ФЕНОМЕН: ИЗБЫТОЧНЫЕ МЕРЫ

В первый раз сознание вернулось к Юнги еще до рассвета, в холодный сизый час перед восходом солнца. Он не понимал, где находится и что произошло, чувствовал лишь, как внутри плещется, переполняя внутренности, соленая жижа, в которой он тонул. Его долго, мучительно, болезненно рвало чем-то насыщенно-зеленым, словно абсент. Со лба срывались холодные капли пота, катились по челке прямо из-под шляпы. Юнги раздраженно сорвал ее с себя, из последних сил отполз в сторону, чтобы не рухнуть в собственные нечистоты — и выключился снова. Вельветовый теплый нос разбудил его во второй раз, уже почти в полдень. Поморщившись от слабости и яркого света, Юнги открыл глаза — и увидел перед собой серую лошадиную морду. Та самая роскошная кобыла в яблоках, на которой ехала Мара, теперь стояла над ним и душно тыкалась в самое лицо. — Надо же… Как ты уцелела? Юнги с нежностью протянул руку, гладя теплые сопящие ноздри. Лошадь понюхала его ладонь и взволнованно заржала — должно быть, от него до сих пор пахло чем-то страшным. Вообще поразительно, что животное от него не шарахается: после всего, что он наделал. Чтобы сесть, ему пришлось схватиться за лошадиные поводья и буквально вытянуть себя вперед. Та не просто не сопротивлялась, а даже будто рванула его на себя, задрав голову. Умная девочка! Только приняв более-менее вертикальное положение, Юнги смог различить масштабы разрушений — и аж присвистнул, пораженный: он валялся посредине большого кратера, деревья на много метров вокруг были выкорчеваны и повалены, кусты сплошь переломаны, а от дороги не осталось и следа, ее завалило земляным дождем. Вот, почему он до последнего не хотел обращаться к сущностям, сокрытым внутри — их не успокоишь и не остановишь. Защищаясь, Юнги нес такие разрушения, что сам повод для самообороны начинал казаться пустяковым. К тому же, он не знал, кому воздавать хвалу за собственное решение покинуть предыдущего спутника: кумо с компанией так или иначе планировали напасть, все равно пришлось бы прибегать к его смертоносным силам, а чахоточные крестьяне вряд ли отличаются повышенной взрывоустойчивостью. Грустно, если к разгрому, учиненному Юнги, добавилась бы еще и невинная жертва. На земле неподалеку виднелось маслянистое черное пятно. Юнги догадался, откуда оно там: зеленая жижа, исторгнутая им из себя ночью, пропитала почву и теперь темнела, высыхая. Он поморщился от отвращения и горького послевкусия. Так, собраться. Юнги похлопал себя по телу, будто проверяя полноту собственной комплектации. Вот же как смешно: вокруг на сотню метров выкосило все живое, а у него даже пуговицы от плаща не отлетели, даже сумку (слава долбаным богам!) с плеча не сорвало. Шляпа валялась в пыли совсем рядом. Юнги понюхал ее, прежде, чем надеть — несмотря на утренние приключения, вещь не хранила посторонних неприятных ароматов. Аккуратно нахлобучивая ее на макушку, Юнги отметил, что волосы, спадавшие ему на глаза, больше не голубые. Оттянул пальцами прядку подлиннее — так и есть, светло-зеленые. Любой призванный демон, сливаясь с ним, окрашивал его шевелюру в новый уникальный цвет. Только глаза как были темно-серыми, почти черными — так и оставались. Поговаривали, что у его коллег по цеху подобный эффект проявляется по-разному: кто-то ощутимо меняется внешне (например, призвал ты из недр своих длинноволосого Нисрока, разложил врагов на молекулы — а у самого тоже грива до плеч отросла), а по иным совсем не понятно, будто и не владел их телом никто рогатый и парнокопытный. Те, кто был попижонистее, радовались своим метаморфозам и козыряли перед девками, будто это волосы сами собой перекрасились, а не вследствие страшной силы, очередной смертельной схватки, непременно с жертвами и разрушениями. Юнги же было наплевать. Он носил черное, прикрывался широкими полями и порой вовсе не сразу замечал изменения. Перед кем ему было хвастаться? Может, перед кобылой? Помогая себе руками, Юнги нетвердо встал на ноги. Животное подалось вперед в явной попытке пожевать края шляпы, но ему удалось вывернуться. — Ишь, чего удумала! — беззлобно прикрикнул на нее Юнги. — Хочешь есть — иди, вон я тебе сколько всего ночью нарвал, на всю оставшуюся хватит. А затем добавил задумчиво, водя ладонью по жесткой гладкой шерсти: — Смотри, какая удача: я решил обзавестись личным транспортом, а тут ты. Ты ведь не против подружиться, правда? Хозяйка вряд ли еще хоть раз на тебе покатается. — Лошадь фыркнула. Она не имела возражений. — Как же мне тебя назвать-то? Юнги уставился в ярко-голубые, прикрытые щеткой светлых ресниц, лошадиные глаза, будто надеялся прочитать там ответ. Время шло, а идей все не было. — Ну и к черту, — отмахнулся Юнги. — Назову тебя позже. Нам с тобой надо ехать. Подобная мысль была весьма кстати: судя по всему, час шел к обеду. В планах Юнги было к этому времени уже выехать из Башен, чтобы вечером оказаться на месте. Кто ж знал, что по дороге его настигнут такие приключения? Теперь же он чудовищно опаздывал. Если брать во внимание, сколько дел натворил один-единственный демон, покоренный и управляемый, поселенный в опытное тренированное тело, всего за несколько минут, то страшно представить, что осталось от деревни за четыре дня тесного знакомства с одержимцем. Трость тоже каким-то чудом пережила ночь. Юнги нашел ее воткнутой в землю почти у самого края воронки. Он не представлял себе, как она туда попала. Вещь была любовно вытерта ладонью и отправлена за спину — на законное место, а сам хозяин проверил подпругу и неумело затянул потуже приструги, не до конца понимая, зачем. Он не раз наблюдал, как это делают другие наездники — значит для чего-то это нужно. С отвращением Юнги обнаружил во рту лошади ранее не замеченный твердый трензель. Уголки губ, соприкасавшиеся с металлом, были воспалены и покрыты трещинами — печальное следствие грубого отношения предыдущей владелицы. Юнги уже вознамерился достать из голенища стилет и отрезать мучительный агрегат к ебени матери, но вовремя обнаружил, что тот легко отстегивается. Лошадь дала вынуть обслюнявленные, все в пене, удила у себя изо рта, источая видимую благодарность. Юнги тут же брезгливо выбросил трензель на землю.  — Так легче? — поинтересовался он, будто кобыла могла как-то прокомментировать его действия. Она, конечно же, не могла. Юнги вставил ногу в стремя, немного попрыгал на второй, примеряясь к размеру лошади — и, наконец, залез. Когда тебе помогает кто-то другой, весь процесс, безусловно, дается легче, но ничего неисполнимого. Теперь осталось начать движение. Один вопрос: как? Юнги прикрыл рукой лицо, сконфуженно смеясь. Будь здесь свидетели, он, сидящий в седле со всей возможной неуклюжестью, точно являл бы собой смехотворное зрелище. Как человеку можно дожить до двадцати шести лет, так и не научившись конной езде?! Помнится, Тэхён неплохо держится верхом. Что он делает, чтобы лошадь… начала идти? У мага была превосходная мраморная аппалуза: веселая и дружелюбная, чуть жеманная, как и сам хозяин. Когда она скакала кокетливой иноходью в солнечный день, ассиметричная россыпь темных пятен по белому крупу казалась следами неудачного знакомства с праздничным фейерверком. Юнги невольно любовался, как друг, улыбаясь во весь рот, тискает ее мускулистую шею, как бережно расчесывает длинную седую гриву, не прекращая нежно называть по имени: «Секкиян, девочка моя, Секкиян хорошая, умница, Секкиян»… В переводе это значило «ягненок», и Юнги не мог поспорить: любимицаТэхёна нравом вправду походила на маленькую овечку. Юнги никогда раньше не держал питомцев, среди демонологов это не водилось. Маги — они да, постоянно таскали за собой всякую живность: то птица сидит на плече (как она туда не срет с периодичностью раз в две минуты?!) и щебечет/каркает, то ящерица склизкая обнаружится среди вещей, то пошлая черная кошка прошмыгнет. Юнги находил еще один повод любить друга в том, что тот не изменял своей Секкиян и больше мохнатых друзей не заводил. Легкий и стройный Тэхён из личных убеждений не насиловал лошадь лишней упряжью: лишь стеганый вальтрап и недоуздок, чтобы не цепляться в гриву, если вдруг потеряет равновесие. Он общался с ней движениями тела и тихими командами прямо во внимательное острое ушко. Было достаточно просто повести бедрами, чтобы кобыла весело потрусила, нетерпеливо ожидая отмашки перейти на галоп. Попробовать стоило. Юнги поерзал в седле—ноль реакции. Его лошадь стояла, как вкопанная, изредка поковыривая копытом землю. Тогда он отчетливее подался тазом вперед, даже слегка оттопыривая зад. Животное под ним насторожилось, но не двинулось. Юнги снова расхохотался, чувствуя, как краснеет сам перед собой. Он бы еще эту несчастную по жопе похлопал, приговаривая «да, малышка!» — настолько странными и развратными показались ему собственные движения. — Ах ты ж, зараза! — выругался он сквозь смех. — Так и будем тут торчать? Что мне сделать, чтобы ты пошла? И тут, совершенно внезапно, лошадь взяла — и тронулась. Юнги от удивления чуть не скатился на землю — благо, вовремя вцепился в поводья. Ему говорили, что некоторых скакунов обучают слушаться исключительно голоса, — та же Секкиян в подтверждение, — но вот так, незнакомого человека и с первого раза… — А теперь стой, — все еще не веря в происходящее сказал Юнги. Животное застыло. Ух, ты. Кажется, это будет занятная поездочка. Снобы и ханжи порой получают удивительный жизненный опыт там, где не ждали. Юнги любил чистую одежду, ненавидел потеть, а в особо отвратные дни вовсе надевал перчатки, дабы лишний раз никого и ничего не касаться. Умом-то он осознавал, что верховая езда ему, мягко говоря, пригодится — особенно, учитывая специфику профессии. Но предпочитал откладывать этот вопрос в долгий ящик, с комфортом путешествуя за чужой счет. Но случилось, в общем, как и в тот раз, с первым крупным демоном: он просто взял — и со всей дури въехал в новые обстоятельства своим прекрасным бледным личиком. Возьми он до этого хотя бы пару уроков — то по крайней мере знал бы, чего ожидать. Но тут время поджимало так сильно, что даже медленная рысь казалась недопустимой роскошью, поэтому Юнги сразу же попросил свою лошадь ускориться, о чем немедленно пожалел. Мало того, что от него теперь воняло сальной шерстью, а весь подол забрызгало грязью — он еще и здорово перепугался, что свалится во время очередного активного прыжка или врежется лбом в низкорастущую ветку, оставшись без глаз. По его расчетам до деревни было несколько часов ходу, но уже к трем пополудни Юнги попрощался с идеей деторождения. В паху саднило так, что каждый подскок-удар о седло отдавался по костям, проходя до самых ушей. То ли он сидел как-то не так, то ли катание на лошади — забава для мазохистов, но ему казалось, что кто-то упорно превращает его в женщину посредством огромной кувалды, вдалбливая внутрь все, что должно находиться снаружи. Внутренняя часть обоих бедер, которыми он судорожно охватывал раздутое от напряжения лошадиное тулово, горела инфернальным огнем. Юнги был готов поспорить, что, прибыв на место назначения, еще как минимум сутки будет ходить, параболически расставив ноги, как долбаный краб-отшельник (даром, что не боком). Вот это удивятся его наниматели. Если они, конечно, еще живы. Волевым усилием Юнги принял решение не заезжать в Башни. Его желудок, не знавший горячей пищи уже третьи сутки, неистово протестовал, но нежелание объясняться с городской стражей касательно жуткого бурелома в лесу было куда сильнее голода. Юнги в принципе повезло, что его разбудила кобыла, а не патрульный отряд: уж слишком близко к крепостной стене произошла их ночная свистопляска, дозорные наверняка все видели и точно выслали кого-то на разведку. Обогнув город по дуге, они, наконец, покинули лес. День выдался славный: солнечный, немного ветреный, какие бывают только на излете сентября. Заприметив широкий ручей, двигавший мельницу неподалеку, Юнги инстинктивно натянул поводья влево — лошадь снова послушалась. Доскакав до воды почти вплотную, он неуклюже спешился и тут же повалился на траву, изнемогая от боли и ссадин. Собственные штаны казались ему пыточным агрегатом, так глубоко их швы врезались в нежную кожу с внутренней стороны. Он лежал, дышал жухнущей травой и слушал, как лошадь шумно глотает воду. Юнги хотел закрыть глаза, задремать, послать к чертям этого глупого купца с его глупыми проблемами — но не мог ничего из вышеперечисленного. Он боялся лишний раз смежать веки: в любой момент один из заключенных мог попробовать его на прочность. Демоны вообще потрясающе чутки к моментам слабости и беспечности. Хроническая усталость — профессиональная болезнь ему подобных. Дав животному напиться и наполнив свои собственные фляги, Юнги продолжил путь. Маршрут был, в основном, безлюден, но пару раз дорога выносила его на большой тракт. Мимо проходили грузные волы, тянущие безразмерные повозки со строительным камнем. Ими погоняли хмурые мужчины с грязными руками, Юнги таких видел только издалека. Порой он чувствовал себя аквариумной рыбкой, следящей за реальной жизнью через толстое стекло: родился в достатке, едва выплюнул серебряную ложку — сразу же поступил в академию. А оттуда вот пошел учиться реальной действительности. Она, как оказалось, премерзкая сука — и хозяйство от нее болит. Интересно, а как смотрелся со стороны он сам? Еще издали углядев косую щербатую доску с надписью «Глоебадена», Юнги сразу подумал о том, что для местных людей он, должно быть, такой же долбаный экспонат, как и они для него. Большинство ведь родились и выросли в деревне или, по крайней мере, в ближайших окрестностях. Мало кто из рабочего люда имеет возможность даже элементарно отлучиться от хозяйства, чтобы попутешествовать, узнать мир… Так что вид зеленоволосого богато одетого пижона с нездешним разрезом глаз скорее всего покажется им диковатым. Глоебадена, Глоебадена… Название-то какое мерзкое. Будто у жабы несварение и ее рвет мухами. Юнги решил, что с этого дня будет называть «глоебаденой» эффект, производимый на его тело вызовом очередного демона. Ночью вот его хорошенько отглоебаденило на землю: так отглоебаденило, что горло до сих пор першит. Он рвано рассмеялся. Смеяться над собственными шутками — удел одиноких людей. ▶ ionnalee - Watches Watches Как бы там ни было, Юнги приехал. Именно сюда его звала слезливая мольба о помощи. Но можно выбросить абсолютно все детали письма из головы — настолько очевидными были обстоятельства. В чернильном поздневечернем небе крутилось яркое зарево из крупных винно-красных туч и разрядов молнии. Вниз, словно грибница, спускался жемчужный столб света. Спускался — и терялся где-то в проломленной крыше часовни. — Пиздец, — ёмко заключил Юнги себе под нос. Но, кстати, могло быть и хуже. Несмотря на имеющиеся разрушения, основная масса домишек стояли в целости. Юнги силился издали услышать, шумят ли на улице люди. Даже если попрятались и визжат от страха, это хорошо. Всегда хорошо, когда есть кому визжать. Но нет, из звуков различался лишь шум ветра в древесных кронах и характерное рокотание в небе. Лошадь тоже заметила вспышки и движение, напряглась, затрепетала ноздрями, но не остановилась. Юнги перегнулся через седло, чтобы ободряюще потрепать ее по серой спинке. — Я не дам тебя в обиду, обещаю. Но подумал немного и прибавил: — Если что — беги. Едва доехав до главных ворот, Юнги спешился: во-первых, больно было уже до искр из глаз, а во-вторых, он все-таки хотел дать кобыле больше шансов на спасение, если ситуация вдруг начнет стремительно выходить из-под контроля. Пока не было похоже на то, но Юнги, как ни странно, смущало именно отсутствие масштабных последствий демонической деятельности. Четыре дня он сюда добирался, а сколько летела птица? Как скоро крестьяне вообще сообразили, к кому им обращаться? Если судить по зареву, питомца себе купец отхватил жирненького, такой за неделю без малого успел бы все дома в труху стереть, половину девок обесчестить, а тех, кто пострашнее — сожрать. Потом за мужиков бы принялся с теми же намерениями. Но сегодняшний его пациент почему-то вел себя крайне интеллигентно, Юнги бы даже сказал, что скромно. Это настораживало. Центральная улица выглядела пережившей массовую панику, но была освещена. Хороший знак. Тут и там лежали брошенные вещи: Юнги различил чью-то плетёную корзину для сбора урожая (хозяйка буквально выронила ее из рук, вокруг валялись грязные затоптанные капустные кочаны), ветер носил чье-то исподнее, ранее висевшее на бельевой веревке. Единственной замеченной жертвой на тот момент был большой жирный хряк со вспоротым брюхом. Все его внутренности покоились в дорожной пыли, в них копошились крысы, слышалось жужжание мух. Судя по состоянию, туша на своем месте уже не первый день, но никто не потрудился ее убрать. Юнги смотрел по сторонам, чувствовал на себе чужие взгляды, но не находил ровным счетом никого. Он раздумывал, стоит ли подать голос и позвать хотя бы старосту, или лучше просто вломиться в любой из домов, надеясь, что там сидят затаившиеся выжившие. Пока хозяин неслышно брел вперед, подметая землю длинными полами шерстяного плаща, его лошадь почувствовала себя смелее. Кобыла, как ни в чем ни бывало, потрусила в сторону и принялась жевать капустный лист. Юнги хотел шикнуть на нее, но сжалился: уж слишком аппетитно ей хрустелось, он бы и сам не отказался, ведь в дороге без остановок поесть некогда. Отвлекаясь от урчания в животе, Юнги снова перевел взгляд на часовню — и ад творившийся над ней. Есть такая занятная штука, как профессиональный цинизм. Он свойственен, к примеру, военным и докторам: перед тобой может умирать, харкаться кровью и изнывать от невероятных мучений полноценное человеческое существо, с глазами, мамой и папой — а ты будешь смотреть на него без тени сочувствия или паники. Не потому, что тебе его не жалко, нет: ты просто уже перевидал таких с десяток только в этом месяце. Что ж теперь, по каждому убиваться? Гораздо полезнее, в частности, для самого страдающего, твое хладнокровие и готовность работать свою работу. Тебе платят за нее, а не за скорбное заламывание рук. Именно поэтому Юнги стоял тут, рядом с трупом хряка, перед разрушенным храмом, посреди океана осязаемого страха — и флегматично разглядывал электрические зигзаги, лизавшие своими хвостиками пушистое грязно-кровавое облако. Ему бы понять, что за тварь завладела купцом, и что ей надобно… — Пс-с, псссс! — позвали откуда-то. Юнги обернулся, выискивая источник шума. Оказалось, что из окна харчевни «Дом лесника» (если верить вывеске) на него смотрят два блестящих испуганных глаза. Окно чем-то плотно занавешено изнутри, стекло давно разбито, поэтому мятая старушенция в сером клобуке может без труда с ним общаться, выглянув наружу сквозь махонькую щелочку. Юнги приблизился к окошку, но женщина не стала дальше разговаривать, лишь поманила рукой. Тяжелая дубовая дверь лязгнула засовом и приоткрылась, впуская. Юнги, не мешкая, принял предложение войти, затем перевел взгляд вглубь комнаты — и аж присвистнул. Словно селедки в тесной бочке, в харчевню набились люди: старые, молодые, женщины и мужчины, совсем еще груднички — все тихо жались друг к другу с одинаковым выражением ужаса на лицах. При виде гостя, по ним прошло дуновение едва различимой надежды. Вокруг царил густой полумрак, взрезаемый лишь тусклым пламенем маленькой свечи. Должно быть, дополнительная мера предосторожности, чтобы светом не выдавать своего местоположения. Юнги поразился тому, какая в комнате звенела тишина: даже дети молча глотали слезы, обильно струившиеся по щекам и боялись лишний раз хлюпнуть носом. — Это вы будете господин демонист? — робко поинтересовался один из старших мужчин, обладатель огромной рыжеватой бороды с проседью. Юнги невольно скривился. — Демонолог, — поправил он. — Мин Юнги, к вашим услугам. Мужчина охотно затряс головой, ему вторили еще несколько человек. — Я староста здешний, — начал он, широким жестом приглашая гостя сесть за стол и опускаясь напротив. — Это я вам написал. Юнги кивнул, давая понять, что внимательно слушает. — Вы сказали, что какой-то ваш не то торговец, не то купец выхватил визитера на свою голову. Как ему это удалось? Староста почему-то смолчал, грустно оглянувшись в толпу, будто позади него находился кто-то, знающий историю лучше. Так и оказалось: из полумрака к столу подошел щупленький старичок в соломенной шляпе — такие обычно оказываются рыбаками или держат пасеку. — Не просто торговец, господин демонолог, а наш парнишка. Он мне как сын. Мы с его родителями дружны были, вместе годами в море ходили. А как их не стало — так он перебрался в город. Подальше, говорит, хочу быть от воды. Плохие воспоминания навевает. Утонули, стало быть, его мамка с папкой. — А дальше что было? — Юнги терял терпение. Там в ста метрах неизвестная тварь церковь по кирпичикам раскладывает, а старика на истории из жизни потянуло. — В городе он торговать начал разной мудрёной штукой: привозил нам всякие баночки да настойки, вещицы красивые чтоб на полку поставить и любоваться. Мне вот давеча такой красивый кор… Ах, ну, конечно. Как же Юнги сам не связал два и два?! Старьевщики, барахольщики, торговцы антиквариатом и волшебными артефактами — вот первые кандидаты в одержимцы, особенно если тупы, как пробка, и скупают без разбора неизвестно что неизвестно у кого. Попадается им причудливая позолоченная бутылка или флакончик с рубиновой инкрустацией — сразу чудится звон монет. Такие красивости любая богатая дама с руками оторвет, чтобы там хранить свои духи или слезы, пролитые по возлюбленному. Вооружатся тряпками да затирками, начнут намывать и оттирать, пробку отвинтят — а оттуда на них и выпрыгнет то, что годами внутри сидело. Распространенная была в старину практика — пленить злокозненные сущности в сосудах и коробках, пока не догадались помещать в людей. Таких, как Юнги. — Ну же, удивите меня, — он вздохнул с досадой. — Что это было? Пузырек? Баночка? Старинная ваза? Небольшое столпотворение загудело, зашепталось. Староста поднял руку, останавливая шум. — Не то и не другое, — ответил старик. — Мне занемоглось давеча, я возьми и напиши мальчику, что, мол, так и так — болею. А он всегда был чувствительным: приехал, навез разных микстур да припарок. Меня враз с постели поднял. Потом и говорит: хочу, мол, дядька, в дом старый сходить — родительский. Не был там давно, тянет. А я что? Это ж как бы и его дом сейчас, даром, что ключ у меня хранится. Сходили вместе. Посидели, поплакали. Там ведь все на местах своих осталось, как и десять лет назад… Он и заприметил шкатулку дивную на полке. Спрашивает, мол, что это? А я откуда знаю? Помню, что выловили мы ее вместе с папашей его, запуталась в сетях. Шкатулка, значит, серебристая такая, вся в запорах непонятных. Пытались мы ее открыть — не вышло ничего. Я тогда и говорю: забирай ее домой, сына у тебя вечно в книжках умных сидит. Вдруг разберется? — Я так понимаю, разобрался? — брови Юнги взмыли вверх. — Тогда еще нет, а тут как-то заинтересовался. Вспомнил, говорит. Это ж папка мне привез. Все хотел ее в детстве открыть — да не получалось никак. Авось сейчас получится? Взял ее с собой и сидел, сидел рядом со мной вечерами. Я трубку курю, а он в кресле качается и вещицу в руках перебирает. Ну что за идиот?! Юнги вздохнул. Ему на ум приходила по меньшей мере дюжина демонов, которых имели обыкновение замыкать в шкатулки. А уж если кто-то постарался, чтобы ее нельзя было просто так открыть, то налицо вот какие выводы: во-первых, хрень старая, и обитатель ее — тоже. А, во-вторых, блядски опасная. Тогда почему же она до сих пор не показала себя во всей красе? Полнолуния ждет или особого приглашения? — Расскажите мне, что с ним происходило дальше. Это важно. Старичок лишь всхлипнул, разом потеряв дар речи. Продолжать за него пришлось старосте: — Как я понял, интерес к шкатулке у малого перерос в одержимость. Заперся у себя в комнате, днями и ночами сидел, ковырялся. Старый Тиммен уж и поправился, парнишке давно пора было на работу возвращаться, а он все не выходил. Я тогда сам к нему и постучался. Захожу — сидит… — Со шкатулкой? — Нет, что самое интересное, просто сидит! Шкатулка рядом, на столе. А он, получается, руки сцепил — и, словно неживой, смотрит в стенку. Я сразу понял, что с малым неладное, он у нас смешливый такой, шумный, а тут… — В записке вы говорили, что он вел себя агрессивно, проявлял явные способности магического характера… — Да, это уже после началось. Хочу, говорит, в молельню пойти. Огонек за родителей зажечь. А у меня будто предчувствие нехорошее. Не ходи, говорю. Не пущу, не открою тебе. Он и разозлился. Или тот, что внутри него — не моего это ума дело. Вот только сразу темно стало, как ночью или перед грозой, а глаза у него такие страшные сделались… — Какие? — Такие, прям, черные-черные… — Ясно. Жертвы есть? — Да так… — Староста нервно потер руки. — Повалял тут парочку наших, пока шел. Живы пока, хоть исповедник наш совсем плох… Даст Праматерь — выкарабкается. А мой хряк — он всё, с концами… Мы как его таким завидели — все тут же попрятались. Как думаете, господин демонист, правильно сделали? — Демонолог. В общем и целом, Юнги уловил смысл. Оставалась еще маленькая, призрачная надежда, что вместе со шкатулкой им выловился простой диббук, но он сам в это мало верил. Слишком все замысловато для диббука. Да и тот бы давно удрал куда глаза глядят: понесся решать незавершенные дела и жить на всю катушку, эти ребята всегда хотят чего-то подобного. Но сущность, с которой ему предстояло иметь дело, отчего-то хотела именно в часовню, окопалась там и уже несколько дней что-то творит. Не хорошо, не ясно. Не утруждая себя фигурами речи, Юнги снял с плеча сумку, водрузил на стол и принялся в ней копаться под пристальные взгляды окружающих.Никто из присутствующих явно никогда не видел, как работает Бездонное заклинание — это было ясно по возбужденному шепоту тут и там. Нашарив, он извлек флягу с водой, с наслаждением осушил. Жители деревни наблюдали за его действиями так внимательно, будто тоже хотели напиться — только через глаза. Юнги повел плечами, привычным жестом проверяя, хорошо ли закреплена за спиной трость, повесил сумку на спинку стула (он ужасно не хотел повредить ее в пылу битвы) и направился к выходу. Уже почти в проходе замешкался и обернулся. — Если я не вернусь в течение трех часов — немедленно шлите послание в Башни, это ближайший город, где есть Единое зеркало. Напишите просто: «в Академию». Скажите, что я не справился и, в лучшем случае, мертв. Пускай вышлют кого-то мне на замену, а лучше — троих. Он взялся за дверную ручку, но услышал тактичное покашливание позади. — Что еще? — А вам разве не нужно… Ну, это… — растерянно и смущенно промямлил староста. — Я не знаю, какие-то приспособления? Такие, против демонов. Юнги, не стесняясь рассмеялся в голос, обнажая ровный ряд некрупных зубов и полоску десны над ними. — Какие, например? Кол? Секиру? Ритуальные свечи? Гримуар с тайными молитвами?!Я вас умоляю, господин староста, не городите ерунды. Я демонолог, а не фокусник с рыночной площади.