***
Чарли уткнулся лбом в холодные прутья, и чувство давления на кожу, растягивающее его лицо и дарящее озноб, приводило в себя. Вичуга. Он не слышал такого слова раньше. Оно казалось потусторонним, зловещим, темным. Оно не было похоже на смешные европейские словечки, обозначающие всякую нечисть. Ни на что из того, про что рассказывала его мамаша. И теперь это казалось неудивительным. Ее сказки были гаэльскими. Вичуга. Словно индейское ругательство. Наступающая зима, охватывающий холод и глухая тишина, пойманные в плен шести букв. Чарли думал, что, узнав имя демона, ты знаешь, и что с ним делать. Обретаешь власть. Но это была не власть. Это был страх, ставший материальным. Мрачное и зыбкое, истончившееся до острых и колющих форм. — Как его побеждают? — шепотом спросил Чарли у шерифа Буна. Он говорил едва слышно, чувствуя за спиной холод и потерю. Они были повсюду. Давили и сжимали. Страшно было даже видеть свою тень. Шериф оторвался от стола. Последние несколько минут он только и делал, что писал. — Кого? — спросил тот, как будто ему было дело. На самом деле не было. Это фраза звучала как эхо. Чарли сглотнул неприятную слюну. Он не ел со вчерашнего утра, но чувство голода уже затерялось в нем. Притупилось, будто организм и не надеялся получить подпитку. Ему не хотелось озвучивать. — Это. — Вичугу? — догадался шериф и усмехнулся. — Ты, конечно, обмудок, Смайт, но не полоумный же, чтобы продолжать валить свою вину на сказки? — Я не… — Чарли закрыл глаза. — Просто как его победить? Если это есть в легендах, как его побеждают? Чего оно боится? — Слушай, умник. Эту хуйню, — шериф Бун вновь хмыкнул, — придумали индейцы на севере. Теперь было понятно, откуда шериф все это знал. — Тебе нужно было думать лучше, если ты собирался сослаться на какую-нибудь бабайку. Мексикашек поспрашивать, у них своих историй хоть жопой жуй. — Но если… — Чарли отвернулся от прутьев, прислоняясь к ним спиной. Часть из них должны были быть нагреты его руками и лицом, но они все равно казались ледяными, — а если оно... пере... перемигрировало? Как еноты? В поисках пищи. Оно же живое. — О, еще и енотов сюда приплети. Чарли чувствовал озноб и смертельную усталость, и отчаяние. Ноги казались ватными и едва держали его. — Еноты не водятся в пустыне, — отрезал шериф в конце, кривясь. — Тут был один, но его явно подбросили. Или сам сбежал из какого бродячего цирка. — Но он же пришел сюда, — шепотом сказал сам себе Чарли, опустив голову. — Вичуга не приходит. Он появляется. — Что это значит? Шериф раздраженно скрипнул зубами. — Это твое последнее желание? Чтобы я рассказал тебе сказку? Пройдясь до маленького окошка, в котором смутно маячил голубой квадрат неба, Чарли потер руки, чтобы согреть их. Он смотрел на небо, и глаза начали слезиться от того, каким далеким и чистым оно там казалось. — Да, — прошептал Чарли. — Это мое последнее желание. Бун закатил глаза. Он не сказал: «Что за идиот», — вслух, но Чарли все равно услышал именно это. — Что значит «не приходит»? — спросил он вновь. Шериф нахмурился, вспоминая. — Потому что это дух. Демон. Его вызывают индейцы. Северные племена, алгонкины и прочие. Вызывают. Чарли постучал кулаком по лбу, пытаясь понять. Значит… значит, он ошибся, считая, что оно пришло из-под земли? — Зачем его вызывают? — От безысходности? На деле наверняка они придумали его, чтобы предостеречь белых. Тронете нас — и за нас отомстит вечно голодный дух. Поселение индейцев было полностью стерто, когда здесь заселились белые. Когда нашли серебряный рудник. Земля не была изначально проклята. Они сами навлекли на себя гнев потусторонних сил. Чарли потер лицо руками. — Как его побеждают? — прошептал он вновь. Победить вечно голодную тьму, пожирающую жизнь и тепло. Тянущую в руки смерти и ломающую изнутри. — Как и во всех индейских сказках, — закончил шериф, — оружием белых. Чарли тяжело сглотнул. Его не брали пули. Не взял бы и нож. — Огнем. Чарли оперся лбом о деревянную стенку, чувствуя ее колкую шершавость. Занозы впивались в кожу, позволяя чувствовать себя живым. Ни на что не променять это ощущение. — Да только, — усмехнулся Бун, припоминая старинные притчи, — его не поджечь, как сухую доску. Оно дух. Само зло. Сама смерть. Ее не поймаешь. Ее не победишь. Пока есть люди, будет и она. Чарли глубоко дышал, но воздуха не хватало. Вичуга вечно будет кружить вокруг проклятого серебра, из-за которого погибло целое индейское поселение. Будет кружить, не находя живой преграды из кактусов, которые держали его у шахты. Посажены они были индейцами изначально или после, тайком, теми жалкими остатками, которые поняли, какое проклятие выпустили на свет, уже значения не имело. Это все не было совпадениями. Это было десятком неверных шагов в никуда. Отнято было все. Земля, жизнь. Жизни. До последней. Он дотрагивался до маленькой склянки, вспоминая чертовы скальпы. Последние индейцы. Трудно было размышлять, зная, что грозит тебе. Мысли вновь и вновь ускользали к мнимому ощущению удушья и внезапной тяге вдохнуть поглубже. Штеффен бы точно что-нибудь придумал. Чарли посмотрел напряженно на расплывающуюся точку на дереве перед своим носом. А что еще… что еще могло существовать, если земля носила такое? Если его можно сжечь, если его нужно… поймать… ему только это и останется. Поймать. — Мне нужно выбраться отсюда, — сказал Чарли серьезно. — Мне нужно решить одну проблему. Шериф крякнул от смеха. — Ты там спятил в замкнутом пространстве? — не без улыбки спросил он. — Может, тебе еще разрешить трахнуть мою сестру? — Мне… — Чарли вновь повернулся к нему, — черт, это важно. Это касается всего Мракстоуна. — Это уж точно, ты погадил здесь знатно. Рассыпавшаяся по нему злость собралась, как капли ртути, стекшиеся по стеклянной тарелке. Бесформенное, потерянное, копившееся во всех его частях. Это было ужасно глупо. — Ты меня, блядь, даже слушать не хочешь, — выдавил Чарли, едва сдерживаясь. — Ты и не представляешь, что… что может случиться. — Я знаю, что могло бы случиться, говнюк. — Шериф Бун оскалился, как старый медведь, редкими желтыми зубами. — Если бы тебя не поймали. И здесь все написано. Угон скота, разбойное нападение, грабеж, дуэли в черте города. Много вы натворили. И что-то не верится мне, что пути ваши разошлись. Такие слабаки всегда держатся вместе. Один из них точно на рыжего был похож. Третьего мы еще найдем. И то, что ты, выблядок, косишь всех, кто тебе не по душе, в моем городе, это твой смертный приговор. Ваш смертный приговор. Он подошел так близко к прутьям, что Чарли слышал его дыхание. Пахло виски и желудком. Он был так зол, и от шерифа так воняло. Чарли схватил его за воротник, рывком подтягивая к себе. Тот не ожидал подвоха. Не успев упереться, он впечатался лицом между прутьями. У Чарли не было возможности размахнуться или огреть сразу, не повредив руку о металл, и это больше походило на оплеуху, чем на нормальный удар. Он мог бы потянуть дальше. Сломать ему уши, вталкивая голову между прутьев. Оглушить кулаком по макушке и, когда тело осядет, попытаться дотянуться до ключей, висящих на ремне. Крупный ключ от такого замка был всего один, даже подбирать долго бы не пришлось. Он бы успел уйти до того, как подоспел Диаз. Но этого всего не произошло. У шерифа была большая и твердая башка. Почти со звоном она отскочила обратно, и Бун удержался на ногах, отпрыгивая назад и выходя из зоны, где Чарли мог достать его. Он матернулся сквозь зубы, и Чарли увидел, как запульсировали его кулаки. Он был готов поспорить, шериф Бун был в одном шаге от того, чтобы ворваться в его клетку и избить палкой. Довести его. До ебучего кипения. В рукопашную Чарли бы взял над ним верх. Рубануть по левой щеке, по шее, дезориентировать ударом в солнечное сплетение и оглушить ударом снизу вверх. Шериф Бун дышал тяжело, как бык перед атакой. У Чарли покалывало все тело в предвкушении драки, сердце накачивало кровью конечности, кулаки привычно запылали жаром, и он знал — первый удар будет лучшим. Но не было ни первого. Ни второго. Никакого. Шериф закрыл глаза и сделал еще один шаг назад. Он не повелся на провокацию. Он был не так глуп. Подняв свою спавшую шляпу — ногой, не приближаясь к прутьям, он вернулся к столу. Грузно опустившись на свое место, Бун дал себе минуту, чтобы восстановить дыхание. Чарли ждал ругательств. Чарли ждал проклятий. Ждал всего, что может ударить его, если руками нельзя. Бун вытащил из стола флягу и, тряхнув ей, приложился к ней губами. Он делал все до отвратительного медленно. Чарли чувствовал, что проигрывает. — Знаешь, что такое загнанные лошади, Смайт? — внезапно сказал шериф. Чарли знал, что такое загнанные лошади. — Ты ведь не про лошадей сейчас, шериф? — подумав, пробормотал он. Эта беседа не могла иметь к ним отношения. — А ты не такой дурак, каким хочешь казаться. Бун провел рукой вдоль стола, словно нащупывая его. — У каждого есть свой запас энергии. — Он стукнул дном фляги о столешницу. — Жизненных сил. Кто-то расходует их грамотно. А кто-то гонит, вычерпывая себя до дна. Когда назад уже пути нет. Сгорает, как фитиль, оставляя в конце только уголек. Дерьмо. Шериф пробежался взглядом по камере, не останавливаясь на Чарли. В его голосе затаилась враждебность. Не мог он говорить ничего хорошего. — Такое дерьмо выгорает в Штатах, на Старом Свете, бог его знает, где еще. Жизнь на своем месте уже ему не по силам. И оно ломается. Дышит из последних сил, как загнанный конь, потому что больше ничего не может. Да только нет достаточно милосердных, чтобы добить его, чтоб не мучился. И знаешь, куда оно девается, Смайт? Конечно же знаешь. Все они. Все загнанные лошади тут же обращают свой взгляд на запад. Он усмехнулся глухо. — Все они смотрят на запад и думают: черт, да здесь ведь охуенно! Нет закона, нет правил. Здесь горы золота, нагребай полные карманы, а за каждую убитую индейскую жопу ты получишь хорошие такие чаевые, и месяц на них жить можно припеваючи. И эти лошадки мнят, что их дыхалки, уже не справляющейся с большим бегом, как раз хватит на это. На идеальную красивую жизнь. Не придется больше прилагать сил. Не придется бороться за глоток дыхания. Просто бреди себе дальше, пока бредется. Раздраженно Чарли сжал прутья. Почему, почему он должен был слушать этот бред, пока там, за стеной, происходило что-то, на что он еще мог повлиять? — Так здесь оказался ты и половина чертового Мракстоуна, — усмехнулся Бун. — Кончились силы на большой забег. Осталось только барахтаться здесь. — А ты здесь, шериф, явно от хорошей жизни, — зло поддел его Чарли. — В той же куче, что и все. Или ты лошадка-победитель? Бун замолчал на мгновение. — Кто-то должен наводить тут порядок, — сказал он. — В паддоке¹. У загнанных лошадей шансов нет, Смайт. Их пристреливают. Чарли молчал. — И что самое приятное, Смайт, ты знаешь? — вновь заговорил шериф. Его голос преисполнился едва сдерживаемого удовольствия, замаскированного спокойствием. Но это было обманчивое спокойствие. Чарли чувствовал. — Здесь, — шериф мельком показал листовку, лежащую перед ним, — написано живым или мертвым. Чарли представлял, что там написано. Как и везде. И что он мог поделать с этим сейчас? — Не думаю, что мне надо ждать ответ губернатора, — сказал шериф, подумав, и сладость его голоса граничила с патокой. — Я получу два куска в любом случае. Времени не было. — Приятно знать, что моя жизнь дороже твоей в две тысячи раз? — спросил Чарли, не смотря на него. Было страшно. Шериф Бун посмотрел на него, и глаза его были холодные, как лед. — Приятно знать, что сегодня вечером на одного грязного ублюдка станет меньше. Чарли хотел парировать предположением о том, что шериф решит сам себе отстрелить голову, но внезапно понял, что не может говорить. Голос стих, как смелость и желание действия внутри. — Еще одной бесполезной клячей меньше. Вечером. Господи.***
Штеффен курил сигареты одну за одной и к какой-то перестал распознавать абсолютно любые запахи. Внутри гулко носилось беспокойство, заняв все основные пять чувств. Он едва ли видел что-то перед собой и примерно так же слышал. — Они не мочь арестовать так просто, — говорила где-то позади Магда. Она все еще толкла сахар в ступке. Люди снаружи шумели, кто-то стучал в дверь, непонятно, то ли кулаками, то ли сапогами. Все оттеснилось на задний план. — Я не знаю, черт побери, — Нокс очередной раз плеснул руками, — я сам ничего не знаю. Может, было за что. Я не знаю. Они и меня теперь ищут. — Но что тогда делать? — каркнул Штеффен. Голос от молчания и табака охрип, он сам не ожидал, что скажет так громко. — Надо его вытащить. Нужно было взять с собой деньги. Если его выпустят под залог… главное, чтобы его выпустили. А там уже и все остальное решится. Мысли о Чарли вытеснили тревожным облаком разрозненные пятна размышлений о том, что они делали. Он даже не мог вспомнить, что они делали. Толкли что-то. Штеффен не слышал, что именно говорил Нокс. Кивая на ходу, он вернулся в свой кабинет и отодвинул верхний ящик. Мешок из грубой ткани совсем полегчал. Он пересчитал деньги, что у него были. Их количество ничего хорошего не сулило. Но если он мог сделать хоть что-то, он сделал бы. — Я пойду в полицейский участок, — сказал он, предположительно прерывая чью-то реплику. Оба замолчали. Нокс закусил губу, упрямо засовывая руки в карманы. Он выдвинул левую ногу вперед, стукнув пяткой по половицам. — А мне что делать? — спросил он, немного помолчав. — Нам же нужно. Это все. — Мы так и не знаем, что это все, — ответил Штеффен, потерянно рассматривая силуэты людей за занавесками. — Я сейчас… я просто… просто нам нужен Чарли. Он мог узнать что-нибудь. — Вряд ли. Они схватили его сразу же. Он даже не успел зайти к проститутке. Хотя, может, у него еще какой план был. Фразы пробегали мимо ушей. Штеффену нужно было сосредоточиться. Нокс был неправ. Если Чарли угодил в тюрьму, то он выполнил, по крайней мере, часть их плана — встретился с шерифом. И от этой информации могло зависеть все. Или нет. — Нокс, помоги, пожалуйста, Магде, — попросил Штеффен, натягивая куртку. Он осторожно выглянул в просвет щели задней двери. Здесь еще никого не было. Слава богу. — Я скоро вернусь, — уверенно сказал он напоследок. Он слышал скулеж Отважного из-за двери, но в этот раз не взял его с собой.