Загнанные лошади смотрят на запад

Нокс не чувствовал земли под ногами. Не чувствовал движения воздуха. Не чувствовал звука. Тень заволакивала все вокруг него, будто паук, медленно оборачивающий свою жертву липкой вязью паутины. Нокс смотрел, но не мог верить глазам. Он ведь даже не пил ничего. Единственный спирт, который попадал в его организм за последнее время — линии вокруг раны, когда его протирали. Сейчас он и запах не мог вспомнить. Но Нокс точно знал: если бесформенная тень сливается в силуэт человека — это ненормально. Неправильно. — Уильям? Нокс отшатнулся. Чей это был голос — он понять не мог. Пусто, совсем пусто в голове. Совсем пусто снаружи. Тени скользнули по земле, словно путы, тянущиеся к нему. Он сбрендил или что? Ощущение тяжести и пустоты — как после того, как выблюешься вволю, окружало его. Он ничего не понимал, и это затягивало, как трясина. — Уильям. Когда силы, казалось, совсем оставили его, сковав ноги, будто не одна, а обе были залеплены в гипс и сцеплены друг с другом, он услышал отрезвляющий хлопок. Именно с таким распахнутая дверь ударилась о стену. Мадам доктор держала дрожащими руками винтовку, наставив ее на Нокса. Так он сперва и подумал, вырвавшись из вяжущего оцепенения. Время вернулось. Магда стреляла, вероятно, впервые, — отдача отбросила ее назад, и винтовка взвилась в руках как живая, — но чтобы попасть в пространство, не нужно было быть хорошим стрелком. Вырываясь из темной ловушки, Нокс слышал, что пуля определенно во что-то вошла — звук затухал слишком быстро, будто стреляли в землю. Но стоило ему оглянуться, он видел черное все еще за собой. Слепленное в пятно, оно замерло, задумавшись, словно было живым существом — чего быть попросту не могло, не могло. Это игра его воображения. Только и всего. — Дом! Дом! — кричала Магда, и ее голос затих в очередном хлопке выстрела. Едва его руки коснулись порожка, и Нокс смог стать на ногу, он почувствовал движение сзади. Чем бы это ни было, пули не пугали, не останавливали его, не причиняли ему боль. И от этого было страшнее всего. Он тонул. Магда привалилась к стене слева от двери, уронив уже — и всегда — бесполезное ружье. И никогда еще Нокс не видел такого страха на лице. Ни разу, сколько бы ему ни приходилось наставлять дуло на человека, тому не было так страшно. Потому что каждый знал, чего ждать от дула. Но то, что пришло сюда… оно не принадлежало ничему из того, что знал Нокс. Нога скользнула по последней ступени. Нокс мог бы схватить Магду и потащить внутрь. Но он не знал, успеет ли захлопнуть дверь, чтобы хоть как-то остановить преследователя. Поможет ли дверь? Поможет ли дверь от того, что не брала пуля? Он мог узнать это наверняка, только если бы оставил Магду. Тогда времени бы хватило. Черт, Нокс даже не удивился, что подобная мысль пришла к нему в голову. Кем он все-таки был? Всего лишь жалким белым бандитом из тех, кого вешают десятками в назидание другим, но только не работает это ни хрена. Рот Магды распахнулся медленно, когда она смотрела ему вслед. Он оперся о больную ногу, и ее свело от спазма, когда он потянулся к двери. Это было первым, что попалось ему под руки. Ручка от керосинки на комоде у входа. Горячее стекло жгло руки, Ноксу казалось, огонь вытечет наружу, стоит ее перевернуть. Вытечет и захватит: волосы, кожу, тело, маленький деревянный домик вокруг, — занимая собой все, что может поглотить. Но сначала он окрасит темноту в свой живой багрянец. Искру, пойманную в стеклянный сосуд. Нокс швырнул лампу в темноту, и она ударилась о нее, как о преграду. Прыснуло стекло и искры, и взболтнулись остатки керосина тем славным плещущимся звуком, с которым проверяешь, сколько виски осталось во фляжке. Огонь озарил собой все вокруг и стало светло как днем. Он охватил тень, подобно папиросной бумаге, выжигая ее часть. Если бы оно было живым, оно издало бы звук. Хоть какой-нибудь. Но трещал один огонь. Те мгновения, что не потух, всасываясь в инфернальную черноту, которой попросту не могло существовать. На землю рухнули лишь осколки стекла и погнутое основание керосинки. Словно раненое животное, тень отошла назад, упала, и Нокс почти вдохнул, когда она кинулась в сторону. Он поднял винтовку и обхватил Магду за локоть, утаскивая ее внутрь. Дверь смачно хлопнула о косяк, и Нокс надеялся, что не забыл ничего, пока заправлял все возможные щеколды и засовы. Где-то внутри дома слышался стук и напуганный голос Клауса: — Мама? Нокс выдохнул и просто сполз на пол, окунаясь в самую нормальную и естественную тень. Тьма укрыла его прохладным одеялом, давая отдышаться. Он так чертовски хотел, чтобы последние десять минут были лишь результатом его недуга. Лихорадкой, вызывающей безумные виды внутри головы. Но Магда напротив не шевелилась, смотря на него, как затравленный зверек. И Нокс понимал — все, что сейчас произошло, было на самом деле. Оставался лишь один вопрос. Что на самом деле произошло?

***

Чарли, наверное, и мысли все растерял, собирая свои вдохи и выдохи. Штеффен сидел на краю постели, опираясь на обе руки и расслабив плечи. Одно из его колен раскачивалось из стороны в сторону, выдавая его беспокойство. — Разденься, — попросил он тихо. Будто попробовал, как эта фраза звучит, и она ему понравилась. Явно понравилась, судя по тому, как приподнялись в ожидании его брови. — Зачем? — сухо спросил Чарли, неловко теребя пуговицы жилета. Пожалуйста, пусть у него ничего не болит. Только не в такой момент. Только не когда они будут вместе. — Я хочу увидеть тебя голым, — сказал Штеффен и рассмеялся. Он был каким-то глупым. Чарли думал о том, что раньше раздевался полностью только… ну, только когда мылся или стирал одежду. Это вообще было странной просьбой. Разве Штеффен не хотел просто так же потрахаться с ним? Зачем ему нужно было видеть остальное его тело? О. Чарли сглотнул. Наверное, он хотел посмотреть его ушибы. И в этом не было ничего такого. Чарли раздраженно скинул жилет и рубашку на стул, споро садясь на постель рядом, чтобы не стоять, как бутылка на витрине. Улыбка пропала с лица Штеффена так быстро, что это разочаровывало. Это Чарли его разочаровал. — Боже, ты весь в синяках. — Как забитая туша, знаю. — Чарли дернул плечом, когда на него легла рука. Холодная. Штеффен осторожно дотронулся кончиком носа до его шеи, словно проверяя — оттолкнет ли на этот раз. Там было приятно. — Ложись, — мягко сказал он. — Еще можно приложить что-нибудь холодное. — Что холодное — жопу твою? — вяло отозвался Чарли, глядя, как тот встает. Штеффен направился в сторону своей сумки, рядом с которой свернулся исследовавший все Отважный. Пес приподнял голову, возможно, ожидая, что хозяин нанесет визит и ему. — Я думаю, она скорее горячая, чем холодная, — ответил Штеффен, доставая наружу марлю. — Ах вот как. — Именно. Еще ему потребовались остатки прохладной воды в ведре. Чарли вытянулся на спине, прислушиваясь к ноющей коже. Он даже не мог оценить, это она сама болела или лишь обтягивала болящие места. Дискомфорт шел отовсюду. Было странно ощущать простыню голой спиной. Каждую складку. Он пошевелил лопатками, и хлопок показался почти шелком под ними. — У тебя много шрамов, — тихо заметил Штеффен, проводя пальцем вдоль белого рубца под ребрами. — Я не замечал. Этот был от индейской стрелы. — Я много где бывал. Чарли вздрогнул, подавляя порыв дать Штеффену в челюсть, когда мокрая тряпка прошлась по свежим синякам. На горячей коже она казалась ледяной, и… даже если это не было так полезно, боль немела. Влага скользнула по его груди. Чарли смял подушку плотнее, чтобы держать голову приподнятой и смотреть на него. Штеффен сел на край постели рядом, подобрав одну ногу. Он больше не казался игривым. Жаль. Чарли почувствовал, как прохладная струйка стекла по его боку под спину. — Ты не можешь мне рассказать, что произошло? — вновь попросил Штеффен. Чарли молчал. Ему вообще не хотелось говорить об ужасной неловкой ситуации, когда он оказался застигнут врасплох помощником шерифа. Какой-то мелкой сошкой, которая возомнила о себе черт знает что, решив, раз носит значок полиции… Полиция. Ебаный символ цивилизованного общества. Какая еще цивилизация на далеком Западе? Они бы еще в Неваде клумбы высаживали, чтобы показать, что не сильно-то и отличаются от выхолощенной Европы с ее намыленными улочками и побритыми лошадьми. — Побил Диаза, — сказал Чарли. — Выбесил он меня. — Диаза? — переспросил Штеффен и нахмурился. — Чарли, тебе не стоит лезть на рожон. Ты и так балансируешь на самом краю. — Я давно провалился в пропасть, доктор, и даже обе твои ручки меня не вытянут. Штеффен молчал, вновь смачивая тряпку. Марля превратилась в один сплошной склизкий комок мела. Кое-где и посеревший. Чарли был не очень чистый. Он в чем только ни вывалялся за последнее время, про кровь и пот вообще говорить не стоило. Чарли был уверен, что на животе не было никаких отметин — туда его точно не били, он бы почувствовал, — но Штеффен все равно провел мокрой холодной тряпкой вдоль тропинки волос вниз, вызывая неуместную дрожь. Даже на затылке мурашки подскочили, как по стойке смирно. А потом холод исчез. — Тебе надо отдохнуть, — заметил Штеффен, вновь возвращаясь к своему лику доктора. Чарли думал, что взял его за запястье миролюбиво, но сильно натянувшаяся ткань под пальцами в этом разубедила. Неохотно ослабив хватку, Чарли подержал его еще некоторое время. Сладковатый дурман мысли о том, что он тут почти раздет, и Штеффен смотрит на его тело, на его грудь, на его плечи, опьянял не хуже всего того яда, что он знавал. — Я отдохну, — уверенно сказал Чарли. — С тобой. — Я буду рядом. — Нет, совсем с тобой. Чарли задержал дыхание и, поколебавшись, положил руку доктора на свой пах. Чтобы он знал. И чувствовал. Что делает он. Что делают мысли о нем. — Нет, — медленно покачал головой Штеффен, хотя фраза далась ему большим трудом. Он не убрал руку.  — Ты что-нибудь слышал о покое? — Хуже мне не станет, — ввел последний довод Чарли, не отвечая. Куда уж? — Ну? — Чарли… это плохая идея, — повторил Штеффен, уже зля его. Не было ни одного аргумента, чтобы поверить ему. Ни единого. Чарли затащил его на постель, обхватывая ногой под коленом, и Штеффен не на самом деле сопротивлялся. Совсем не сопротивлялся. Чарли удалось завалить его на лопатки, прижимая к матрацу, и если бы радость победы не портил привкус боли, было бы замечательно. Но с этим он сможет жить. Чарли нашел пуговицы на его брюках. Ему не удавалось поддеть петельку, и он зло дернул застежку. Она не подчинялась. Длинные пальцы Штеффена скользнули вдоль его правого предплечья к локтю, отвлекая. — Чарли, — вновь прошептал он. — Постой. Подожди. Чарли замер, просто смотря на него. Он же тоже хотел. Что еще ему было нужно? Штеффен оглянулся на дверь, будто не она была подперта комодом. Будто там могли слышать мадам доктор или мальчик. Не было ничего из того, что могло их остановить. — Я тоже очень хочу, — прошептал Штеффен, касаясь своим кончиком носа его. Он закрыл глаза. Он сдался. Все ощущения взвились в Чарли, как стая всполошенных воробьев, когда Штеффен потянулся к нему, целуя. Его рука погладила Чарли по самому личному месту. И черт, было ли что-то лучше этого? Там не болело. И там было хорошо. Штеффену не хватало воздуха, но слышалось так, будто он смеется. Чарли поцеловал его в ответ так страстно, что загудел целый до этого нос. Но ему было так все равно. Оторвавшись от него в самый неподходящий момент, Штеффен попросил: — Дай мне хотя бы раздеться. Да, пожалуй, Чарли тоже очень хотел бы видеть его голым целиком, каким бы странным ни было его желание. Он оперся на правую руку, позволяя вылезти из-под себя, и лег на место, смотря. Штеффен расстегивал свои пуговицы до уродливого медленно. Может, потому что все еще был немного пьян. Может, он снова играл с ним специально, оттягивая момент, когда позволено будет увидеть столь желанную плоть. Чарли лежал на локтях, ожидая, когда наконец тот залезет к нему в постель целиком. Когда уже можно будет раскинуть его ноги в стороны, чтобы взять снова. Момент все не наступал. Штеффен снял рубашку, оказываясь в одних брюках, и Чарли хотелось вечно впитывать глазами вид его торса — развитых мышц, едва видных в полумраке светлых волосков, становящихся у сосков совсем прозрачными. Лежать и наблюдать за этим прекрасным представлением. И как хотелось не дожидаться конца, коснуться губ, плеч, ягодиц, взять его прямо сейчас. Чарли не нравилось, как Штеффен смотрел на него. Будто видел все, о чем он думает. Знал все, что он чувствует. Штеффен вернулся к постели и вновь сел на край. Так близко. Но все еще в штанах. — Я хочу сделать кое-что другое, — неспешно проговорил он, когда Чарли приподнялся, чтобы быть поближе. — Что это еще за «другое»? — Нахмурился. Потому что он хотел только одно. Трахнуть доктора Штеффена. Прямо здесь, прямо сейчас. Тем же отличным образом, которым они уже это делали. Только это сейчас имело значение. Только это помогло бы ему прийти в себя. И только об этом мечтала каждая часть его тела. Дотронуться до него, почувствовать его вкус и жар. — Ты же мне доверяешь? Чарли проигнорировал его вопрос. По крайней мере Штеффен все еще был без рубашки. — Тебе сейчас лучше не напрягаться, — сказал тот через полминуты. Его голос дрогнул на первом слове. Возможно, ему не понравилось, что он не услышал ответ на свой вопрос. — Может быть, этого тоже не стоит делать. — Чего этого? — Этого. Штеффен улыбнулся уголком рта, прежде чем перелезть через его правое бедро и сесть между его ног. Чарли не знал, это его больше вдохновляло или заставляло испытывать дискомфорт. Он хотел поменяться, но Штеффен молча заставил его лечь на спину, и он не знал, что делать. Его кидало в жар от новых поцелуев, и хотя все еще было больно, он чувствовал себя таким живым, когда его касались эти губы. Целовали его, заставляя каждую мышцу, каждую клетку кожи, каждую каплю крови в нем ликовать. Чарли был напряжен, как взведенный курок, потому что это было чем-то… чем-то странным. Чем-то неподобающим. Ему было неловко от того, что Штеффен был над ним. Целовал так долго, пусть это было и невероятно приятно. На всякий случай Чарли решил, что свернет ему шею, если он только попробует дотронуться до его задницы. Чарли думал об этом сильно, потеряв возможность расслабиться, но черт его дери, если губы на шее не заставляли забыть обо всем, что с ним происходило. На шее и плечах. И всех болящих местах. Касались мимолетно, словно крылом бабочки, дули прохладой, как мать на ранку в детстве. Чарли запрокинул голову, чувствуя жжение в глазах. Ну нет, он не будет слабым. Ни за что. Но определенную волну слабости он все же испытал, когда руки отпустили пряжку на его ремне и потянули всю его оставшуюся одежду вниз, оставляя совсем-совсем голым. Чарли сглотнул, приподнимая голову. Штеффен гладил его ноги. Колени, икры, голени, его ладонь скользила по коже, как будто он ощупывал предмет искусства. Таким безоружным Чарли еще не был. Почему он позволял это? Он почти лягнул Штеффена, когда тот вдруг решил провести мокрой тряпкой между его ног, освежая кожу. — Какого хуя ты делаешь? — запротестовал он. Укол холода отрезвил частично, посылая в позвоночник заряд молнии. А частично — заставил напрячься еще сильнее. Чарли смотрел, как Штеффен держит его член в своей руке, и это было так ужасно. Но и прекрасно. Пальцы согревались от контакта, а уж когда он двинул ладонью, Чарли поплыл. — Ты можешь просто лежать, — прошептал Штеффен, — это так задумано. Чтобы тебе не двигаться. — Как это не двигаться? — Просто. Вот это уже беспокоило. Задумано. И уж конечно, когда Штеффен наклонился, чтобы… нет, он же… он же не собирался целовать его туда, нет? Фу, что? Такого Чарли терпеть уже не мог и резко сел, превозмогая боль. — Ты что делаешь? — возмущенно задыхаясь, потребовал объяснений он. — Рехнулся, что ли? На всякий случай Чарли уперся ступней в его грудь, чтобы тот не вздумал чего. Штеффен смотрел на него, и его глаза казались очень-очень темными в полумраке. Он молчал, лишь улыбаясь своей гадкой улыбкой, как будто знал что-то, чего не знал Чарли. — Тебе никогда не делали?.. — начал он, когда Чарли уже был готов загрохотать, как выкипающий чайник, замолкая на самом интересном. — Что еще не делали? — отозвался сердито. — На французском есть красивое выражение для обозначения этого. — Штеффен глубоко вдохнул, словно пробуя его про себя. — Tailler une pipe¹. Руки, поглаживающие лодыжку, сбивали. Кончики ногтей чиркали, вызывая приятную щекотку. — Я остановлюсь, если тебе будет неприятно. — Нет, ты уж объясни, что собрался делать, — потребовал Чарли, вновь напрягая ногу, теряющую бдительность. — Ты собрался… там… это… Он не знал, как сказать самому. Картина в голове пугала и раздражала его. Не может же быть, чтобы доктор хотел… ртом… вот это вот. Конечно, Чарли представлял, как это бывает. Но он справедливо полагал, что это делают только специально обученные проститутки и только тогда, когда у них внизу заводятся жуки или еще что-нибудь, из-за чего нельзя воспользоваться ими обычным образом. Ему даже предложили это как-то. Но он не был совсем дураком, чтобы тыкать членом кому-то в лицо. От одной мысли становилось гадко. — Если я буду объяснять словами, это потеряет часть шарма, — снова ускользнул от прямого ответа Штеффен. — Я хочу сделать тебе хорошо. Он сжал часть Чарли в руке; очень сложно было сопротивляться в такой ситуации. — Не бойся, я его не откушу. Чарли поморщился. О, нет. Он действительно собрался… Следующая мысль о том, что Штеффен уже, возможно, делал это кому-то своим ртом, заставила перепугаться. И ведь он потом говорил им. Ел. Целовал. О, нет. — Это, блядь, странно, — отозвался Чарли потерянно, прогоняя образы. — Рот рядом с хуем. Это ненормально. — Это приятно. — И что в этом приятного? — фыркнул Чарли. — Он для… для других вещей. Не чтобы на язык класть. Штеффен гладил его по лодыжке, потом по колену, когда он позволил себе расслабить ногу. Чарли видел, но поверить не мог. Как это могло быть правдой? Он одновременно злился, и его подташнивало, и было немного интересно, потому что… ну, совать член в разные дырки человека было приятно. Рот тоже был дыркой. Правда, там еще были зубы. Он думал о том, что ссыт им, думал о том, что совал его в зад Штеффена и, хотя помыл его после, но ведь по факту он там был. Они знали это. И теперь он… Чарли твердо был уверен, что это не он вздрогнул, когда губы поцеловали его в самый конец. Это весь мир вокруг вздрогнул. Точно не он. Но если это можно было спутать с первым порывом к землетрясению, то когда губы раскрылись, впуская его во влажную мякоть рта, внутри все заклокотало, как в готовом взорваться вулкане. — Ваши еб-ебропейские… штучки… — только и смог возмутиться он до того, как растерял все слова. Это было не приятно. Приятно это когда гладят по затылку или когда ты уже не надеешься на глоток виски, но взбалтываешь флягу и понимаешь, что там остался еще один специально для тебя. Но это просто ставило все с ног на голову. Голени Чарли покрылись постыдными мурашками, наверное, он весь покрылся мурашками, и сделать с этим ничего было нельзя, как он ни старался. Это было скользко и мокро, и крепко. И какой бы ненормальной ни казалась мысль о голове другого человека между ног, это волновало так сильно, что он не мог удержаться на месте. Руки Штеффена держали его бедра прижатыми к матрацу, а когда Чарли удавалось не ерзать, пытаясь толкнуться дальше, отпускали, гладя бока, живот, грудь. Чарли комкал простыню, смотря на него, и пальцы ног сжимались и разжимались в такт. Он не хотел, чтобы это было заметно. Штеффен впускал его глубоко в рот, наверное, в самую глотку, потому что он чувствовал теплые сочащиеся влагой стенки. А потом вынимал, двигая вдоль ствола рукой. Сдвигал кожу, оголяя самую уязвимую розовую плоть. И она пылала так, что реагировала даже на его дыхание. Щекотал кончиком языка и оплетал вдоль маленькими поцелуями. Чарли давно проткнул бы ногтями ладони, если бы не простыня. Это было… так неправильно. И поэтому это было так хорошо? Как еще низко они могли опуститься? Было ли что-то дальше? Штеффен отдавал ему себя полностью, доставляя такое грешное и необъяснимое удовольствие, и Чарли чувствовал себя где-то между небом и землей. Ближе к небу в те моменты, когда Штеффен поднимал глаза, смотря на него и проверяя, все ли с ним хорошо. Давая вспомнить, что это это лицо и то… то место. Волнительно. Чарли казалось, это длилось вечность. Или всего минуту. Или секунду. В любом случае слишком долго и слишком быстро. Хотелось дольше. И чем ближе к концу, тем сильнее. Он боялся издать хоть звук, хотя барабаны в голове выбивали бесконечное: «Да. Да. Да». Он так потерялся, так потерялся. И то, как увлеченно замычал Штеффен, делая это, не помогало ему найти путь. Слабо задрожали колени. Как первый отклик чего-то сильного, рождающегося в глубине. Дрожь пришла и пропала так же внезапно. А потом накатила с новой силой, но уже выше. Так близко. Штеффен оторвал от него рот и вдохнул так жадно, как будто вынырнул из воды. — Чарли-Чарли… — он опустил глаза, словно ни к кому не обращаясь, — was machst du nur mit mir?² Чарли закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, но мысли растекались, и ни одну из них он уловить не мог. Кажется, он перестал понимать речь. Или Штеффен разучился говорить. Или все сразу. Но имело ли что-то из этого смысл, когда он вновь наклонился. Чарли поднял голову, с усилием приподняв веки. Комната казалась светлее, чем он помнил до того, как зажмурился. Светлее, больше, ярче. Все казалось совсем другим. Чарли смотрел на широкие плечи Штеффена. На то, как тот сидел у его ног, лаская его уверенно, зная, что делает. Дыхание перехватывало; цвета перед глазами сменяли друг друга. Все это было похоже на одну большую скачку в бесконечность. Штеффен держал его, с силой вылизывая под головкой, и каждое движение языка казалось ударом по пульсу, ударом внутрь. Чарли казалось, столь возбужденным он еще не был. Ну, точно не видел собственный член таким большим и накачанным кровью до синевы. Теперь это можно было рассмотреть. Штеффен обхватил его там губами, оттягивая кожу. Мысли Чарли рассыпались. Он словно был мальчиком, растерянно хватающимся за их хвосты и ловя только отголоски. Он думал, что у него красивый член. Он думал, что у Штеффена красивый рот. И лицо. И Чарли так сильно любил, что он делает в этот момент. После казалось, что кончается все куда быстрее, чем хотелось бы. Только пришло настоящее удовольствие, заставляющее взвиваться от каждого прикосновения, как от удара хлыста, как приходилось заканчивать. Чарли до последнего надеялся, что Штеффен поступит разумно и хотя бы отпустит его, когда он будет кончать. Поэтому, наверное, и не мог оторвать глаз, хотя и они уже саднили от напряжения. Но, черт, конец и рот Штеффена были одновременно. Чарли почувствовал, как изливается внутрь него, конечно, теперь с этой стороны, и… как бы плохо это ни было, он ощущал, что завершил какое-то очень важное дело. Искры удовольствия покалывали на всей коже. Стрекотали повсюду, и ему казалось, он слышит этот звук. И только тогда он смог закрыть глаза, погружаясь в темноту. Тело, покрытое испариной, все еще подрагивало. Он и не заметил, что вспотел почти везде, даже под коленками. Одному в постели было холодно. Пошатываясь, Штеффен встал с постели и качнулся, разминая затекшие ноги. Он сделал шаг за спинку кровати и наклонился, сплевывая в вазу. Чарли растерзал сам себя изнутри от порочного удовольствия, с которым подумал о том, что кончил ему в рот. Было приятно оставить что-то внутри него. Быть внутри него. Как будто... как будто... у него и сравнения не было. Штеффен зачерпнул оставшейся воды, полоская рот, а Чарли смог внезапно думать только о том, как посмотрит на него после всего, что тот сделал. Это было худшее из того, о чем он вообще мог помыслить. И лучшее. Кажется, теперь и умереть было не страшно. Хоть прямо сейчас. Чарли следил за ним. Обойдя кровать, Штеффен забрался на нее с той стороны, приваливаясь к его плечу, и выдохнул, открывая глаза в потолок. Сверху он был горячим. Где была открытая кожа. Внизу штаны мешали полностью насладиться их контактом, но это тоже было что-то. — Скажи что-нибудь, — попросил Штеффен, не услышав от него никаких комментариев по поводу произошедшего. Чарли не знал, что сказать. В голове было пусто. Совсем. Он знал, что если бы у него была последняя минута, то он был бы не прочь провести ее, прижавшись к его боку. Но этого вслух он, конечно, не сказал. — Я не знаю, как к тебе относиться теперь, — подумав, пробормотал он. — Тебе взбрело в голову взять мой хуй в рот. — Но я же его вернул, — отозвался Штеффен с той стороны без тени привычной улыбки. Чарли замычал, облизывая пересохшие губы. — Даже не рассчитывай на то, что я сделаю тебе такое же в ответ, — закончил он одну из самых беспокоящих его мыслей. — Ни за что в жизни. Я скорее на эшафот пойду. Нет уж. Штеффен тихо хмыкнул. Его руки наконец высохли, и он смог закурить. — Я не рассчитываю. Мне просто нравится это делать. Нравится? Фу. — Ты больной какой-то. — Да. — Даже больнее, чем я. — Может быть. Внезапно Чарли стало очень весело, и он толкнул Штеффена в бок локтем. Тот не стал отвечать. Наверное, потому что знал, что у Чарли болел бок. — Письку в рот, это надо же было такое придумать, — рассмеялся он. — Дичь. Чарли чувствовал себя легче оттого, что мог сказать такое вслух. Оттого, что ему было с кем это обсудить. Оттого, что он не боялся этого. Не так боялся. И это был глоток той свободы, за которой они всегда бежали. Но еще более дикой, разнузданной и отчаянной, которая пьянила одним запахом и казалась безумной сказкой. — Я даже не знаю, что может быть ужаснее этого. — Чарли почесал в голове. — Не знаю. Язык в жопу засунуть, что ли? Штеффен поднялся на локте и посмотрел на него, смешливо приподняв обе брови. — Только не говори, что такое тоже делают. У вас там. — Чарли чувствовал себя более защищенным, перекладывая всю вину за произошедшее на Штеффена. На него и его Европы. — Это же безумие. Там же. Ну. Жопа. Штеффен хмыкнул, провокационно проводя кончиком языка по уголку рта. — Если ты хорошо попросишь, я подумаю о том, как удовлетворить твое любопытство. — Да пошел ты. Штеффен весело крякнул, ложась на место, и забросил руку за голову. Это было… ну… это было всем. Лежать рядом, смотря в никуда. Оставить весь проклятый мир позади, за дверями этой комнаты. Слушать, как бьется его сердце. Если бы можно было отсюда никогда не уходить. Если бы той стороны дверей не существовало. Если бы.