За стенами ада

      — Намджун, он не идёт туда один, — хрипловатый прокуренный бас звенящим шёпотом разносился по тусклой невзрачной комнате, бился о железные, местами ржавые, стены, после рассеивался, таял, словно его никогда и не было. Словно невысокий снежно-белый блондин с музыкальными, неестественно грубыми руками не стоял упрямо перед непрогибаемым, безбожно спокойным лидером, не смотрел укоризненно в ореховые полуприкрытые глаза, безмолвно прося прислушаться. Снова вокруг пьянящий запах хвои и пожелтевших книжных страниц. Где-то рядом скрипел стул, качаясь на неровных косых ножках, а вокруг много, слишком много дерева. Будто попал в лес, очутился в сказке, где Алиса бежит за кроликом, и сумасшедший Шляпник наливает чай, где странный полосатый кот улыбается какой-то кровожадной пугающей улыбкой, а в сердце уже теплится отчаянная надежда на скорое возвращение домой. Мысли безудержно пульсировали, терзали розовую, слишком забитую пустыми переживаниями голову. Учёный всего-то хотел попасть на, кажется, уже давно заросшее поле, осмотреть окрестности, взять пробу почвы, понять, с чем всё-таки предстоит работать на деле. Но в итоге уже второй день ходил, топтался на одном месте вместе с темноволосым мальчишкой, что тенью следовал буквально везде и раздражённым блондином, чьи глаза янтарным блеском переливались на солнце. Чимин свято уповал на благосклонность лидера, на решимость орлиных глаз, но видел лишь глубокую складочку меж чёрных густых бровей и сплетённые, точно одеревенелые, пальцы возле накрепко сжатых губ. Намджун сомневался. Думал. Слишком долго не решался отпускать Пака, пусть даже в сопровождении одного из лучших, одного из тех, кого воспитал практически сам. Но зачем так маниакально переживать, распускать в сердце кислотно-жёлтые бутоны смертельного аконита? Неужели настолько опасно? Что так чертовски мучительно скрывают эти люди, оберегая его, Чимина, точно диковинную птичку с золотистыми горящими перьями, запирая не хуже, чем в позолоченной клетке? И, кажется, только одного-единственного человека не устраивало поспешное, отчасти жестокое решение главного.       — Намджун, — снова приевшийся, уже давно заученный наизусть бас. Теперь он, точно яд, разливался по пульсирующим венам, артериям, капиллярам, заставлял невольно дрожать, метать взор испуганных глаз с одного конца массивного пахнущего дурманящей сосной стола к другому. Видеть две абсолютные противоположности, сошедшиеся в тихой схватке. А Чимину и оставалось только безмолвно смотреть, стоя в холодящей пронизывающей тени шкафа, на хмурые брови, плотно сжатые побелевшие кулаки и полные недоумения янтарные глаза. — Он всё равно должен был туда попасть. Ты сам это знаешь.       Снова атака. Прямая, непоколебимая, резкая, такая, которую, кажется, совсем не ожидали. Намджун же знал, предчувствовал, давно наизусть выучил запертую на тысячу замков книгу с узорчатой надписью «Мин Юнги». Даже бровью не повёл, продолжая хмуро смотреть на лучшего друга, правую руку, того, кто помогал с самого начала поднять ослабшие трущобы с колен. А теперь что? Тот просто перечит, нагло смотря в ореховые, начинающие постепенно темнеть глаза. Страшно. До боли страшно увидеть милосердного лидера в гневе, ярости. Но Шугу словно ничего не пугало, всё та же ровная спина, серьёзное бледное лицо с кожей под цвет сахара и волнами струящееся раздражение. Почти гнев. Так и хотелось свить себе кокон, аки гусенице, превратиться в изящную бабочку и выпорхнуть через прорехи в стенах, лишь бы не видеть сердитых глаз, задумчивого каменного лица и не ощущать лёгкий запах сосновой смолы. Чимин чувствовал себя жалким ничтожным трусом. Не мог стойко выдержать даже мимолётный тяжёлый взгляд. Тихонько мялся в сторонке возле книжного шкафа, вытирал обильно потеющие ладошки о хосоковы джинсы и таил хрупкую, точно голубоватый фарфор, надежду на решимость того, чьё мнение здесь считается самым важным, праведным, нерушимым, словно божий завет.       — Чимин, ты точно уверен? — низкий, до боли приятный бархатистый голос лидера, обращённый к юному учёному, заставил неожиданно вздрогнуть, отступить от массивного шкафа с сотнями книг и потрёпанным желтоватым глобусом наверху. Глаза лихорадочно метались по кабинету, а во рту будто целая Сахара с песчаными дюнами и, кажется, без единого оазиса. Только миражи, точно дьяволы, всплывающие перед покрытыми мутной пеленой глазами. Пак только кивнул. Уверенно и чётко — единственное, на что хватало смелости в столь напряжённой адской атмосфере. Казалось, занеси сюда спичку, воспламенилась бы сиюсекундно же, а соляра давно бы горела синим пламенем, объяв жарким покрывалом худощавое тело Мин Юнги.       Чимину бы сейчас тихонько сидеть в уже родной лаборатории вместе с темноглазым надзирателем, следящим за каждым крохотным шажком, упорно выводить нужное клеточное строение корня, а не стоять, точно на эшафоте, готовясь к повешению. А лучше оказаться где-нибудь в цветочном саду, среди пахучих пёстрых плюмерий и серебристых цинерарий, чтобы нежный цветочный аромат стоял буквально везде. Или лучше у моря, про которое когда-то читал в книге отца, представлял лёгкий солоноватый бриз и ощущение йода на языке. Но почему-то он стоял и нервно жался, пока две стихии, наконец, решат, разойдутся миром или сцепятся в кровавой битве.       — Хорошо, будет по-твоему, Шуга, — всё-таки уступил главный, откинулся на деревянную спинку жёсткого стула, скрещивая крепкие руки на груди. — Но вы с Чонгуком за него в ответе. Я шкуру с вас спущу, если что-то случится, — впервые Пак слышал столь страшные слова из уст добродушного, светлого, точно солнце на рассвете, человека. Снова страх объял всё хрупкое худощавое тельце, а липкое, дурманящее чувство стыда разносилось по телу, отчаянно вгрызаясь в мышцы, в каждую клеточку. Стыдно. Чимин никогда не был таким. Даже в далёком, не столь светлом, детстве. Всегда дерзил, препирался, не боялся, кажется, совсем-совсем ничего. Ни грозного взгляда матери, ни звонкой пощёчины отца. Говорил, что думал, не следя за формальным тоном. На «ты» всегда и со всеми, но сейчас отчего-то поджал пушистый хвост и, будто забитая дворовая шавка, зажался в углу, дожидаясь вердикта.       — С ним ничего не случится. Там будет Чонгук, ты сам ему доверился, Намджун.       — Это не освободит его от ответственности, — хмурый, леденящий взгляд, сжатые губы — главарь раздражён. Не зол. Старался сдержать себя, не сорваться ни на разъярённого друга, ни на и без того запуганного Чимина, просто молчал, смотря на сахарную кожу и коньячного цвета глаза. Выдерживал колючий взгляд и едкую реплику, что, кажется, навсегда останется в многострадальной памяти невольного свидетеля.       — Он уже не тот ребёнок. Заметь, ты это сказал почти месяц назад, — Намджун молчал, сильнее сжимая челюсти, а Шуга медленно, тягуче повернулся к Паку, резко кидая через плечо немного раздражённо с толикой превосходства и упоения от, наконец, выигранной немой битвы. — Пойдём. Я разберусь со всем, пойдёте туда завтра.       Блондин последний раз устремил тусклый хмурый взгляд на безмолвного соперника, необъявленного врага, свято видя всё ещё лучшего друга, грозно смотрящего на него. Он уязвлено развернулся, вышагивая мощной тигриной походкой к скрипучей двери. А Чимин стоял. Стоял, сиротливо озираясь по сторонам, искренне не зная, куда себя деть. Мысленно считал нещадно долго тянущиеся минуты, страшась даже на долю секунды взглянуть на Намджуна. Отчаянно не хотел видеть в ореховых орлиных глазах бездонные океаны разочарования и необъяснимой тягучей грусти. Не хотел после знать, что такой безбожно умный, ответственный, до дрожи добрый и по-детски наивный человек видел в нём того, на кого нельзя положиться. А ведь он доверился молодому ученому, возложил на хрупкие острые плечи с выпирающими через тонкую кожу ключицами столь тяжёлое, практически неподъёмное бремя. Ответственность. Ответственность за жизни нескольких сотен выживших после эпидемии. И их бытие сейчас зависело только от того, насколько быстро справится с заданием какой-то двадцатичетырёхлетний мальчишка, найдёт ли выход, сделает для них всё, что в его силах. А если не справится?       Возможно, его возненавидят, убьют первым.       Нет, он непременно справится. Розововолосый мальчишка точно сможет, добьётся всего. Вытерпит каждый злостный прожигающий взгляд, каждое в беспощадном гневе брошенное слово. Раньше ведь справлялся, когда поступал, безбожно надеясь на чудо, когда начинал работу в сфере органики, мечтая всем трепещущим сердцем обязательно попасть в отдел селекции, когда только-только сдружился с улыбчивым, ещё рыжим парнишкой на пару лет старше. Сейчас он, во что бы то ни стало, сможет, найдёт выход. Всё же столь многое мёртвым грузом повисло на нём и отчаянно не желало сползать, струиться мягкой тканью вниз, точно лёгкий нежный шёлк, оный в трущобах, кажется, не видели совсем. Чимин решительно поднял неживой затравленный взгляд, полный непоколебимой уверенности и фантомных мечтаний, кажется, несбыточных видений, о ближайшем будущем. Он, точно мантру, безмолвно повторял, что сможет, не подведёт, а людям станет легче, ещё легче дышать полной грудью, упиваясь долгожданной свободой и верой в лучшее. Парнишка уважительно, немного обрывисто кивнул Намджуну, тихо, почти не слышно прощаясь и стараясь не смотреть в мудрые, уже тёмные ореховые глаза. Поспешно засеменил вслед за грациозным белым тигром, только-только выскользнувшим из маленького комнатного леса, миниатюрной сказки, выстроенной главным. Шуга шёл точно злостный хищник после боя с представителем другой грозной безмерно жестокой расы. Шаги широкие, быстрые, отчасти рваные, точно не такие, какими обычно ходят при не столь высоком росте. Он настойчиво молчал, обдумывая, вероятно, всё, что произошло за последние несколько часов упорных утомительных дебатов и явно сладкой, точно дорогущий выдержанный в дубовых бочках ром, пьянящей победы. Пак лишь еле слышно следовал за болезненной на вид фигуркой, всеми силами стараясь не мешать, не отвлекать от тяжёлых скверных мыслей. Мальчишка был сердечно рад, распуская в дрожащей душе хрупкие бутоны камелии, что Шуга помог, поддержал, буквально вырвал в жестоком бою крохотную, кажется, тающую возможность попасть на поле. Что может ждать парня там? Страшно даже представить, если лидер настолько озабочен простой, совсем крохотной для Пака просьбой. И ведь странно. До одури странно, что никто ничего не говорит, предпочитая хмуро молчать в стороне, словно хищная рыба, хитро наблюдающая за стайкой глупых сардин из ветвистого коралла. Остаётся только догадываться и отчаянно лелеять крохотную возможность всё-таки попасть туда. На месте узнать, что все так отчаянно скрывали.       Светловолосый грозный парень, точно грозовая туча, предвестник скорого ливня, выскользнул из старого железного здания, чуть замедляясь лишь в десятке метров от него. Кажется, он только сейчас смог спокойно выдохнуть, расслабить мощную напряжённую спину и мирно, бесконечно устало взглянуть на парнишку сзади. Тот изо всех сил старался поспеть за хёном, тихо, почти неслышно шагая по мокрой траве, словно нашаливший котёнок. Не хотел напрасно отвлекать, действовать на нервы или путаться под ногами. Он и так доставил слишком много проблем светловолосому, на вид немощному хрупкому пареньку с сахарной кожей и до одури уставшим неживым взглядом. Сейчас стоило просто помолчать. Дать тому хоть совсем крохотную долю тишины, спокойствия, времени скрупулёзно обдумать всё, что случилось в пахнущем сосной кабинете друга, и, возможно, случится завтра. Просто мирно следовать за ним по уже давно знакомым полуразрушенным улицам, вдоль редких магазинов, еле стоящих под грузными тучами серых холодных домов и той самой детской площадки, где малыши собираются день ото дня. Чимина вновь вели в лабораторию. В его маленький, полюбившийся всем сердцем размеренный безмятежный мир, где в тишине белых стен только он и безмолвно сидящий у стенки темноволосый парень. А напротив Хосок, одиноко работавший над очередным суперважным проектом, о котором знало, кажется, только три человека. Ниже Джин. Вот о нём Чимин не знал совсем-совсем ничего. Только то, что тот занимается практически тем же. Как и раньше, в лабораториях под живым раздольным карантином, о коем не хочется думать совсем. Парнишка неловко смотрел на неестественно прямую спину, выбеленную макушку с сечёными сухими кончиками, а в голову шли только ужасные пугающие кадры первой встречи недели назад. Кажется, это было очень-очень давно, будто прошёл совсем не месяц, а годы. Десятки лет, проведённых в полупрогнивших трущобах. Тогда он даже представить не мог, что тот пугающий вселяющий бесконечный ужас человек с сумасшедшим взглядом и пропитанной алой горячей кровью рубашкой будет на его стороне. Будет защищать. Выбивать всеми силами возможность жить хоть отчасти так, как хочется Паку. Мин Юнги точно странный. Не здешний, словно одинокий горный цветок, не принадлежит ни карантину, ни трущобам. Тогда кто он, откуда?       Чимин исподлобья наблюдал, как блондин до дрожи медленно, будто нехотя сворачивал в узенький тусклый переулок меж двух серых многоэтажек с пушистым мхом на сырой земле и необъятным количеством старых железок. Слышал, как тот почти неслышно отпирал железную дверь маленьким серебристым ключом. Видел его хрупкую невысокую фигурку, растворяющуюся в тени голубоватых стен и кафельного скользкого пола. Осталось немного. Совсем чуть-чуть, и парнишка снова окажется у себя, в знакомой тихой комнате с бежевыми шкафами и глянцевым микроскопом. Будет трепетно считать часы до отправления на местное поле в компании темноглазого парнишки. А после снова надолго застрянет в своём маленьком мирке, расположившемся на третьем этаже местных домов, видя, как Джин и Юнги хёны преспокойно покидают здание ближе к восьми; как Хосок нерешительно жмётся, заглядывая в окна друга, будто снова собираясь вернуться, убедить розовенького возвращаться хоть на пару часов раньше. Как Чонгук мирно спит на скрипучем стуле, подперев плечом новенький шкаф, и забавно шевелит губами, будто пытается что-то сказать. Шуга остановился на незнакомом этаже. А Пак один остался стоять рядом с крутой лестницей, выжидая появления хоть кого-нибудь. Блондин лишь тяжёлой хищной походной прошёл к светлой двери, почти такой, как у розовенького, только номер на той говорил об обратном. Медленно проскользнул внутрь, не давая даже крохотной возможности увидеть другую светлую комнату этого здания. Остался там.       Учёный лишь гордо стоял в липком давящем одиночестве. Бессознательно застыл посреди мрачного лестничного пролёта в тусклом свете небольших редких лампочек, чуть отойдя от крутых ступеней. Он не знал, сколько прошло времени. Может, пара секунд. Или минут. Пак лишь сиротливо ждал, пока вернётся немного раздражённый суровый блондин, а сердце трепетно сжималось, билось в предвкушении. Сладостно крутило кульбиты в груди, пускало разноцветные мерцающие салюты, застряло где-то в узеньком горле, мешая спокойно дышать. Чимин уже совсем скоро увидит не только полуразрушенные дома нескольких окружных районов, а, быть может, целые необъятные трущобы. Без стен, правил, ограничений, где можно идти далеко-далеко вперёд, не натыкаясь на серую толстенную преграду, так отчаянно давящую на полурасшатанные нервы. Возможно, где-то недалеко океан, синей гладью растянувшийся за тысячи миль до ближайшей суши, или горы и пахучий лиственный, хвойный, смешанный лес с диковинными деревьями и дикими растениями, коих не было в карантине. А может, открытая степь, зелёным ковром протянувшаяся далеко-далеко вперёд, за горизонт, прямиком к палящему на закате ярко-оранжевому солнцу. Пак впервые увидит своими маленькими светлыми глазками что-то новое, дикое, необузданное, пустующее уже многие годы без пагубного влияния беспощадного человека. На шаг приблизится к своей, казалось, несбыточной мерцающей где-то на периферии фантомной мечте.       Светлая дверь чуть слышно отворилась, выпуская из объятий широкой светлой комнаты не светловолосого безучастного Шугу, а высокого крепкого парня с широкими мощными плечами и таким милым, детским, немного смазливым личиком. Тот молча оглядел тусклые голубоватые стены и только скупо кивнул невысокому мальчишке, мягкой бесшумной походкой ступая ближе к тому. Он точно грозный хищник, что коварно остановился всего в паре метров от глуповатой запуганной лани. Смотрел дико, будто готовился прыгнуть и разорвать, не оставив и следа от наивной добычи. А Пак только мечтательно стоял, витая где-то в мягких пушистых облаках или в божественном месте недалеко от врат Эдема. Он словно не заметил ни глухого стука широких настойчивых шагов, ни высокую молчаливую фигуру, не слышал глубокое размеренное дыхание недалеко от себя. Упрямо молчал, а в душе тлела настойчивая по-детски глупая идея и дальше не замечать темноглазого волком смотрящего на него парнишку. Пак смотрел лишь на потрескавшийся под ногами бежевый кафель, на припыленные стены и пыльные носки коричневых потрёпанных кед мальчишки. А мальчишки ли вообще?       — Так… Намджун дал согласие? — юношеский чуть хрипловатый тенор прозвучал, кажется, в каждом уголке небольшого лестничного пролета. Учёный только тогда поднял припухшие вострые глазки на недовольное лицо надзирателя. Тот стоял лениво, слишком расслабленно оперевшись обтянутым плотной тканью бедром о шаткие голубоватые перила. Смотрел до одури нагло, высокомерно, не скрывая ядом плещущееся в чёрных глазах тщеславие, но не враждебно. Не так, как раньше, больше Чимин не видел в красивых глазах ярого желания убить его или Хосока собственными руками, теперь он смотрел действительно как мальчишка с долей подросткового максимализма и свойственной всем тугой липкой ленью. Пак обрывисто кивнул. Убрал с лица несильно отросшую уже постепенно выцветающую чёлку, отворачиваясь от юношеского красивого лица. Порой этот мальчишка вселял животрепещущий необъяснимой ужас, а порой был просто милым ребёнком. Забавно жал аккуратный прямой носик и заинтересованно, с безмерной долей любопытства заглядывал в бумажки или микроскоп Пака, пока тот не видел. В такие моменты молодому селекционеру казалось, что перед ним совсем другой, неизвестный ему человек. Даже не ребёнок, просто юный парень, такой же, как он.       — Да. Шуга-хён смог его убедить, — Чимин поджал пухлые влажные губы и чуть отошёл от младшего, поднимаясь по невысоким ступенькам на свой родной этаж. — Я не думал, что моя просьба будет настолько колоссальной для Намджуна. Почему он не хочет меня туда отпускать?       Чон лишь безмолвной тенью шёл за удаляющейся ровной спиной с чуть опущенными хрупкими плечами. Молчал. Упрямо и дерзко. Поджал тонковатые губы, совсем как Чимин, кажется, прикидывал, стоит ли рассказывать что-то наивному учёному без согласия или ведома главного. Розовенький остановился возле знакомой двери с всё тем же родным серебристым номерком, отпирая ту небольшим железным ключом, что был только у него и, возможно, у лидера. Он не торопил. Трепетно ждал ответа, надеялся, что таковой последует. Розововолосый проплыл лёгкой, немного отстранённой походкой, точно гордый прекрасный олень, в открытую лабораторию, усаживаясь на своём стуле возле стального стола. Не отрывал светлых глаз Гука. Глядел строго, требовательно, с долей раздражения, будто непреклонный отец, что требовал признаться в подростковых, порой слишком жестоких шалостях, таких, как разбитое соседское окно или загнанная на дерево противная кошка местного дворника. На парня давно так никто не смотрел. Только Намджун уже очень и очень много лет назад. Шесть или, быть может, семь? Так много всего изменилось за эти годы. Но трепетная пробирающая, кажется, до самых костей дрожь, при виде отцовского строгого взгляда, не делась никуда. Снова парень чувствовал себя беззащитным парнишкой. Снова перед глазами улица и малолетний шаловливый Тэхён. Чонгуку одиннадцать, а рядом нет совсем никого, кроме таких же детей, что росли на улице и бегали хвостиками за старшими.       — Не я должен это рассказывать. Спроси у Шуги или Намджуна, — грубо, немного отстранённо говорил парень, будто превращаясь в того самого плаксивого хулиганистого мальчишку. Поспешно отвёл широкие тёмные глаза к огромному окну, не глядя на розовенького. Уставился на постепенно сереющее, покрытое грозовыми облаками небо. Скоро снова начнётся дождь. — Может, Хоуп знает. Хотя я в этом не сомневаюсь, — селекционер удивлённо приподнял ровные густые брови, слышал в голосе парня нотки безбожной давящей обиды, заполняющей его, точно гранёный стакан, до самых краев. Тот не отводил взора от оконного поблёскивающего стекла. Вонзился глазами, словно в плазменный телевизор последней супермодной модели, по которому снова крутили очередной тошнотворный сериал про подростков или жизнь нафиг никому ненужной женщины с чёртовой тучей комплексов.       Пак удивлённо приподнял ровные брови, оглядывая во вмиг помрачневшее лицо немногословного паренька. Селекционер не ошибался. Чётко слышал в хрипловатом мужественном голосе реки, океаны плещущейся на дне досады, горечи, уязвлённости. Он обижен. Обижен на всех: Шугу, Намджуна, других, кто знал обо всём, кто знал Хоупа, но ничего, совсем ничего ему не сказал. Только смотрел, как на трёхлетнего только научившегося говорить малыша, что возомнил из себя взрослого, достойного стоять наравне с лидером. А на деле нет. В глазах Базы он всё ещё несмышлёный слишком горячный мальчишка, которого подобрал с улицы главный, воспитывая очередную машину, не задающую лишних вопросов, для выполнения задач, очередных попыток выбить для трущоб хоть ничтожно малую долю того, что есть у карантина. Убийств. Выращивали, как ядовитый плющ, под ногами которого лились бездонные бушующие реки карминовой горячей крови. С Шугой было также? Или с тем грациозным парнем-котиком, что днями навещал Чимина, пока тот упрямился, сидя на жёстком полу в компании серых пищащих тварей? Учёный зажмурился, устало потирая напряжённую шею. Он дико боялся представить, что пережили эти дети за все годы бесконечных мучений. Никто из них не видел банальных детских забав или ярких живых улыбок друзей, которых не касался животрепещущий страх за себя и других. Не видел добродушных улыбок соседских бабушек, что всё ещё постоянно возмущались или сплетничали, стоило кому-то пройти, не поздоровавшись. Они просто существовали. Как что-то естественное, запретное, нежеланное. Сердце сдавливалось, сжималось, словно под натиском железных плит, от одной только непрошеной мысли. Такого больше не будет.       Учёный последний раз поднял задумчивый взгляд на красивое юное личико обиженного на всех парнишки. Ему не нужно лезть, допытываться, насильно выуживать что-то, вызывая ещё большее недовольства своим чрезмерным, кажется, не имеющим чётких границ или границ вообще любопытством. Пока что. Пока он здесь ещё чужой, отстранённый, до жути странный для каждого здешнего жителя. Потом он обязательно всё узнает, постарается ради этого, вложит силы. Добьётся. А сейчас стоит заняться другим, более важным ответственным делом. В конце концов, корень сам себя не изучит и любезно не запишет ровным почерком все данные в уже неизменную простенькую коричневатую тетрадь. А вот Чонгук вполне может разобраться сам, покопаться в себе, в далёком не таком безоблачном прошлом и, возможно, в не менее туманном настоящем. Только Чимин всё равно непременно выведает нужную информацию. Не от него, так от красноволосого улыбчивого друга, что живёт через пару метров от Пака, буквально за тонкой стенкой, облепленной старыми обоями. Для этого всего-то нужно затолкать ядом душащую гордость в самые дальние уголки, запереть на все замки и наконец, чёрт его дери, помириться с парнем, что был так долго всем в его жизни. Без которого сейчас до одури сложно, непривычно, пусто. Ужасно пусто, словно попал в просторный белый вакуум, где нет ни единой души по близости, только черти, что грызут, сжирают изнутри. Стоит извиниться.

Сегодня же.

***

      Юнги-хён обещал со всем разобраться. Если он так сказал, то безоговорочно сделает. Он — правая рука Намджуна, тот, на чьи худенькие плечи ложится такая же немалая, практически непосильная ответственность за трущобы и их жителей, детей, стариков, всех, кто не может себя защитить. Всех, кто всё ещё сводит концы с концами в неотстроенных заново домах. Юнги-хён обещал. Но отчего-то в трепещущем так быстро бьющемся сердце затаилась мрачная, горькая, греховная тревога, что отчаянно грызёт изнутри. Кажется, пожирает всего без остатка, выжимая разом все соки. Пак не мог успокоиться. Метался со вчерашнего вечера, словно заплутавший в столице котёнок с большими наивными глазками и надеждой на людскую доброту. Розовенький будто терялся в собственных ненастных мыслях, не слыша совсем-совсем ничего. В упор не видел таких необходимых сию же секунду предметов, которые лежали чуть ли не перед аккуратным красивым носом. Он банально не мог работать, нервно вытаптывая дорожку из собственных следов от одного тёмного угла к другому, невольно выпуская хрупкие вещицы из коротеньких пухлых пальчиков, привлекая внимание чёрных заинтересованных глаз, что, кажется, не отводили проницательного взгляда от маленькой фигуры в снежно-белом халате. От этого было не легче. Совсем. Только нервы подскакивали, кажется, ещё выше, до самого своего апогея. Казалось, доля секунды, и ринутся вниз, точно с огромной крутой скалы над синей гладью скалистого песчаного побережья. В тот вечер во рту бушевала необъятная жаркая Сахара, а глаза крутились, точно юркий волчок по светлой лаборатории. В тот вечер Пак удивил всех. Ушёл домой рано. Ещё раньше усердного Сокджина или неменьшего трудяги Хосока. Только Чонгук смотрел как-то странно, неверяще. Безмолвно поджимал губы, плетясь вслед за Паком по знакомым побитым дорогам, безлюдным кварталам, доходя до маленького тихого района, где жил розововолосый. Молчал. Как всегда, не произносил ни звука, хотя всю дорогу к дому Чимин точно спиной чувствовал прожигающий насквозь серьёзный взгляд адских глаз. Так же безмолвно пинал пыльные камни, стараясь отвлечься. Сбежать в свой маленький беззаботный мир, что тихо прятался где-то на периферии яркого пестрящего воображения. Но дома, в родной уютной комнате, всё ещё пахнущей таким опьяняющим запахом тягучей смолы и поздних полевых цветов, Пак не мог мирно провести даже пары жалких секунд. Метался, кажется, ещё быстрее игрушечного волчка. Вглядывался в голубоватые обои с цветущей павлонией и бесконечно жалел, что так рано отпустил темноволосого парнишку. Тот мог хоть чуточку скрасить серые будни, полные отчаянных, безбожных, угнетающих нервов. Время шло до одури медленно, точно безжалостно издевалось над истязающем себя парнем, тихо посмеиваясь в сторонке. Ночью он так и не сомкнул маленьких припухших глаз. Уставился в желтоватый, местами протекший потолок, накрыв одеялом хрупкое тельце до самого подбородка. Ещё долго мёрз, а сон не шёл ни спустя час, ни спустя два. Только когда начало светать, а ярко-оранжевое солнце только-только выпускало в объятья сероватому небу блестящие лучи, Пак уснул. Так просто и безмятежно пускал слюни в подушку, тихо радуясь, что смог отоспаться хоть пару часов. Он так и не услышал, когда вернулся безмерно уставший друг. Тот задержался до самой ночи, или, быть может, Пак просто не слышал, как скрипучая входная дверь с визгом отворилась, а лёгкие упругие шаги заглушил пушистый местами протёртый ковровый ворс.       Парень проснулся рано. В самом начале девятого лишь резко раскрыл опухшие заспанные глазки цвета светлого миндаля. А сон стремительно уплывал, редел, мчался куда-то очень далеко, возвращаясь в тот огромный сказочный мир, откуда пришёл. Парень просто лежал, приоткрыв суховатые губы, смотрел на потёкшие жёлтые пятна на белом потолке, тёр красные уставшие глаза с лопнувшими за долгую бессонную ночь капиллярами. Мысли расплывались, таяли, не могли собраться воедино. Розововолосый не следил за временем. Знал, прошла всего пара минут, а чувство, что он что-то упустил, лихорадочно душило, царапало, рвало на части. Только потом учёный, точно умалишённый, соскочил со скрипучей постели, с нечеловеческой скоростью натягивая на коротенькие ножки заранее приготовленные плотные штаны, а после тёплый вязаный свитер болотистого оттенка. Он опоздал. Безбожно проспал, отлёживая бока в кровати. Чонгук говорил, что придёт рано, быть может, в начале восьмого или чуть позже. Всё зависело от бледного хрупкого на вид блондина, что обещал со всем разобраться, снова поговорить с настойчивым лидером.       Чимин с опухшим заспанным лицом стремительно выскочил из маленькой теплой комнатушки, мечтая скорее скинуть с острых плеч сонное наваждение. Небольшая деревянная дверь неожиданно громко хлопнула за осунувшейся спиной, а парень чуть ли не бежал, шлёпая босыми ногами по холодному полу. Маленькие аккуратные пальчики невольно поджимались, хотелось скорее оказаться в комнате старшего, рядом с единственным деревянным комодом в их старом покосившемся доме, пропахшем, кажется, насквозь сыростью и прогорклой стариной. Хосок, быть может, ещё спал или с самого утра умчался в лабораторию завершать вчерашние опыты. Чимин закусил пухлую розовую губу. Чонгук снова будет хмуриться, ходить, недовольно насупившись, будто изнывая от желания сказать что-то колкое, резкое, обидное, лишь бы задеть учёного, что так часто стал засиживаться ночью без сна. И пусть. Главное, чтобы показал дорогу. Хотя, возможно, он и вовсе ещё не пришел? Готовился вместе с Юнги, и у Чимина ещё есть крохи такого нужного сейчас времени. Оставалось всем сердцем надеяться только на этот несбыточный шанс, который, как оказалось, был с треском упущен. Парень даже не думал, что когда-то увидит в своей неширокой чистой гостиной с протёртым диваном и дурацкими цветочными обоями сразу двух Чонов. Таких разных, совершенно не похожих друг на друга. Чон-младший хмуро стоял возле небольшого окошка, сложив крепкие руки на груди, не отводил адских глаз от старшего, что невольно жался на старом диване. Хосок, кажется, снова пытался разговорить нерадивого мрачного парнишку. Весело задавал дружелюбные вопросы, с необъятной тающей надеждой смотрел на напряжённую крепкую фигуру напротив. Но от того не следовало совсем ничего. Только изредка короткий резкий ответ и повёрнутое в сторону обиженное лицо. Чимин какой год подряд невольно поражался искреннему добродушию, улыбчивости, неизменной доброте старшего. Тот был готов стерпеть абсолютно всё. Был готов мирно проглотить едкие, брошенные в глубоком гневе слова, грубый неуважительный тон, ужасное пренебрежение собой, а после ещё солнечно сиял, желая хорошего дня. Чон Хосок точно светлый праведный ангел, посланный людям с небес, или трепетная надежда, так отчаянно таящаяся в иссохшихся сердцах каждого. Тот, кто остаётся до самого конца. Тот, кто ни за что не бросит.       Чимин остановился посреди узкого коридора. Совсем тихонько, словно крадущийся на цыпочках коварный кот, прошёл в неширокую комнатку, ступая на ворсистый ковер. Остался незамеченным. Хосок всё ещё приветливо тянул широкую улыбку, уверенно пытался говорить, а уголках живых светло-шоколадных глаз затаилась малая доля горечи, досады, которую тот снова оставит в себе как что-то постыдное, неправильное. Утренний гость, как и всегда, почти не размыкал тонковатых губ, осторожно выглядывал в не так давно вымытое Чимином окно, выискивая что-то на въездной площадке. Изредка отвечал хрипловатым, кажется, сонным тенором, искренне не догадываясь, как радовал этим Чона напротив. Пака увидели не сразу. Его заметил Чонгук в поблёскивающем отражении оконного стекла. А розовенький безмолвно стоял, слушал тихий практически монолог друга. Темноволосый развернулся, упрямо хмурил тёмные брови и смотрел укоризненно, с всё той же совсем крохотной долей тщеславия в чёрных глазах. После медленно, грациозно, словно угольно-чёрная гордая пантера, отошёл от окна, потирая жилистыми пальцами затёкшую крепкую шею, и, почти не размыкая губ, проговорил:       — Жду внизу, — голос хриплый, заспанный, будто он тоже не спал полночи. Лежал, смотря в потолок и безбожно давящие стены. Ждал, пока ярко-оранжевое солнце зайдёт из горизонта, осветит теплом, а после медленно устремится к самому зениту. Чон вышел, быстро покинул небольшую квартирку, несильно хлопая скрипучей дверью. Учёный лишь смотрел на худощавого друга, будто хотел о чем-то спросить, но не мог подобрать слов. Тот, медленно, своей лёгкой упругой походкой, подплыл к парню, сияя не хуже утреннего светила. Встал прямо перед красивым лицом с розовыми детскими щёчками и глазами-щелочками, что всегда пропадали, стоило тому заливисто засмеяться бархатным голоском.       — Доброе утро, Чиминни, — весело, как и всегда, говорил парень. — Он пришёл не так давно, не переживай, — розововолосый поджал губы, снова дивясь тому, насколько хорошо Хоби мог его прочесть. Он видел Пака, точно раскрытую книгу по психологии или ботанике, жадно читал страницу за страницей. С самого начала знал, чего тот жаждал всей душой и так отчаянно к этому шёл. Никогда не упрекал или обижался. Оставлял это далеко-далеко, где-то в высоченных горах Халласана. Лишь молчал и стойко поддерживал, как и сейчас. Друг снова легонько растянул тонкие губы, демонстрируя до дрожи милые детские ямочки, дружелюбно похлопал парня по ровной спине. Хотел снова покинуть комнату с обилием жёлтого и запахом прогорклой старины, лишь бы не докучать тому. Чимину не хотелось этого. Хотелось ещё со вчерашнего дня просто попросить прощения. За всё. Искренне простить его самому. Только бы не потерять по наивной детской глупости хорошего друга. Глупо, что он понял это спустя почти месяц. Мог бы и раньше.       — Хосок… — слова отчаянным комом застряли в узеньком горле. Мешал говорить.       — Тебя ждёт Чонгук. Иди в ванну, поговорим после твоего возвращения. Ладно? — он больше не улыбался, смотрел загнанной ланью в маленькие глазки. Его что-то тревожило. Отчаянно и неумолимо. А в красивых глазах плескалась немая просьба, которую друг, кажется, не мог озвучить. Произнести дрожащим голосом. Потому что страшно, потому что Пак не знает. И есть крохотная, почти песчаная надежда, что так и не узнает. Он вздохнул глубоко и шумно. Выговорил точно скороговоркой, обрывисто обнимая за худенькие плечи.       — Пожалуйста, будь осторожен. Не нарвись на неприятности, — после покинул жёлтую тусклую комнатку, оставляя друга один на один с собой. Красивое лицо с пухлыми щёчками недоуменно вытянулось, а светлые глаза так и смотрели вслед высокому худощавому парню. Что тот имел в виду, что могло ждать Чимина на заросшем поле в паре сотен километров отсюда? Почему все так боялись его туда отпускать? Даже Хосок не стал исключением. Парень вздрогнул. Пришёл в себя, отгоняя такие надоевшие тяжёлые мысли. Его ждал Чонгук где-то внизу. Мёрз на пронизывающем ноябрьском ветру.       Через пару недолгих минут Чимин быстро нёсся по лестничной клетке, выскакивая на стойкий пробирающий холод. Отчаянно кутался в тёплую хосокову куртку и неизменный шерстяной шарф. Темноволосого не было видно. Тот будто испарился, исчез на ветру и не желал снова появляться. Пак не представлял, даже не думал, куда тот мог так быстро уйти, где мог ждать розововолосого невысокого паренька, что нещадно проспал, заставив ждать. Учёный лихорадочно завертел головой, безрезультатно пытался заметить высокого паренька, который явно был где-то здесь. Но вот где? Его не видно ни на лестничной клетке с разбитыми вдребезги стеклами, ни на пустующей въездной площадке, заваленной всяким жилым хламом. Вокруг пусто, только Чимин одиноко стоял посреди двора. Парень лишь засунул замёрзшие пухлые пальчики в тёплые карманы куртки, втягивая тонкую шею. Холодно. До одури холодно. Непогода ещё со вчерашнего дня отчаянно бушевала за окнами. Ветер неистово носился по трущобам, точно играя в догонялки с кем-то невидимым, страшным; беспощадно сдувал жёлтые листья с высоченных деревьев, ломая сильные ветви, почти сносил прохудившийся профиль со старых серых многоэтажек. Чёрные грозовые тучи нагнетали не хуже, чем предвестник беды, будто пророча нечто ужасное, греховное, неостановимое. Чимин застыл. Неверяще уставился за угол покосившейся соседской многоэтажки. Там напряжённо стоял темноволосый, глядел куда-то вбок на разбросанный по двору хлам и утреннее солнце, выглянувшее на мгновение из-за туч. Лениво облокотился о дверь старого, на вид, мощного поблескивающего чёрным внедорожника неизвестной моделей. Таких машин не было в карантине. Пак ни разу не встречал, даже мельком не замечал подобные марки на отстроенных чистых улицах. Машина за Чоном далеко не новая, возможно, ломалась не раз, да и царапина на задней дверце, точно бельмо, красовалась в светлых глазах парня. Розовенький ещё глубокой ночью, пока сон отчаянно не шёл к нему в объятия, думал, на чём им предстоит добираться до поля за сотни миль отсюда. Теперь стало ясно. Ясно, что так отчаянно пытливо пытался выбить у Намджуна блондин. С чем пытался разобраться последние сутки. Чимин осторожно шёл к скучающему парню вдоль каменной холодной стены. Не отрывал глаз от чёрного несильно побитого автомобиля, отчаянно не веря, что всё-таки сядет в него. Чонгук медленно повернул лохматую голову, оглядывая замёрзшую фигуру, стоящую в нескольких метрах от него. Грациозно отошёл от двери, открывая ту парнишке, и только более лениво бросил тихое «садись». После тяжёлой уставшей походкой прошёл к водительскому сиденью, усаживаясь совсем рядом с Паком. В салоне чисто, гораздо теплее, чем на улице, и небольшой брелок висел на начисто вымытом зеркале. Пахло кожей и деревом. Это машина Намджуна? Или она принадлежит Базе?       Чонгук уверенно завёл ревущий мотор, пристёгивая себя к сиденью, а Чимин лишь повернулся корпусом к нему. Оглядывал красивый профиль, даже не догадываясь, чем снова его может удивить этот скрытный парень.       — Так ты… умеешь водить? — тихо, но до боли уверенно спросил он, не отводя светлых глаз. Чон повернулся к нему, заглянул, будто в самую душу, заставляя съёжиться, но дальше смотреть.       — Да, — короткий чёткий ответ, нет лишних слов. Совсем как у Шуги. — Пристегни ремень.       — Что?       — Ремень. Или мне это сделать? — Пак оживился, слишком быстро замотал розовой головой, а пухлые щёки в ту же секунду стыдливо запылали багрянцем. Маленькие ладошки потянулись к припыленному ремню, пристёгивая тело к кожаному чистому сиденью.       Машина резко тронулась, быстро выехала на побитую трассу, направляясь прямиком к выезду из хмурого города. На окраинах того и по сей день стоял ржавый почти упавший на землю указатель. Надпись на нём почти стёрлась, кажется, её и вовсе не прочесть, а столб порос пушистым зеленоватым мхом, вцепившемся в него точно насмерть. Чимин впервые так завороженно оглядывал здешние места, видя своими глазами, что происходило на протяжении таких долгих далеко не безоблачных лет. Разруха объяла все, каждый уголок: дома, магазины, здания правосудия. Не уцелело ничего. Только люди, ещё помнившие те дни, когда они жили спокойно. Хотя, и тех, кажется, вовсе не осталось. Парни не говорили, как и предполагал учёный ещё до выезда. Один смотрел чётко прямо, откидывая с красивых глаз тёмную чёлку, уверенно обхватил длинными грубоватыми пальцами руль и ехал прямо, изредка сворачивая на такую же неровную трассу. Другой смотрел по сторонам, пытаясь запечатлеть в необъятной памяти абсолютно всё, изредка посматривал на паренька рядом и неуверенно поджимал розовые губы. Временами косился на старую, видимо, давно сломанную магнитолу, искренне жалея, что нельзя включить хотя бы её.       Время тянулось до дрожи медленно, словно нехотя, а они всё ехали вдоль серой трассы. Скука, казалось, въелась, впиталась под кожу в самую кровь и больше от неё никуда не деться. Не помогали ни красочные горные пейзажи, сменяющиеся видом очередного сгнившего разнесённого поселения или пригорода. Только единожды за весь долгий путь Пак неверяще припал к оконному стеклу, заставляя Чона невольно обратить на свою тихую фигурку внимание. Таким искренне счастливым он не был уже очень давно, кажется, самого детства. За окнами виднелась бескрайняя синяя гладь, мерцающая даже под серыми тучами. Именно её Чимин ещё с самых пелёнок мечтал увидеть, почувствовать запах йода и соли и просто постоять на самом берегу, пока тёплые волны омывают ноги. Он не знал, океан это или, быть может, море, просто смотрел оленьими глазками на мечту, что грела его столько лет. Она сейчас так близко, как никогда прежде, но и очень далеко. Там, где Чимин просто парнишка, не учёный, где он жил как сам того хотел, ничем не обязанный никому. Он глядел на синюю гладь, казалось, и вовсе не моргал всё это время. Бесконечно, отчаянно хотел оказаться сейчас там, на берегу, а не проезжать мимо который час на старой побитой тачке.       Машина резко остановилась примерно через час, когда океан был больше не виден вдали, а в округе только редкие пахучие деревья и кусты. Большие и величественные. Они точно почтенно расступались, являя взору огромное зелёное покрывало с только-только желтеющей травой и растущими кустами шиповника. Чимин засмотрелся, уже хотел выскочить из чёрной машины, совершенно забывая про вмиг посерьёзневшего рядом мальчишку. Однако ему не дали так безрассудно выбежать прямиком к зелёным просторам. Красивые шероховатые пальцы резко схватил за тонкое бледное запястье, оттягивая от двери. Чимин нахмурился, недовольно повернул розовую голову сталкиваясь со взглядом серьёзных чёрных глаз, смотрящих с напускной величественностью, гордостью. Хотя на их дне отчаянно плескалось волнение. Даже страх? Гук поджал губы, наклоняясь в сторону Пака, а тот упрямо сидел молча, ждал, пока темноглазый скажет хоть что-то.       — Подожди. Сиди здесь, — Чон потянулся ещё дальше, почти касаясь локтями крепких бёдер, аккуратно раскрыл бардачок, бережно выуживая оттуда любовно начищенное чёрное оружие. Пистолет. Кажется, именно тот, что был тогда, почти месяц назад в родных лабораториях под карантином. Тогда Чонгук впервые убил.       — Это ещё зачем? — парень в страхе отстранился, глубоко задышал, вжимаясь острыми лопатками в мягкую спинку кожаного сиденья. А Чон молчал пару долгих секунд, насмешливо глядя в испуганные светлые глазки. После громко уверенно произнёс, изо всех сил стараясь скрыть мило поднимающиеся уголки тонковатых губ:       — Мера предосторожности. Не бойся, если я тебя убью, со мной то же сделает Намджун, — темноволосый отвернулся, держал обсидиановую железку, будто самую дорогую, хрупкую вещь, кропотливо вылитую из чистейшего хрусталя. А Пак лишь недоумённо смотрел, как тот, чуть нахмурившись, проверял магазин, что-то еле слышно шепча. После парень освободил водительское место, насторожено осматриваясь по сторонам и лишь потом кивнул Чимину, безмолвно разрешая выйти. Тот послушался, выплыл легко, оживлённо из побитой машины. Жадно осмотрелся. Цеплялся глазами за каждую мелочь, каждый разросшийся дикий куст, что рос в округе. Каждый булыжник или огромное, быть может, вековое дерево с красивым пахучим стволом и опавшими листьями. Парнишка не замечал Чонгука, уходил дальше и дальше, ища лучшее место, где будет проще вскопать. Почва сырая, мягкая, податливая. То, что нужно молодому селекционеру, он в любую минуту запросто мог взять пробу, сейчас же просто хотелось осмотреться, увидеть всё то, что он так долго мечтал узреть. Строил фантомные мечты, надежды, желания, пока жил взаперти в объятиях бетонных толстых стен.       Небо вокруг серое и мрачное, лишено всяких нежных красивых красок, только тучи, закрывающие собой солнце. Чимин бродил по округам, слыша, как ломаются под ногами ветки и шуршат опавшие уже сухие листья. Чон остановился сзади, обеспокоенно следил за хрупкой фигурой, что медленно приближалась к колючим кустам шиповника, потом снова отводил глаза и глядел вперёд, будто ожидая чего-то. Учёный не придал этому значения, остановился возле колючих ветвей, вглядываясь в их глубь. Перед взором что-то мелькнуло. Что-то яркое, будто валяющаяся в кустах ткань. Чимин нагнулся ниже, стараясь чётче рассмотреть уже найденную глазами яркую вещь и чёрные грязные волосы. Он вздрогнул, отшатнулся на пару шагов, видя в паре метров тело. Человеческое тело. Оно лежало вниз головой и тихо болезненно всхлипывало, будто отчаянно задыхаясь. Пак станом подался вперёд и тихо, так, чтобы не слышал никто, кроме него и умирающего, проговорил дрожащим голосом:       — С вами всё хорошо? — Чимин не видел лица, только драную, местами промокшую одежду на сильно исхудавшем иссохшемся теле и жёсткие, точно конские грубые прядки, чёрные волосы. Казалось, незнакомец вовсе не дышал, точно мертвец, лежал на сырой всё ещё зелёной траве под открытым небом. Он словно действительно был мёртв. Однако Пак слышал тихие обрывистые утробные хрипы, искренне страшась подойти хоть на метр ближе. Незнакомец ещё жив. А учёный будто намертво прирос к сырой земле, пуская корни глубже, ещё глубже в почву. Перед опухшими глазами почти бездыханное худощавое тело. В мыслях только дикий отчаянный крик и болезненное желание сделать, чёрт его дери, хоть что-то! Наверное, стоило позвать Чонгука, вопить тому во всё горло, чтобы сейчас же мчался сюда, а не смотреть на полумёртвого, как на диковинную вещицу с бабушкиной барахолки. Парнишка отчаянно вертел розовой макушкой, безудержно выискивая такую нужную сейчас крепкую фигуру темноволосого парнишки. Тот напряжённо стоял недалеко от Пака. Всего в десятке метров, не сводил чёрных злобных глаз с периметра, крепче обхватывая жилистыми тонкими пальцами рукоять гагатового поблескивающий пистолета. Он не видел ни полумёртвое тело, сиротливо спрятанное в зелёных кустах, ни встревоженное, объятое безмерной паникой лицо Пака. Стоял и упорно за чем-то следил, кажется, вовсе не моргая.       — Чонгук! — сипло, пытаясь совладать с собственным вмиг подскочившим на пару октав голосом, крикнул розовенький. Он будто побледнел на несколько тонов, пока безмолвно стоял рядом с разросшимися кустами шиповника, под которыми умирал темноволосый человек. — Иди сю…да, — сбоку послышался треск или, быть может, хруст. Чимин замолчал. Медленно, дрожа, кажется, всем худеньким тельцем, повернулся к кустам. Учёный сглотнул вязкий душащий ком, что так отчаянно мешал дышать. Сердце зашлось в дикой скачке. В ушах застыл озлобленный кровожадный рык, а перед глазами белая, отдающая синевой мраморная кожа, покрытая коричневыми струпьями. Незнакомец будто ожил за миг, за секунду, долговязо, неуклюже поднимаясь из кустов. Он щерился, точно дикий пёс, сбежавший с привязи, смотрел безжизненными белыми глазами с туманной поволокой на безмолвного Пака. Секунда, и набросится, разорвет, сожрёт всего, не оставит даже костей. Вот из-за чего его не хотели пускать, из-за чего Намджун так отчаянно стоял на своём, не желая уступать серьёзному блондину. Из-за чего Хосок так смотрел, всей бесконечно доброй солнечной душой прося быть осторожней.       Ноги словно налились свинцом. Перед глазами ничего, только пустой неживой взгляд и дикая улыбка. Сердце давно колотилось где-то в горле, отчаянно выцарапывая себе путь наружу, а руки безудержно тряслись. Глупо надеяться на помощь. Таить в себе маленькие хрупкие бутоны надежды, что его спасут. Это разлагающееся тело когда-то живого имеющего свои мечты, цели человека, не оставит живым никого, сожрёт, ни на секунду не задумываясь о банальной жалости, человечности. А можно ли его вообще назвать человеком, пусть и бывшим? Чимин отчаянно зажмурил маленькие цвета светлого миндаля глазки, последним видя резкий, до жути быстрый рывок и мраморное лицо с глубокой царапиной на лбу. Кажется, всё. Он больше не увидит ни лучезарной улыбки Хосока, перед которым так и не успел извиниться, ни хмурого взгляда Шуги, ни уже таких знакомых чёрных глаз и лохматой головы. Он так и не успел выполнить обещание, данное лидеру. И себе.

Досадно.

      Чимин не чувствовал боли. Совсем. Ни зубов, жадно вгрызающихся в крепкие мышцы, ни грязных, нестриженных когтей, дерущих нежную кожу. Быть может, он давно уже умер, а его тело раздирает на части зубастый человекоподобный монстр, либо всё ещё доживает последние секунды в этом жестоком мире. Селекционер жмурился, дико дрожа всем телом. Ждал своей участи, готовился к худшему. Но не следовало ничего. Ни через секунду, ни через три. А в какой-то момент прогремел звенящий оглушительный выстрел, разлетающийся, кажется, по всему тихому полю. Учёный вздрогнул, испуганно раскрыл светлые глазки, впиваясь ими в чудище, ничком упавшее на холодную землю. В плече того красовалась зияющая сквозная рана, а вокруг ни капли алой крови, только мраморная кожа и утробный рык. Но уже не его. Парень успел забыть про темноволосого мальчишку, что промчался мимо, с силой отталкивая невнимательного учёного как можно дальше от живого трупа. Парнишка не удержался на вмиг ослабевших ногах, повалился на сырую траву. Издалека видел бешеный животный взор тёмных глаз, готовых разорвать всех в клочья не хуже, чем нежить в паре метров. Он зол. Бесконечно зол. На Пака, что нарвался на неприятности, на полумёртвую тварь, что и по сей день портила жизнь трущобам, а главное — на себя. Не уследил всего за одним пареньком. Чимин никогда не видел такого Чонгука. Объятого пеленой ненависти, горечи, плещущейся в венах и артериях, с безмерным желанием убивать. Он точно больше не наивный малыш, недооценённый всеми. Хищник. Дикий зверь из породы кошачьих. Учёный не мог отвести взор заворожённых глаз от крепкого тела, безжалостно отрывающего конечности от полусгнившего трупа. Так надо. Так учил Намджун, когда он был еще несмышленышем, ребёнком, только-только вступившим в Базу. Припухшие глазки заволокло пеленой, а мутная крепкая фигура больше не двигалась, просто стояла, кажется, стараясь отдышаться. Где-то на периферии всё ещё звук ломающихся полусгнивших костей и тихий знакомый голос искренне обеспокоенного Чонгука перед самым лицом:       — Ты как?