Боль ходит, как часовой, по кругу сердца Ходит мимо трещины, что делит его надвое Вижу в зеркале - твоё лицо, а моё исчезло И золотые руки твои стирают крик из глаз: Мы две стороны этой плети, и всё же - не одно.
Эндас Дагот
Альмалексия, дочь Боэты от девяноста девяти любовников, восседает на своём троне в святилище Отца-Матери. Она не считает себя ни верховной жрицей, ни чемпионом. Она хотела бы иметь статус и возможности полупринцадаэдра, но кровь её слишком слаба, и Альмалексия жаждет любой капли силы, что напитает вечно иссякающе море. Ведь Боэта - тот, кто благоволит велоти, и Он-Она может принести процветание этой земле. Если получит возможности; а Альмалексия – чудесный для них сосуд, не правда ли? Прекрасный. Почти совершенный по форме. Неспокойная, она царапает и гладит подлокотники в виде оскаленных голов алчущих. Трон вырезан из цельного куска камня и украшен резьбой; тончайшие ткани занавесей по бокам от него колеблются от ветерка. Круглый зал продувается ветром с двух сторон. Доспех жрицы, сияющий и прочный, установлен на подставке и вычищен. Статуя самого Боэты в три кимерских роста упирается почти в потолок – двуполый красавец, сжимающий в руках орудие, словно насмехается над своими почитателями – требует жертвоприношения, безумия, требует больше, чем они могут дать. Его сфера — обман и тайные сговоры, планы убийств, покушений, предательства и свержения власти. Изящная смерть, сладостная интрига, не всегда даже осознающая своей глубины. Альмалексия в тысячный раз скользит взором по статуе своего породителя, гадая, зачем точно нужна ему. Жажда, что он олицетворяет, есть и в ней – зачем тогда она сидит на привязи в этой забытой всеми дыре? Каждый раз, когда желание покинуть это место затмевало послушание, Альмалексия получает весьма недвусмысленные предупреждения. Маленький клан, поклоняющийся Боэте и самой Альмалексии лишь как его дочери, вовсе не то, чего хочет ОНА. Ей нужно больше, много больше, но Боэта никогда не отвечает прямо. Даёт ей то, что считает нужным, даже по-своему заботится, но это – никогда не досыта, эта жизнь – впроголодь, на отшибе, в тишине. Боэта смеётся над жалобами своей дочери - не слабой, но пока что сильной недостаточно. От его слов и присутствия у обычных людей и меров кровь бурлит в венах, а разум охватывает огонь – а Альмалексия лишь злится или зевает. И ждёт. Но её терпение давно кончилось. Она должна сама добыть себе… подобающую жизнь. Странный ветер чует она над землями велоти, ветер будущего – каким оно станет? Альмалексия поднимает кувшин с вином, и, взывая к своему ненавистному Отцу, опустошает его, не утирая губ. Опьянение – лишь инструмент… для видений, что приходят к ней, проявляются от самых разных причин, главное – сконцентрировать волю и слегка выбить разум из колеи. Иногда для этого достаточно лёгкого дыхания, а иногда нужен таран. Разные Дома и кланы велоти по-разному относятся к женщинам. Где-то их положение немногим лучше рабов, где-то они наравне с мужчинами или даже сильнее. Кланов много, и в этом проблема. Никогда все велоти не примут женщину как своего лидера. Как даэдра, возможно, приняли бы. Но ведь можно хотя бы попытаться. Альмалексия потихоньку сползает с трона, ложится на пол. Её полуобнажённое тело отливает золотом в лучах заката, рыжие волосы расплескались по коврам, словно жидкая лава. Она всматривается в рисунок трещин и обвалившихся мозаик на потолке, и видит то, к чему её Отец-Мать направляет её разум. Пока что ей ещё приходится пользоваться заёмной силой. Пока что... Через грибную рощу быстрым шагом идёт пожилой мер в богатой, но строгой одежде синего цвета. Это Хелет Индорил, верховный советник своего Дома. Лицо его морщинисто и угрюмо. В том месте, где дорожка сворачивает, выходя на узкие мостки через ручей, он почти сталкивается с женщиной в плаще. Та опускает капюшон. - Улвара! Ты испугала меня, - произносит советник, делая жест, повелевающий отойти с дороги. – Я не в настроении р-разговаривать. Пожалуйста, обсудим все д-дела позже. - Нет, - говорит та. Они одного возраста. И одних правил. Они оба стары, словно помнят самого Велота - хотя Улвара Реленим-Нас, возможно, старше. Двое кимеров, что выходят из чащи за плечами женщины, одним своим видом дают Хелету понять, что его время кончено. Сложно не узнать людей в ЭТИХ тёмных закрытых шлемах, особенно, когда сам неоднократно пользовался их услугами. - Почему, Улвара? – спрашивает Хелет, пытаясь отступить и вспомнить заклинание щита. - Мы должны двигаться вперёд. Ты не сможешь закончить то, что начал. Советник не хочет умирать без чести, потому, упершись спиной в грибной ствол, остаётся стоять. - Мы не победим, Улвара, - качает он головой. - Это безумие! - Ты не победил бы. А я знаю того, кто может. - Ты сеешь хаос. Я всегда знал, кто ты такая. - Знание не есть истина. Советник чувствует, как ему в печень входит клинок; другой немедленно перечёркивает горло. Мир меркнет перед ним, и последнее, что он видит – человека в маске, что стоит рядом с Улварой, и свиток Мораг Тонг, что Улвара принимает из его украшенных гхартоками рук. Своего убийцы Хелет так и не успевает узнать. Но это не важно. Странные дни для дома Индорил. Глядя, как старик оседает на землю, Альмалексия смеётся, и звонкий этот звук недобрым эхом разносится по святилищу. Жрецы знают – нельзя беспокоить её в таком настроении. Отчего-то сегодня видения так чётки и интересны. Потому Альмалексия хочет – нет, требует! – ещё. Ей нужно знать, что происходит. В залах, затканных стягами ало-чёрного Шалка, лорд Ворин Дагот встречается с учёными Мзинчем и Роуркеном. Кое-что теперь стало ему известно о недавних спонтанных открытиях врат Обливиона вблизи двемерских шахт, но он не хочет торопиться. Консул принимает гостей так, как положено по их обычаю – предлагая обильный стол и дары. Обсуждает что-то, что ускользает от понимания, но двемеры едят его хлеб и слушают, а затем… о, затем Дагот замечает чужое сознание, и выталкивает Альмалексию из этого места, но она успевает заметить географические карты, расстеленные на столе. Зачем Боэта показал ей Когорун? Зачем заставил смотреть на нового Консула – если это действительно регалии и пектораль ур-Дагота? У него тонкое лицо демона, который хорошо изучил себя, а воля подобна метеору. Альмалексия не хотела бы переходить ему дороги: пока что. Велотиид всё равно слишком тесен, и рано или поздно ей придётся. Она неудоволетворена. Она видела заговор и смерть и видела будущего друга-врага; что же осталось? Ещё немного хмеля. Ещё немного магии, и новая волна подхватывает её. Она видела прошлое и настоящее. Как на счёт будущего? Красная пустошь Стоунфоллза так узнаваема. Караванщик, судя по знакам отличия, дослужился до капитана – а новая верховная советница дома Индорил дала ему все карты в руки. Кто-то вложился в расходы на армию. Кто-то зачаровал доспехи и оружие. Кто-то, кто ещё не определён. Альмалексия видит, как на полях и в воде у ворот Морнхолда всё красно от крови северян. Гарнизон в самом городе перерезан – просто, быстро и безо всяких сантиментов, а стоящая под стенами часть армии подвергается настоящему истреблению. Кто-то научил кимеров переживать драконьи крики. Или научит. Или всё будет не так. Кто-то, стоящий в тени, и кто-то стоящий в солнце. Некоторые фигуры Альмалексия видит хуже, но что доступно её взору – само поле. Дочь Боэты видит, как индорилец пускает кровь, и глядя на работу меча, она облизывает губы, извиваясь от удовольствия. Он жесток. Вещи всегда можно делать разными способами, не теряя в эффективности. Рассчитанная безжалостность, с которой клинки и заклинания капитана находят своих жертв – нечто совершенно особенное. Она знает, что это будет, и знает, что будет там. Алая роса на кости; грязь на синей ткани, палёная плоть под ногами и крики, смешанные с дождём. Норды бегут, но это показательная чистка: пленных не берут, сдающихся не оставляют в живых. Неревар открыто объявляет войну; больше никаких партизанских отрядов, никаких повстанцев, крадущихся в ночи. Да, это тот, кого она искала. Пусть сын пустоши никогда не будет достоин её на самом деле – ни один мер не может быть достоин дочери Эт’ада – но всё-таки, в нём есть достаточно неприрученной силы и достаточно неприкрытой тьмы, чтобы быть интересным. Чтобы быть хорошей ставкой в игре. Кто-то ещё думает такими же словами. Чей-то тон звучит так же; получившийся резонанс обрывает связность видения и снова вспыхивает алым, рассыпаясь на искры. Альмалексия вспоминает голод в глазах кимерского отряда, защитившего святилище. Не так много событий здесь случается. Она помнит все сны, словно реальность и всю реальность, словно сны. Капитан нищего дома Индорил, который теперь возглавляет старуха, поклоняющаяся Ситису. Каково было бы подпустить его ближе? Тело наполняется азартом и жаром: там, в видении будущего, Неревар всё ещё собирает кровавую жатву, можно даже почувствовать тошнотворный запах бойни, стоящий над местом схватки, но фрагменты образов уже смешались. Человек или мер, наверное, потеряли бы аппетит от отвращения, но не дочь даэдра: зрелище пробуждает в ней жажду и чувственность. Сила ударов, от которых ломаются нордские щиты, заставляет её думать о мускулах под латами, а электрические разряды, что Неревар испускает во всю силу доступной ему магии, напитывают душу желанием грозы. Движения… да, он может заставить колесо истории двигаться. Не так много существ может похвастаться тем, что может играть со смыслами… Колеса. Альмалексии нет до него дела. Только до того, что индорилец может принести ей. О, почему бы ему не принести ей несколько отрубленных голов?.. Или меры не одобрят столь первобытного проявления доблести?.. Альмалексия снова хохочет, обнажая зубы, и ничего похожего на велоти нет в ней – она дочь того, кто породил её, и знает себя достаточно, чтобы не бороться с зовом крови. Мужчины не волнуют её и женщины не волнуют, или волнуют в равной степени иначе, чем друг друга: смыслы спаянных с миром не то, что чаяния ходящих по земле. Никто не касался её тела, украшенного хной и золотом, но дух её затронут ныне. * * * Утро над пустошью Молаг-Амур – мягкое и ясное. Яростный ветер последних месяцев стих и доносит от лесов вдалеке благоухание цветущих плодовых деревьев. Весна вступает в свои права, и даже жрицы не могут не размышлять о том, как хорошо было бы проводить это время в месте ином, чем святилище посереди истощённого двемерскими выработками края. - Мы едем в Морнхолд, - сообщает дочь Боэты, появляясь во время утрени в трапезном зале. Прекрасная, как никогда прежде, она облачена в лучшие свои одеяния, и лицо её сияет, словно одна из звёзд, заглядывающих в тайны аэдра. - Можете оставить здесь всё, что хотите. Когда мы вернёмся на Вварденфелл, у нас будут покои не чета этим старым камням! Но возьмите всё оружие, которое необходимо. Битва ждёт нас. О, Альмалексия умеет произносить речи, что очаровывают и вдохновляют. Её клан пойдёт за ней даже в Обливион - ах, ЕСЛИ БЫ - в Обливион. И сейчас она – о, как никогда прежде, ВОИСТИНУ– красноречива. Битва ждёт всех, но её саму – особенная: шанс получить своё настоящее место. Вырвать у самой судьбы кровоточащее сердце и высосать, как спелый плод – как бы ни пришлось замарать руки!.. Возможно, смертный из видения поможет ей. Они достаточно похожи, нужно только найти его, заглянуть в него, раздуть пламя, что он сам ещё не нашёл в себе толком или отрицает. Она сама смертна… пока что. Всё смертно, но многое не теряет жизни до конца, и всё может быть использовано одним способом – ради блага велоти. Несомненно, эта цель достаточно хороша.