кимерам в самом сердце долгого пути. Он произносит эти слова - и работает ножом, что принёс; белые локоны падают на землю, словно снег в землях недов, и с ними устилают обнажённую землю сомнения, терзавшие сердце. Да, всё так. Вехк не сомневается более. - Я приму знак Вела, В, и буду носить его дважды, - говорит он. - И я буду другим, и буду верить в луну-и-звезду, что станут изображены на твоём знамени. Я сделаю легенду из этого длинного крюка для нетчей. Не осуждай, ибо он станет моим оружием для охраны тебя, тем не менее, постоянно опущенным. Все мы пьём молоко наших отцов. Я научусь читать, а затем писать, чтобы навеки сослужить верную службу твоему имени. И я вымою твои ноги, чтобы в следующий раз, когда ты будешь заключать соглашение, твой шаг был уверенным. Приносит воды; дотрагивается до ног своего лорда, стёртых о тысячи дорог, омывает их в старинном, как сам мир, ритуале. Странно видеть его таким – делающим всё серьёзно, позволяющим себе лишь одно отклонение от церемонии – в конце Векх наклоняется, целуя Неревару колено, но не смеет идти дальше, хотя хочет. Поднимает взгляд – почти робея. Неревар смотрит спокойно, чуть отрешённо. Дотрагивается до его щеки, до полных губ, приоткрывающихся от касания. - Твоя верность принята, - голос задумчив. - Откуда ты узнал про Луну-и-Звезду?.. - Мой хан, откуда я узнал тебя на площади? Откуда мне известны вещи? У друзей и врагов разная поступь. - Кого же ты считаешь нашими врагами, мой новый соратник?.. - Твой враг - тот, кто неверно произносит твоё имя в свою небесную бороду, - Векх думает о Даготе и улыбается почти чарующе. - Или четвёртый угол… Он хотел бы коснуться волос Неревара. Таких чёрных рядом с его белыми… теперь лежащими на полу. Что за жалость. Отрастут, конечно, но… Теперь в углях прогорела белая прядь. Он пытается прикусить Неревару кончики пальцев, но тот убирает руку. - ...или подражающие ходоки наших родичей, туннельщиков, - плетёт Векхов язык, и тот сам не знает, имеет он в виду дом Двемер с его механизмами или что-то ещё. Слова просто льются, пока он любуется лицом своего лорда. Можно просто смотреть и не трогать. Странно, но впервые за все эти месяцы подобное доставляет скорее удовольствие. Довольно болезненное. Почему Неревар молчит? Он выглядит усталым. Он не был так устал, когда разговаривал с трижды проклятым Шалком. Ритуал окончен, но почему должны оканчиваться касания? Кому бы Неревар хотел отдать их?.. - А ещё, - вдруг вспоминает Векх, - та буйная наложница всех ветров, что приглянулась тебе! Если она не примет твоей руки, когда ты предложишь ей, тогда она станет твоим врагом. И моим тоже! Индорил только фыркает и поднимается на ноги. Это уже чересчур. Он прекрасно понимает, куда Векха несёт, и предпочел бы скреплять вассальные клятвы в менее убитом виде. - Но она нужна, - Вехк поднимается тоже, оказываясь слишком рядом. - Тебе, всему делу. И я уже вижу эту мысль за твоей маской, которую ты не снимаешь, сделав своим лицом.... Ты хочешь обновить всю страну. Ты хочешь разбудить старого спящего. Ты хочешь сделать небо красным. Ты уже подготовил подходящее название для всего этого. - Ресдайн, - говорит Неревар, обрывая поток и вглядываясь в разноцветные глаза собеседника. Это слово - не новость. Его повторяют тайно, шепчут повстанцы. Возможно, это то, за чем пришёл к нему Дагот. Неревар Индорил несёт Ресдайн с собой; возможно – он и есть будущий Ресдайн, тот, кто сделает сон тысячи угнетённых чем-то вещественным. Поменяет историю своими руками. Или сгинет, как падают многие, втянутые в большие игры. Всё же, мир тяжёл для плечей одного мера. Сложно поверить в пророчества, когда всё, что есть - маленький отряд посреди пустоши да пригоршня интриг за плечами. Векх - не Аландро Сул, не кам, не пророк, но знает за собой - иногда мелет, мелет, а скажет больше, чем знал умом. - Что же ТЫ скажешь мне о даэдра, Векх-и-Вехх? - спрашивает Наставник, приподнимая его лицо за подбородок. - Лорд Дагот считает их забытым ключом, сломавшемся в замке истории. - Они старьё, - горячо шепчет Векх, и злость снова наполняет его, так же, как и жар от близости хана. - Пережитки. Мы оставили их далеко позади вместе с плаксами Саммерсета. Их имена теперь лишь числа. А уж с ними у меня всё сложится хорошо, моя Светлость. Верь мне. Верь мне всегда. Я научусь всему, что важно теперь. - О да, я помню. Ты всегда говоришь правду, - усмехается Неревар. Но беззлобно. – Что же, вассал. Ты принёс свою клятву. Иди. Имя ты выбрал себе сам. - Я выбрал имя, но не дом…. Позволь мне оставить частицу себя; позволь остаться бездомным, таким, каким встретил тебя в самом начале. - Как ты хочешь… * * * ...Векх выбирается из шатра на рассвете и всматривается в сереющие сумерки, вотчину порождающей обе грани Заката-и-Рассвета. Прохладный ветер обвевает его кожу; голова непривычно мёрзнет, и он гадает, как и обычно, как же выглядит – на какую из своих половин больше похож?... Тело наконец ноет не от привычной уже походной неурядицы, а сладко, истомно, заставляя посмеиваться про себя и сдерживать желание крикнуть во всю глотку что-нибудь - всё равно что, главное - дать волю клокочущей, шальной радости того, кто всё-таки получил своё. Много в ней тьмы и много будущей печали, но сейчас ничего нет лучше ласкающей кожу свежести утра и косых взглядов часовых, которые, разумеется, слышали больше, чем хотели. Ворин Дагот в своём шатре медитирует; Даготы не так нуждаются в сне, как остальные меры. Рисунок тонов вокруг него дрожит, и Ворин хмурится, но не из-за выходок Векха. И не из-за Принца Сумерек, хотя его тревожное вмешательство породило сотни вопросов. Что-то другое происходит, но слишком далеко.