ФЕНОМЕН: ИЗБЫТОЧНЫЕ МЕРЫ

▶ Moby - Mere Anarchy В момент пика, в точке наслаждения, когда Юнги полностью теряет контроль, это и происходит. Хосок был так аккуратен и нежен, в попытках не ранить его тело, но никто и помыслить не мог, что гораздо сильнее стоило заботиться о сохранности душевных оболочек. Но они не знали, и последствия не заставили себя ждать. Границы их сущностей, — мягкие, гибкие, точно стенки икринки, — не выдерживают и рвутся. И точно так же, подобно воде из проткнутых мехов, всё, что наполняет их, вытекает, смешивается. Это катастрофа. Все еще могло хорошо закончиться, когда Юнги согласился вытащить Хосока из лимба внутри себя. И даже в момент встречи — тут, в его сознании. Но не сейчас, уже нет. Белый мир коллапсирует и распадается, превращается в набор из мириадов вспышек в голове Юнги. Тот пытается удержать Хоби за руку, но понимает, что больше эта рука не существует, как и его собственная. Как и все его тело. Он обнаруживает себя где-то посреди воспоминаний, которые так не похожи друг на друга, но он не может отделить их, найти свои и отдать чужие. Нужно, просто жизненно необходимо выбираться. Но если сейчас приказать себе вернуться к реальности — то кто заполнит его тело? Будет ли это гибрид из двух личностей? Или одна просто перестанет существовать как более слабая и побежденная? Второй раз за сегодняшний день Юнги требовалось нетривиальное решение, принятое быстро. Вот только если сначала это была не его вина, то сейчас он мог всецело благодарить себя за происходящий вокруг пиздец. Сильнее всего Юнги боялся не слиться воедино, стать частью Хоби. Если бы он выбирал, в кого прорасти, с кем остаться, то он, конечно, не назвал бы никакого другого имени. Гораздо больше его беспокоили собственные постояльцы. Почувствовали ли демоны изменения в сознании своего пленителя? Если сейчас все внутренние заслоны давно открыты, а злые твари массово покидают его через рот — Юнги не удивится. Даже наоборот, он здорово охренеет, если это не так. Где его трость? Демонолог неразрывно связан со своим рабочим инструментом, особенно если речь идет о виртуальных путешествиях. Если в реальной действительности ее можно забыть, сломать, потерять — то в эфирных материях так просто не выйдет. Однако, как призывать оружие, если и держать-то его негде и не в чем? Тем не менее, Юнги пытается. Он визуализирует, концентрируется, овеществляет. О, чудо: у него получается! Трость появляется, набалдашник горит, и даже, вцепившаяся в стержень, обнаруживается собственная полупрозрачная, еле видная кисть. Но этого не достаточно ни для чего: он знает, что потерял ощущение себя, потерял Хосока, потерял ориентацию в своей собственной голове. Он, Мин Юнги, разрушил все, до чего смог дотянуться, просто из тупого желания, из собственной прихоти, из слабости. Он должен жертвовать единицами ради общего блага, но, как только представилась возможность, сделал все с точностью до наоборот. Злая ирония: даже самого человека, ради которого он рискнул всем, уберечь не удалось… Словно льдина, Юнги дрейфует посреди хаоса, не в силах ему противодействовать. — Ну, здравствуй… Мягкий женский голос сиропом вливается в сознание. Юнги знает его, Юнги его слышал. Он хочет воссоздать все, связанное с ним, но откровенно боится понять, что ничего не осталось. Не от воспоминаний, от самой памяти. — Как же потрясающе ты боишься, — продолжает голос. — Ну же, не стесняйся. Она права. Да, пускай Юнги в своем собственном мирке похож на неудачно сваренное яйцо пашот, белыми рваными хлопьями разметавшееся по кастрюле, этого слишком мало, чтобы забыть о Сеере. Прекрасную и хитрую, он поймал ее годом ранее. Вселившись в палача, демонесса сделала ритуал массового сожжения в одном из храмов бесконечным. Стояла и упивалась тем, как несчастные жертвы, брошенные в огонь, покрываются волдырями и обугливаются в муках, а потом заставляла их переживать то же самое, вновь и вновь. Сеера была как раз из тех, кто сам выходит навстречу любому, кто желает с ней сразиться. Юнги знавал и более сложные битвы, но его неотступно преследовало послевкусие игры в поддавки: нечистая сама загнала себя в ловушку, то ли недооценив соперника, то ли слишком уверовав в собственные силы. От понимания, кто именно с ним говорит, Юнги холодеет. Если Сеера смогла освободиться, пришла без зова — то что уж говорить об остальных?! — Нет, никто ни о чем не знает. Пока что. — Она читает его мысли. — Ты вызвал меня случайно, еще там, в лимбе Беала, когда остановил время. — Так вот оно что… — А ты думал, что тебе удалось так долго держать мгновение неподвижным самостоятельно? Да ты самоуверенный маленький человечек! — Сеера смеется. — Почему ты не дала о себе знать раньше? — О, обнаружить себя — и пропустить все самое интересное? Ты уверен, что правильно меня вспомнил? Если бы в этом полусуществовании у Юнги были щеки, то они непременно загорелись бы от понимания, к чему она клонит. — Тогда какого хера ты все еще здесь? Раз ты давно вольна катиться куда пожелаешь. Сеера берет паузу, будто размышляя, какую информацию ей стоит сообщать, а какую — нет. Когда она снова подает голос, по интонациям отчетливо слышно, что она решила пойти ва-банк. — Так-то оно — да не так. Сколько бы я ни презирала вашего брата, ты — отнюдь не слаб, и замыкаешь нас хорошо. Не скрою, я пыталась выбраться. Но сейчас все еще сложнее: то, что ты сотворил с собой и всеми нами — это хаос, кромешный беспросветный бардак. Будто кто-то уронил пряжу, и она вся перепуталась. Выбраться из этих тенёт — словно отделить пшено от риса. Да, можно. Но я знаю способ полегче. — Правда? И какой же? — Ты сам меня выпустишь. — С какой стати? За все эти годы я не пошел ни на одну сделку с тебе подобными, демон. И не вижу причины начинать. Сеера гогочет так громко и искренне, что Юнги невольно хочется присоединиться. Но все его мысли — они уже немного другие. Не такие, какими он привык их ощущать. Он будто маленький круглый леденец, случайно уроненный в водосток: плывет и тает, чувствует, как каждое новое прикосновение воды слизывает с него верхний слой, растворяет и уносит… Вот, как выглядит смерть: она сродни безумной, непреодолимой лени. Как же это бесславно — умереть внутри собственной головы. Умереть потому, что позволил себе забавляться с материями настолько древними и значимыми, что для их изучения строятся целые академии. Жалкий, эгоистичный дурак. — Если все это не причина — то что тогда? — подсказывает Сеера. — Как ты можешь мне помочь? — Юнги становится сложно выговаривать слова. Вязкая дремота будто бы окутывает его. Ему хочется отпустить все, закрыть глаза — и спать, спать… — Да соберись же ты! — взвизгивает собеседница в нетерпении. — Как тебе не понять: я хочу оказать услугу нам обоим? Ты разве забыл, что я все еще повелительница времени?! Я могу постараться отправить тебя в точку, когда ты еще не натворил тут дел. — Ты вернешь меня в то время, когда Беал еще находился в шкатулке? — Да ты с ума сошел, — тон Сееры как никогда серьезен. — Я же не божество. Ты хочешь, чтобы я повелевала судьбой миллионов человек, целым огромным отрезком жизни Вселенной? Просто ради того, чтобы какой-то долбаный купец не полез, куда не просят?! — Тогда что ты предлагаешь? — Тут, в твоей голове, и все поступки совершаются одним тобой, касаются только тебя. Это сложная материя. Я могу постараться влиять на твой собственный Путь, но это начнется и закончится тут, не пойдет дальше твоей телесной оболочки. — А… А Он… — Теоретически, он — часть тебя. Сейчас — особенно. Моя задача —отмотать всё на момент, когда вы еще были двумя отдельными сущностями. А дальше — это уже на твое усмотрение. — Что ты хочешь взамен? — Свободу, конечно же. Безоговорочную, без всяких «но». Отпусти меня так, будто никогда и не ловил… Юнги молчит, потому как не может себе этого позволить. Потому как решает умереть, но не идти на сделки с нечистью. Это — первейший рефлекс любого представителя его профессии. Можно всё, кроме этого. И кроме секса с человеческими душами. Его, пожалуй, устраивает. Пускай его демоны запутаются в этом вареве из разбившихся личностей. Пускай увязнут тут на долгие годы. Увидев его бездыханное тело, жители деревни обязательно сделают так, как он им велел: вызовут кого-нибудь из академии. Там живо поймут, какой заполненный сосуд им достался. Затем, наверное, отвезут куда-то, где извлекут демонов, одного за другим. А он так и останется тут. Хотя, нет. Этого «он» к тому времени как раз и не будет. — Хоби… — зовет он мысленно, зовет шепотом, зовет, ни на что не надеясь. Но все равно изнывает от боли, когда ответа не следует. Если бы Юнги мог о чем-то попросить — то только о смерти рядом с любимым человеком. — Его уже нет, — со вздохом подсказывает Сеера, наблюдая его страдания. — Давно нет. Юнги у самого себя не достаточно, чтобы плакать. Но хватает для мыслей, ярких цветных картинок из недавнего прошлого. Хватает, чтобы помнить каштановые волосы и добрые глаза, голос и тепло рук. Чувство наполненности изнутри: сначала духовной, а затем физической. Хватает для ощущения счастья. Зачем он с ним так? Разве Хосок это заслужил? Спаситель хренов. Человек избыточных мер: на кумо идет с Абдусцииусом, одержимца вырывает из лимба, затрахивая до смерти. Он вспоминает, что первым чувством, связанным с Хосоком, было обещание. Он тогда истолковал его превратно, как предчувствие… тепла? Любви? Защиты? Но разве не может это в равной степени означать и обещание проблем? Отголосок будущего, в котором он, Юнги, больше не сможет оставаться хладнокровным. В котором у любого демона будет против него непобедимое оружие, ведь, как только речь зайдет о Хосоке, судьбы целого мира будут значить меньше, чем один-единственный человек. Ведь, когда речь зайдет о Хосоке, Юнги услышит свой собственный голос: — Да, Сеера. Я принимаю твое предложение. У Юнги нет права на вторую ошибку. Если он облажается, помочь уже будет некому. Когда его подрывает и несет вперед железный крюк времени, он разрешает себе думать только о поиске выхода. Только о моменте, когда ему следует выпрыгнуть наружу, словно соскочить с лошади на полном ходу. Чем дальше его зажевывает во временных жерновах, тем более цельным он себе кажется, тем больше слипаются воедино те части, что делают его Мин Юнги. И тем вещественнее под сердцем присутствие второго человека — уже не перемешанного с ним. Это делает его таким безумно, истерически счастливым, что он на короткий миг готов поразмыслить о сделках с демонами как о чем-то регулярном. Когда под ногами расстилается каменный пол, а его собственное тело валится на колени, в кровь разбивая их даже сквозь штаны, и это — самая желанная боль, которую он когда-либо испытывал. Не считая той боли, когда Хосок был внутри. Огонь над часовней давно погас, зарево стухло. Вокруг темно и лунно. Достаточно лунно, чтобы различить очертания лежащего рядом тела. Юнги знает, что это просто тело, лишь оболочка, потому что вся Хосокова душа сейчас в нем. Он подползает, вцепляется в рубашку, пьяно шатаясь, припадает губами к губам и исторгает из себя все, что ощущается как Хоби. Без остатка. Светящаяся лавина, рот в рот. Сил держаться прямо больше нет. Юнги переплетает их пальцы, откидывается на спину и следит невидящим взглядом за тем, как Сеера, — прекрасная, многокрылая, ужасающая, — покидает часовню и улетает за горизонт. Она летит мучить, творить беды, причинять страдания, но Юнги так насрать, как никогда в жизни не было. Он держится за руку, живет в этом касании, забывается так быстро и так блаженно, как умеют только самые отъявленные наркоманы. ▶ Podval Capella - Sugar Маятник сознания качается из стороны в сторону. Юнги приходит в себя, отмечает и регистрирует реальность вокруг, а затем снова проваливается, увлекаемый назад неумолимой силой. Его раздевают и погружают в теплую воду. Он мычит и уворачивается, но умелые, не слишком церемонные руки складывают его так, как нужно их обладателю. Последние воспоминания о теплой воде кажутся Юнги слишком хорошими. Он улыбается сам себе, отдается им и переживает снова. Засыпает, даже не дойдя до главного. В следующий заход его будит яркий солнечный свет. Юнги хочет спрятаться, топит лицо в подушке, пахнущей полевыми травами, но быстро начинает задыхаться. Трясущиеся старческие пальцы фиксируют его голову и вливают в рот какую-то очень острую жидкость, проливая на грудь и подбородок. Жидкость незамедлительно попадает в дыхательное горло, Юнги жмурится, перекатывается на живот, шумно кашляет, а затем проваливается в забытье, так и не вернувшись на спину. На третий раз пахнет все так же, на нем тот же террикон из одеяла, но в комнате слышны голоса. Негромкие, бурчащие интонации — будто у постели умирающего. Юнги хочет сказать, что ни хера он не умирает, но выходит только хриплый стон. Говорящие подрываются на ноги, бегут к нему, на губах тут же оказывается краешек деревянной чашки с водой. Юнги пьет так неумело, будто никогда раньше не пил, пускает воду по носоглотке, давится, но не останавливается. Ему помогают, поддерживают сзади. Он удивляется: сколько конечностей! В последний раз так много было у паучихи, как же ее… Юнги падает назад и вспоминает бесконечно долго. На четвертый — Юнги чувствует нежность, тактильную ласку. Кто-то протирает его шею, кладет на лоб холодную ткань. — Тэхён? — догадывается он почему-то. — Да-да, спи, пожалуйста. Тебе еще нельзя вставать. Как странно. Но ведь голос не его. Или, может быть, он просто забыл, какой у него голос? — Тэтэ, со мной такое произошло… Я встретил… Я теперь… — Юнги заходится, заплетается, вязнет в эмоциях, часто дышит. — Потом расскажешь. Потом так потом. Юнги слепо шарит, находит возле себя колени сидящего, тянется к рукам. Теплые ладони ловят его сами. Юнги улыбается. За окном едва темнело, но в комнате уже горели небольшие лампадки. Огонек в них потрескивал, шипел и дергался, будто бы где-то вовсю гулял сквозняк. Юнги сначала не понял, в чем дело, а затем увидал, как мерно покачивается штора. Он вяло поморгал, очень медленно вдохнул и выдохнул через нос, сбрасывая с себя сонное оцепенение. Затем полез под одеяло, чтобы рассмотреть, в чем ему так холодно. На теле болтались чуть большеватые ему бесцветные штаны, грудь прикрывала рубашка из того же комплекта. Видимо, ночь собирается быть холодной, а очаг в доме еще не затопили. Стремясь согреться, Юнги подтянул колени к себе, уперся в них лбом, обнимая ноги руками, сжимаясь до какого-то совсем компактного состояния. Просыпаться в таком положении было куда уютнее, но все равно непросто. Его тянуло обратно в горизонтальную плоскость, голова наливалась свинцовой тяжестью. Юнги недовольно простонал в ткань брюк, потирая шею сзади. Краем глаза он обнаружил в глубине комнаты небольшой закопченный камин — даже скорее печку. Под его пригласительно разинутой топкой лежала вязанка дров, приготовленных на ночь. Тело морозило так сильно, что Юнги, почти не колеблясь, принял решение разжечь огонь самостоятельно. К тому же, отчаянно требовалось занять руки, отвлечься, чтобы снова не уснуть. По ощущениям, он спал долго, очень долго. Настолько, что не был уверен, хочет ли знать точно, сколько именно. Откинув одеяло, Юнги свесил ноги с кровати — и не достал до пола. Ого, какая большая. Судя по виду за окном, он все еще находился в деревне, но не на главной улице, а где-то ближе к окраине: пейзаж почти целиком состоял из кукурузного поля и дороги, уходящей под горку, но, если присмотреться, можно было различить хвостик забора и растрёпанный абрис соседской крыши. Солнце активно зарывалось носом в землю, грозясь минут через пятнадцать и вовсе утонуть в сухих кукурузных последышах, которые никто до сих пор почему-то не потрудился убрать. На прикроватной тумбочке, помимо пузырька с каким-то лекарством, стояла нетронутая тарелка тушеных овощей с фасолью. Кто-то принес ее сюда в надежде накормить Юнги, но так и не смог добудиться. Он взял плошку обеими ладонями, понюхал: рагу уже давно холодное, но пахнет вкусно. Юнги порыскал глазами в поисках ложки или вилки, но никаких признаков столовых приборов не обнаружил. Внезапно он ощутил, как сильно проголодался и, удивив даже самого себя, принялся выковыривать кусочки прямо так — руками. Когда среди овощей попались ломтики свинины, он еле сдержался, чтобы не замычать от удовольствия, но вдруг смутился, облизал пальцы и быстро отставил блюдо обратно на тумбу, даже прекрасно понимая, что никто не может его видеть и слышать. Поводом скорее послужило непрошенное воспоминание о мертвом хряке на улице. Тот, конечно, не разлагался, но и свежим не выглядел, а практичные деревенские жители вряд ли привыкли переводить мясо почем зря и выбрасывать то, что вполне может пойти в оборот. За этим потянулись и другие воспоминания. Их поток раскручивался достаточно быстро, Юнги был к этому не готов. Он нашел спасение в реализации плана по растопке камина: уселся на колени перед решеткой, долго и аккуратно мастерил пирамидку из мелко наколотых деревяшек, будто ребенок, сосредоточенно строящий крепость на заднем дворе. Осторожно, словно боясь грядущих открытий, он прислушивался к своему самочувствию. Голова болела — но это ничего, так всегда бывает, если долго не просыпаться. На теле при движении обнаруживались болезненные области, но все они были связаны со сражением в лимбе Беала. Тот, кстати, дремал внутри. Юнги осторожно перебрал живую картотеку своих демонов. Недосчитался Сееры, содрогнулся. Он помнил, почему ее нет. Нужен был огонь. В комнате ничего горючего, кроме зажженных лампадок, не нашлось. Юнги взял особенно тонкую длинную щепку из общей связки, шипя от боли и дуя на пальцы, снял крышку со светильника, просунул туда кончик растопки — и стал ждать, пока дерево загорится. Из людей внутри Юнги был только он сам. Насколько целый? Это пока было сложно определить. Ясно было только одно: Хосок пропал, будто его и не было. Аккуратно держа щепку перед собой, Юнги вернулся к камину, усердно перенес пламя на скомканные обрывки пергамента, ранее служившего какой-то распиской, а теперь отправленного в печку. Вся конструкция занялась быстро: дрова были сухими, мелкими и правильно сложенными — в кострах часто путешествующий демонолог что-то да понимал. Юнги устроился поудобнее, придвинулся вплотную, рискуя загореться в своей пижаме, если очаг вдруг выстрелит какой-то крупной искоркой. Но было так зябко, что он наплевал на опасность — блаженно тянул руки к огню, оттаивая изнутри. Тянул — и медленно, нехотя, подвергал сомнению свою собственную мысль про «будто и не было». Он не мог сказать точно, в какой момент отбросила его Сеера, все вышло слишком скомкано, он сам пребывал не в том состоянии, чтобы наблюдать и анализировать. Существовал ли в его сегодняшней реальности тот невероятный момент на белом озере? Он точно помнил, где и как его касался Хоби, но сейчас его тело не хранило в себе ни намека ни на пережитую особую боль, ни на наслаждение.С одной стороны, ведь это был не лимб, и его руки не саднит после Абдусцииуса с его очаровательной манерой тыкаться ветками. Вполне ожидаемо, что и приятные обстоятельства, произошедшие в эфемерном мире, не оставят следов. Но могло оказаться и так, что ничего из того, что хранила его память, так и не случилось. Скорее всего, не случилось. Потому что их оболочки лопнули в самый момент… момент пика. Глупо, нелогично и слишком сложно для демона высчитывать миллисекунды или обрывать их на середине. Куда понятнее было просто отмотать время на ту точку, когда Хоби был уже поглощен, но Юнги еще не успел наломать дров. Взять бы— и спросить у самого Хосока, что он помнит, но… Что, если нет? Настало время признаться самому себе в самом главном: чувство, зародившееся внутри после поглощения его образа, никуда не делось. С момента на озере оно как-то особенно трансформировалось, стало надрывнее, более колючим, прочнее. Юнги не просто далось это откровение, он все-таки очень надеялся, что, с помощью Сееры, ему удастся и себя откатить к предыдущему состоянию. Но нет, Хоби был необратим, словно отпечаток на затвердевшей глине: уже не разгладишь, сколько воды не лей. Но как это работало для самого Хосока? Неужели Юнги придется напрямую это выяснять? Сердце пропускает удар. Это в случае, если он жив. Юнги съёживается, сражаясь с ужасом и желанием немедленно подорваться и пойти искать ответы. Все очень-очень плохо. Он накосячил везде, где только мог: задержался с приездом, поддался панике, позволил собой манипулировать, в итоге чуть не упустил Беала, пожалел одержимца… Влюбился в него. Впустил в себя его дух. Позволил трахнуть себя. Убил его. Чуть не потерял всех покоренных демонов. Практически умер сам. Дал сбежать Сеере, чтобы та вернула все на место. Да он просто король лажи! Такого провального дела у него не было даже в первые месяцы после выпуска из академии. А сколько пафоса было вначале: «смотрите, известный на все королевство Мин Юнги едет разбираться»! Бля-ять. Надо ведь сообщить в Реестр о том, что Сеера на свободе! Каждый демонолог обязан вести жесткий учет нечисти: как покоренной, так и упущенной. Попробуй теперь вообще объяснить, почему и каким образом она сбежала. Юнги так и видит запись в журнале: «Демонов отпущено: 1. Класс: Высший. Причина: При виртуальном сношении с плененной душой человека, случайно аннигилировал нас обоих. Требовалась помощь, пошел на сделку. Рекомендации: Ловите скорее эту больную суку, она любит мучить людей». Юнги застонал и обхватил голову руками. В дверь постучали. Тактично выждав несколько секунд, в комнату вошла миловидная нестарая женщина со светлыми, сильно вьющимися волосами, забранными под чепец. Наверное, ее привлекла возня и звук его голоса. Юнги не помнил, видел ли ее в харчевне ночью. — Господин Мин, вы уже проснулись! — сказала она с улыбкой, тут же начиная поправлять постель, повинуясь какому-то инстинктивному зову. Юнги немного коробило такое обращение, но другого бы в данной ситуации просто не поняли. Не мог же он вот так взять — и приказать незнакомой даме называть себя по имени. Пережевывая в голове все это, он, должно быть, отправил в ее сторону долгий и пристальный взгляд. Женщина, однако, не растерялась. Наоборот, она добродушно рассмеялась, энергично встряхивая скомкавшуюся подушку. — О, не волнуйтесь! Это нормально, что вы после всего пережитого немного не в своей тарелке. Я Анна, жена здешнего старосты. С ним вы уже знакомились. Помните? Теперь многое становилось на места. В частности, некая аномальная для подобного захолустья роскошь обстановки. — Я долго спал, Анна? — Юнги был благодарен ей за добрый нрав, и постарался вложить это в свою интонацию. Женщина задумалась, прикидывая. — Значит, нашли мы вас двадцать третьего дня, под утро. Потом… ага… Овец привозили позавчера… — Она сосредоточенно загибала пальцы. — Ну, по моим подсчетам, дней пять будет. Юнги присвистнул и покачал головой: много. Да, болеть после принятия нового демона — это нормально. Но спустя столько лет практики, почти все особи давались ему и вовсе без последствий. Хотя, нельзя сказать, что нынешний случай был типичным. — Я хочу знать, что случилось. Если можно, в подробностях, — попросил он. — Как я рада, что вы поели! — Анна начала говорить чуть раньше, чем услышала просьбу. — Проклятье, я забрала ложку. Но вы и так справились. Она наградила Юнги взглядом с лукавыми искорками. — Давайте договоримся, — предложила женщина. — Я сейчас принесу приборы и что-нибудь горячее. Пока вы едите — я рассказываю. Как вам такое? Юнги было стыдно спрашивать ее касательно происхождения мяса в рагу, но дальше есть, не выяснив этот момент, он просто физически не смог бы. — Мне так жалко вашего… питомца, — попытался деликатно выкрутиться он. — Ваш муж успел упомянуть о… Анна подошла вплотную к своему гостю, склонилась над ним, почти села на корточки. Одной рукой по-матерински поправила рубашку, улыбаясь еще шире. — Вы можете спокойно доедать. Это не он. Стеснение захлестнуло Юнги. Он ухмыльнулся, осознавая, что его раскусили. Через несколько минут он снова сидел на кровати, по-турецки сложившись перед большим подносом. Руки обжигала огромная, похожая на ведро, чашка с малиновым отваром, на подносе, уже с ложкой, стояло почти доеденное рагу. Прикладываясь к напитку, Юнги чувствовал, как с каждым глотком возвращается к жизни. Да, ему по-прежнему было не по себе, он все еще стыдился своих действий, но сейчас был куда более готов к конструктиву. — Сколько времени я провел в молельне? — спросил он, глядя, как Анна вышивает маленький зеленый листочек на льняном полотне. Она, видимо, приготовилась к тому, что разговор будет долгий. — М-м, не знаю точно. Но громыхать перестало где-то через десять минут. Мы еще все удивились, что быстро. — На самом деле, прошло куда больше. Просто не везде ход времени одинаков, — пояснил Юнги, тихо прихлебывая. — Так, значит, все прекратилось? Анна подняла глаза над шитьем и удивленно кивнула, будто ее только что спросили о чем-то само собой разумеющемся. — Без… — Юнги запнулся. — Без жертв? — Ну как сказать… — Женщина забегала глазами. Сердце Юнги будто ударилось о грудную клетку и сползло вниз. Если сейчас же не поставит чашку, то непременно вывернет ее всю на себя. Исходя из предыдущего поведения Анны, было ясно, что Хосок, скорее всего, жив. Но не только его смерти нужно было бояться. Ваза, разбитая вдребезги и заново очень аккуратно склеенная — это все равно не та же ваза. А что, если в процессе починки упустить пару кусочков? Юнги готовил себя к новости, что Хоби мертв. Но мысль о том, что он, возможно, вернулся в свое тело «пострадавшим» и теперь не в своем уме или просто смотрит в стенку, словно неживой (а Юнги и такое видел) — натурально сводила с ума. — Исповедник, отец Ламберт, так и не выкарабкался. Мы очень любили его. Мальчик не может перестать себя корить, — грустно прошептала Анна, поглаживая пяльцы. — Мальчик?! Голос Юнги так предательски сорвался на букве «а», что ему пришлось призвать на выручку все свое актерское мастерство, дабы правдоподобно закашляться. — А, я все время забываю, что вы не знакомы! — Анна всплеснула руками. — Тот самый сын рыбака, спасенный вами. Его зовут Хосок. Ах, ну да. Им же положено не знать друг друга. И при деревенских Юнги действительно имени не спросил. Кто же тогда знал, что… — Как он? Пришел в себя? — Юнги не понял, вышел ли у него умеренно заинтересованный тон. — Конечно! На второй день уже бегал. Все порывался к вам зайти спасибо сказать. Я, наверное, буду забирать посуду — так скажу ему, что вы проснулись. Паника взорвалась внутри. Однозначно, Юнги к этому не готов. Не сейчас. Когда, блять, угодно, только не сейчас. — Нет! — он выпалил это слишком горячно, ему пришлось отдышаться и повторить еще раз, спокойнее. — Спасибо, Анна. Но мне пока неважно. Могу я воспользоваться вашим гостеприимством и еще немного поспать? Вид у хозяйки был такой, будто вопрос Юнги страшно оскорбителен, и только природная покладистость и незлобивость удерживают ее в безоблачном расположении духа. — Вот вы, конечно, даёте, господин Мин! Ясное дело, отдыхайте! Столько, сколько вам будет угодно. Если хотите, я могу прямо сейчас оставить вас в одиночестве. Все-таки дело к ночи идет. Вы поели — это самое главное. Выпейте, пожалуйста, перед сном лекарство, оно стоит на тумбочке. Это наш деревенский травник сделал. Юнги хотел спросить, откуда деревенскому травнику вообще известно, от чего его лечить, но вовремя прикусил язык. Он быстро напихал в рот остатки еды, залил их остывающим питьем из чашки, больно сглотнул, не прожевав до конца. Затем осторожно попросил Анну уйти, пролепетав какие-то бессвязные извинения за то, что заканчивает их разговор так скоро. Ему правда хотелось остаться в тишине. — Зайдите, пожалуйста, к моему мужу утром, если сможете, — попросила женщина, уже стоя в дверях. — Он очень хотел вас встретить и, конечно, отдать все, что причитается. Получив от Юнги утвердительный кивок, она уже почти вышла, когда внезапная тень воспоминания промелькнула у него перед глазами. — Анна! — М-м? — Скажите, а ко мне за эти четыре дня никто не приезжал? — К вам? — Да, в смысле… Друг или что-то вроде того? Хозяйка дома удивленно пожала плечами. — К сожалению, нет. Никого из чужаков в деревне не было. Едва лишь дверь за Анной закрылась, Юнги безбожно разметал сложенную постель и зарылся внутрь как можно глубже. Огонь в камине хорошо разгорелся. Его веселое потрескивание и доносящийся с улицы далекий голос убаюкивали. Юнги прислушался: какой-то мужчина стучал молотком и пел традиционную крестьянскую песню о рогатом фавне, который унес всю его еду, и теперь непременно должен вернуть. Не отдавая себе отчета, он снова потянул на себя подушку, окольцевал руками, прижался, уткнулся лбом. Черт. За одну ночь в его жизни появилось столько новых обстоятельств, что ставили с ног на голову всё — абсолютно весь блядский мир. Среди демонологов вопросы личных привязанностей всегда носили довольно скользкий характер. Юнги, к примеру, не знал ни одного из своих собратьев, кто был бы счастливо женат или имел постоянную подружку. И дело было даже не в каком-то эфемерном «кодексе чести». Все складывалось вполне тривиально: на момент выпуска из академии юным мальчишкам хотелось крови, хотелось побеждать, трахаться и показывать любому, кто готов смотреть, какие они невъебенно крутые. Те, кто не клал зубы на полку в первый же год из чистого безрассудства, довольно быстро обзаводились душевными постояльцами. А вот тут начиналось самое интересное: нечисть внутри тебя — это груз. Очень тяжелый груз. Он будто бы давит сверху, притупляет чувства, делает тебя холодным и обращенным в самого себя. С каждым новым поглощенным демоном, они становились все отстраненнее. В конечном итоге это выливалось в полнейшее затворничество и желание отгородиться от всего мирского. Если каждый день тебе приходится решать важную проблему контроля за шальными питомцами в собственной груди, остальные дела резко становятся второплановыми. Юнги всегда думал, что все это дерьмо — как-то не про него. Выжать каплю любви из его сухого циничного сердца не смогла даже мать. До встречи с Суран он и вовсе полагал, что не способен ни на что серьезное. Образ девушки красноречиво показал, что правда, а что — всего лишь защитный механизм. После ее смерти Юнги запретил себе эмоционировать сознательно. Тогда это был акт чистого эскапизма, желание избежать новой боли. Но теперь все совсем иначе: согласившись, впервые в своей жизни и практике, на сделку с демоном, он как никогда понял, чем опасна профессия демонолога. Если ты персонально привязан, имеешь перед глазами четкий образ дорогого человека — значит из тебя торчит во-оттакенный рычаг управления. И любая злонамеренная тварь его непременно отыщет и начнет давить. Юнги любил Тэхёна, и это тоже не давало ему покоя. Но за много лет друзья пришли к негласному общему знаменателю: если вдруг случится ситуация, где придется выбирать между судьбами людей и их личными нуждами, оба, без колебаний, предпочтут первое. Успокаивало то, что Тэ — не какая-то там барышня в беде, а чрезвычайно умелый волшебник. Такой себя в обиду не даст. Но Хосок — он же не из подобных. Он просто человек. Стоит любому чудищу захотеть, оно разотрет молодого торговца в кровавую труху. А Юнги… Сможет ли Юнги сознательно позволить этому случиться, даже если на кону будет целый мир? В желудке ощущалась теплая приятная тяжесть. Держать глаза открытыми стало очень сложно, и Юнги покорно слепил веки. Он непременно найдет выход. Поедет в академию, поговорит со старыми приятелями. Или, что еще лучше, доберется до первого же Единого зеркала — и свяжется с Тэхёном. Вывалит на него всю эту проблему, послушает, что тот скажет. Наверняка, у него в запасе имеется пара нужных заклинаний или микстур. Их же так много на полках! Почему бы одной не быть против сильной-сильной любви… Юнги все еще казалось, что Тэхён приходил в эту комнату. Видение было слишком реальным для сна. Не могло же ему просто почудиться? Но как тот узнал?.. Почему не остался? Это все выглядело так подозрительно… Но у Юнги не получилось как следует поразмышлять. Мысли от Тэхёна перетекли на его Секкиян, с нее — на образ собственной безымянной лошади. Уже через несколько минут Юнги видел красочный сон о том, как скачет во весь опор по красивой зеленой долине, совершенно ему не знакомой. ▶ Brendan Perry - Wintersun Нельзя сказать точно, что именно его разбудило: шум, прикосновение или само присутствие. Он вяло выглянул из-под ресниц — и тут же вздрогнул, почти шарахнулся: на постели, улыбаясь, сидел Хосок. В ночной комнате царил полумрак, освещаемый лишь огнем из камина и масляной лампой — её кто-то принес и водрузил на тумбочку. — Анна сказала, что оставила здесь лекарство. И велела проверить, выпито ли оно, — тихо сказал гость, а затем укоризненно кивнул в сторону полного пузырька. От ощущения, что он впервые видит Хосока реальным и в сознании, Юнги прошиб холодный пот. Он все пялился и пялился на молодого мужчину с выражением такой беспомощности, которая бывает только у рыбы, выброшенной на сушу. Помимо очевидной материальности происходящего, во внешнем виде Хоби из реального мира не находилось никаких сюрпризов: высокий, каштаново-растрепанный, худощавый, в широченных брюках-кюлотах до середины икры и поношенных ботинках. Вот только рубашка другая, густо-васильковая, со стоячим воротом. Юнги зажмурился и спрятал глаза в ладони. Ему не хотелось смотреть дальше. — Я выпью, — буркнул он себе в руки. Вышло как-то даже недружелюбно, он услышал, как Хоби вздыхает. — Анна настаивает, чтобы я обращался к тебе на «вы» и говорил «господин Мин». Ругается, мол, уважаемый человек, — продолжил он весело. — А я уже начал по-другому… Она права, на самом деле, ты ведь спас мне жизнь. Но перестроиться я не могу. Не против, если я все-таки продолжу говорить, как сейчас? Юнги поднял лицо на собеседника и ошалело уставился на него. Да нет, все тот же человек, все те же скулы-яблочки, те же руки, что еще совсем недавно были на нем и… в нем. Те же карие глаза, родинка над губой — ровно там же. «Ты только не бойся», — говорил ему Хоби. Даже не говорил, а жарко выдыхал в ухо. А теперь тот же голос спрашивает, стоит ли ему называть Юнги «господин Мин»?! — Оу… — хрипло выдал Юнги, пытаясь хоть что-то членораздельно сформулировать. — Я… Я полагаю, что церемонии излишни. — Вот и славно! — Хосок беззаботно вскочил с кровати и сложился возле камина, подкидывая дрова в топку. — Ты помнишь, как меня зовут? — Что, прости? Юнги помнил о нем все. Абсолютно все. С первой секунды жизни до того момента, как он вошел в него весь, без остатка. Помнил каково это — быть им. Помнил вкус его языка во рту. Помнил как изливается в тело его горячее семя. Помнит ли он, как его зовут?! — Ну, ты спрашивал, — без тени смущения бросает Хосок через плечо, все еще копошась с деревяшками.— Но вдруг, забыл? Все-таки атмосфера там была не особо располагающая к знакомствам. Интересно, он видит, что происходит с Юнги? А если видит — то почему притворяется, что не замечает? Думает ли Хоби, что щеки Юнги так пытают из-за камина? Что его трясет от лихорадки и нездорового сна? Что он не может перестать теребить одеяло из простого смущения перед чужим человеком? Больше всего на свете Юнги хотелось, чтобы он немедленно ушел. Тогда можно будет вжаться грудью в собственные колени, опутаться руками до сдавленного дыхания, поджать пятки под самую задницу — и ждать, пока это чувство пройдет. Чувство, будто едет крыша. Чувство, будто двигаются тектонические плиты. Чувство, будто он вдруг стал главным героем площадной пьесы с плохим концом. А еще Юнги хочется позвать Сееру, пообещать ей свою душу в обмен на пятьдесят лет в этой самой секунде, сейчас. Когда Хоби рядом. Нет, хорошо, можно двадцать. К черту, Юнги согласен и на десять. Как же он блядски жалок… Если бы Хосок вдруг начал хохотать, закричал: «попался!» — и прыгнул к нему в постель, то Юнги сошел бы с ума, не иначе. Он бы цеплялся за него руками и ногами, перепачкал все его веселое лицо в своих слезах. Но тот сидит и ковыряется кочергой в огне. А Юнги смотрит на него так, словно видит привидение. Одиночество еще никогда не казалось таким абсолютным. Если продолжать аналогию с наркотиком, начатую еще тогда, в молочном бреду, то у Юнги ломка. Жесткий синдром отмены. До иголок под кожей. До желания скрести ногтями тело, чтобы ему было снаружи так же больно, как внутри. Да на что он, черт дери, надеялся?! Как совершил этот идиотский прыжок от «я буду рад, если Хоби жив» до «я страдаю от того, что он не помнит, как хорошо меня трахать»?! Хотя… Что тут неясного? Почему, если это работает для него, если сам Юнги ничего не забыл, это одинаково не коснулось и Хосока? Они ведь проникли друг в друга одновременно. Там, на воображаемом озере, Юнги понял, что они узнали и полюбили друг друга в один миг, вместе. Что же, в таком случае, не так? У Юнги не было ответов. Единственное, что он мог предположить — это несоответствие их с Хосоком ролей во временном скачке. Он, как его «субъект» и «заказчик» стал осью, вокруг которой все размоталось до исходного состояния. А Хоби… Он был всего лишь обстоятельством. Статистом. Декорацией. В его реальности ничего из этого не существовало. Ничего из событий, садовыми ножницами перекроивших Юнги. — Твои волосы… Они другого цвета. Придавленный своими мыслями, Юнги даже не заметил, как их главный фигурант пересек комнату и снова опустился рядом. — Красные? — Черные, — ответил Хоби. Ответил — и потянулся своей узкой сухой кистью, чтобы потрогать. По ее форме можно судить о… Пальцами, что… Юнги отшатнулся назад так неистово, что испуг и удивление нахлынули даже на бесконечно позитивное лицо Хосока. Конечно же, он не понимает, что происходит. Не знает, как рвется на клочки все внутри его спасителя. Карие глаза снова бегают по лицу Юнги — до того узнаваемо… — Все в порядке? Нет. Совсем нет. Юнги трясет головой из стороны в сторону так живо, что сережки в ушах начинают позвякивать. — Я… Я… Который час? — бурчит он, запинаясь. — Уже поздно, все спят, — с пониманием отзывается Хоби. — Вот именно… Я… Давай поговорим утром, ладно? Ты разбудил меня, а мне нужно выпить лекарство и… Понимаешь, поспать? Да, еще поспать. И… Я еще не до конца пришел в… Ну, ты видишь. Это не монолог. Это злоебучая агония. Как же Юнги себя за нее ненавидел! Но запас терпения и понимания в Хосоке похож на неисчерпаемый. Тут вообще, если посмотреть, деревня сплошь понятливыми людьми населена. Заботливыми, с чаем в руках и улыбками на лицах. Аж тошно. Хоби поднимается на ноги, снова обращает внимание на лекарство добродушным кивком. Забирает какие-то свои вещи — и почти покидает комнату. Но замирает, лишь только Юнги обещает себе, что через секунду его мучения закончатся. — У тебя лошадь такая красивая, — говорит Хосок, и на его лице читается восхищение. — Стоит возле крыльца. Я таких еще не видел. Как ее зовут? Юнги просто пожимает плечами. — Еще не успел дать ей имя… — Ого, вот как? А можно я попробую? Вдруг тебе понравится. Тебе всё можно. Но Юнги разводит руками и пространно кивает. Мол, кто запрещает? — Да. — Утром сходим к старосте? Он только про тебя и говорит. — Да. — А еще… Ты ведь собираешься ехать в сторону Башен? Мне тоже туда. Не против, если мы выедем вместе? Ну, когда ты соберешься возвращаться… — Да. Хосок смущается, кивает. Решает отлепиться, наконец. Но в распоследний момент вдруг снова тормозит, встречается взглядом с полуживым мужчиной на кровати. — Эм… Юнги? Я не знаю, когда и как это правильно сказать. До этого не было возможности, а завтра, вроде как, тоже не вовремя… В общем… Спасибо. Я перед тобой в огромном долгу. И даже не возьму в толк, что теперь с этим делать и как его возместить. Молчание. — Подумаем об этом завтра, хорошо? А ты пока просто знай, что я вовсе не неблагодарная свинья… Просто это всё очень необычно, и я безумно смущаюсь того, что всем пришлось из-за меня пережить. — Да. Дверь за ним закрывается.