не-и-де-аль-но

Тишину дома разрезал плач; и Габриэль, дёрнувшийся к детской, с удивлением понял, что плачет не ребёнок. Тем не менее, до детской он всё-таки добежал, чтобы убедиться, что Эмма в порядке и мирно спит, не отвлекаясь (почти нонсенс!) на всякие посторонние звуки. Кандидатов на плач было немного. Всего двое, если быть откровенным: с недавних пор Маринетт привыкла оставаться с ребенком один на один, больше не впадая в ступор и не нуждаясь в постоянных «няньках». И значит, плакала именно Маринетт. Проблемы невестки — ещё некоторое время назад бывшей совсем чужим Габриэлю человеком — в какой-то момент стали слишком личным для Габриэля делом, и он прекрасно знал почему. Когда Адриан и Маринетт стали официальной парой для всего мира, а ему открылась правда об их совместном маленьком хобби, Габриэль понял одну вещь: для Адриана это навсегда, точно так же, как для Габриэля наступило навсегда, когда он — студент-модельер — столкнулся с юной улыбчивой блондинкой. Для Адриана Маринетт стала частью семьи, а значит, волей-неволей она стала и частью семьи Габриэля. С некоторых пор — одной из двух оставшихся в живых; но учитывая то, что Эмма пока была не слишком разговорчива (хотя нельзя сказать, что девочка не пыталась хоть что-то лепетать), Маринетт стала единственным членом семьи, с кем можно пообщаться. И чьи проблемы он теперь неустанно решал. В спальне Маринетт не было, хотя вещи небрежно лежали на кровати и на полу. Осторожно переступив брошенную на ковёр льняную рубашку, Габриэль замер, прислушиваясь к как назло притихшим рыданиям. Подобное затишье могло в равной степени означать как то, что Маринетт успокоилась и взяла себя в руки, так и то, что произошло что-то очень плохое. Памятуя слова психолога, Габриэль приготовился к худшему, несмотря на относительные улучшения в поведении невестки. Тишина особняка снова казалась почти гробовой… а потом раздался тихий всхлип. В ванной комнате, примыкавшей к спальне. Габриэль едва сдержался, чтобы не выругаться. С одной стороны, ванная — это совершенно не то место, где можно находиться вместе с невесткой. С другой — Габриэль прекрасно понимал, что Маринетт после потери мужа может сделать любую глупость, а богатое воображение подкидывало мысли одна страшнее другой, поэтому, замешкавшись на пороге, он решительно дёрнул дверь, надеясь не увидеть любезно нарисованную воображением картину пытающейся свести счёты с жизнью Маринетт. Одно мгновение понадобилось, чтобы понять, что она жива и цела, как только дверь перед мужчиной открылась. Ещё одно — вместе со вздохом облегчения — Маринетт практически одета. Да, конечно, лёгкий халатик, накинутый поверх нижнего белья, — это не полноценный набор одежды, но хотя бы что-то, учитывая то, что Габриэль ворвался к ней без стука в ванную. Вот только что-то упорно казалось неправильным, и у Габриэля ушло несколько молчаливых секунд, чтобы понять. Маринетт сидела на полу в душевой, вся мокрая и по-прежнему слишком худая, она прислонилась к усыпанному мелкими каплями кафелю. Её немного трясло, как бы она не пыталась этого скрыть, обхватив себя руками за плечи. Мокрая ткань облепляла тело, больше подчёркивая, чем скрывая, но в глаза почему-то в первую очередь бросались острые плечи. А на плечах разметались светлые локоны. Габриэль замер, решив в первое мгновение, что ему показалось, но тут в нос наконец ударил острый запах блондора, от которого захотелось поморщиться, а ещё лучше — вообще сбежать из помещения. Маринетт всеми правдами и неправдами выбелила свои тёмные волосы. Ругаться захотелось с новой силой: Габриэль только понадеялся, что Маринетт уже практически взяла себя в руки, научившись жить дальше, но всё оказалось куда хуже, и первой замаячила мысль сообщить её родителям, что её снова нельзя оставлять одну. Возможно, ей будет даже лучше ненадолго переехать к ним… Но сейчас приводить её в чувство всё равно предстояло Габриэлю. Он шагнул вперёд и провёл рукой по перегородке душевой будто бы в поисках опоры. Капли ожидаемо оказались холодными: либо Маринетт решила добить себя ледяной водой, либо просто уже слишком давно здесь сидела.  — Маринетт? — Габриэль не особо надеялся, что удастся обойтись одними словами, но попробовать определённо стоило. Маринетт вздрогнула, подняла голову, испуганно распахнув голубые глаза. Сочетание светлых волос и синевато-голубых непривычно мёртвых глаз резануло по сердцу, невольно вызывая в памяти совсем другие воспоминания: светлые волосы должны сочетаться с волшебными зелёными глазами с лукавыми смешливым морщинками в уголках, и это сочетание может быть только у одной женщины. У женщины, которая никогда уже не будет с ним. Габриэль уверенно схватил Маринетт за плечо, чтобы заставить подняться, но прежде, чем он успел потянуть её наверх, Маринетт вдруг глухо ответила:  — Ты никогда не будешь им. Фраза сбивала с толку, не вязалась с произошедшим (хороший ещё вопрос в том, что именно здесь произошло!), но Габриэль решительно потянул Маринетт за плечо, вынуждая подняться. Он разберётся с этим состоянием невестки позже, сначала надо вытряхнуть её из ванной и заставить переодеться во что-то сухое и тёплое. Поднявшаяся на ноги Маринетт оказалась не такой податливой: упёрлась пятками в мокрую плитку, не позволяя сдвинуть себя с места и ещё более тихо произнесла:  — Но я могу закрыть глаза. И тут Габриэлю резко захотелось её ударить. Дать звонкую отрезвляющую пощёчину, потому что он мигом понял, о чём шла речь. Потому что пускай они и делали вид, что произошедшего в детской две недели назад не было, оно было. И Габриэль ни на секунду не забывал о той своей позорной слабости. Маринетт, выходит, тоже. Только вот она предпочла не забывать по-другому. События прошедших двух недель начали складываться в ужасающий, исключительно неправильный пазл: её видимое улучшение, по сравнению с предыдущими неделями оживлённая деятельность… и обесцвеченные в ноль волосы, мокрыми щупальцами облепившие плечи. Совершенно неправильного оттенка белые волосы.  — Какого… Маринетт, ты вообще соображаешь, что творишь?! — мужчина едва удержался от пощёчины, почти замахнувшись, но в последний момент просто схватил её за второе плечо и слегка потряс. Голубые глаза сочились какой-то глухой и неживой уверенностью. А голос, наоборот, стал неожиданно слабым, срывающимся на истеричные нотки шёпотом:  — Я так больше не могу… я без него больше не могу, понимаешь?.. Я не… я-я могу просто з-закрыть глаза, я… — Маринетт трясло. Крупной дрожью, не имевшей никакого отношения к холодной облепившей её тело ткани. Тонкие пальцы впились в предплечья, и Габриэль вздрогнул, почувствовав, как мигом промокли рукава рубашки. А может — от того, с каким отчаянием на него смотрела женщина перед ним.  — Маринетт, ты с ума сошла?! — Габриэль попытался отшатнуться, но хватка у хрупкой с виду женщины оказалась крепкой, скорее рубашка затрещит по швам.  — М-может, — губы у Маринетт нервно дёрнулись, исказив лицо в измученную гримасу, и сердце Габриэля покрылось новой сеткой трещин. Эта боль в голубых глазах была слишком ему знакома, хоть он никогда и не позволял ей вырваться наружу. Маринетт так не могла, Маринетт в его руках трясло, она медленно сползала вниз, потому что колени резко подкосились, и Габриэлю только и оставалось подхватить её под локти покрепче, чтобы она окончательно не упала. Боль в глазах Маринетт сменилась явной паникой, она судорожно всхлипнула. А потом уверенно и болезненно прильнула к губам Габриэля в до боли неправильном и настойчивом поцелуе. Рубашка тут же промокла спереди уже целиком, заставив вздрогнуть. Маринетт, несмотря на её невысокий рост было как-то до преступного много, она, кажется, была везде, как бы ни желал Габриэль отстраниться. И дрожала-дрожала-дрожала, отчаянно зажмурив глаза. Словно действительно надеялась, что если закрыть глаза, то всё равно и все равны. Маринетт и не думала отстраняться, умудряясь одновременно и намертво вцепиться в плечи мужчины, и едва держаться на ногах. Губы дрожали, и весь этот вид разрывал Габриэлю сердце: такая молодая и талантливая она буквально заживо хоронила себя всё это время, а теперь буквально разваливалась на части перед ним, пытаясь ухватиться за несуществующую соломинку. Так отчаянно и доверчиво, словно действительно держалась за плечи того, кого любит.  — А-адриан, — даже не шёпот, всхлип, мгновенно исказивший симпатичное лицо. Эта женщина, в его руках, на которую он совершенно не имел права, умело резала по самому больному. Однажды Анна была в истерике: совсем маленький Адриан заболел, температура подскочила очень резко, лекарства не помогли сразу, и у неё сдали нервы от наложившихся финансовых проблем, завала у Габриэля на работе… от всего. Он едва ли смог успокоить её, привести в чувство и обнадёжить, что всё будет хорошо. А у Маринетт, как и у него самого, ничего уже не будет хорошо. Она открыла глаза, уставившись на него неожиданно серьёзно и решительно, словно подтверждая промелькнувшую мысль: она, возможно, единственная, кто сейчас его понимает.  — Просто закрой глаза, — просто повторила она. Взгляд Габриэля скользнул по мокрым белым прядям с отвращением — цвет был совершенно не тот. Судорожно вздохнув, она скользнула всё ещё дрожащими пальцами по воротнику рубашки и снова склонилась ещё чуть ближе: — П-пожалуйста. В этой женщине определённо сидел дьявол. Холодный, расчётливый и в то же время настолько невинно эгоистичный, что ненавидеть невозможно. Чужие губы снова коснулись его, а дрожащие пальцы прошлись по шее к скулам. Маринетт пошатнулась, почти упав, вот только пал скорее он. Когда инстинктивно, чтобы заставить устоять, приобнял. А потом — закрыл глаза, уже зная, что продаёт душу дьяволу.

***

На следующие утро Маринетт встретила его в столовой как обычно, ничем не выдав вчерашнего. Разве что была чуть веселее, чем прежде, когда возилась с Эммой. Совсем не такая, как тогда, беспрестанно шептавшая имя мужа и Нуара вперемешку. Она действительно не открывала глаз, позволяя себе верить. Габриэль не смел: ни произнести имени жены, ни тем более представить её в эту ночь. Анна заслуживала большего, чем это. Маринетт тоже. Но видеть её почти нормальной, почти живой и действительно заинтересованной в ребёнке было приятно. И в какой-то момент Габриэлю действительно показалось, что сын здесь и просто на секунду вышел из столовой, а спустя пару минут вернётся, вскользь обнимет жену и поцелует ребенка, прежде, чем убежать в офис. После они не сказали друг другу ни слова на эту тему. Но Габриэль отчего-то был совершенно уверен, что всё повторится. И не ошибся.