Глава 6. Тени его души
Юдзуру замер у края льда, глядя в экран телефона. Он уже собирался уходить, когда обратил внимание на пришедшее сообщение, разблокировал и, увидев отправителя, замер. Хави. "Я видел здесь Такахаши. Понятия не имею, что он тут делает." Он был сейчас со своим ледовым шоу, второй год возил по Европе. И, если Юдзуру не ошибался, сейчас шоу было в Швейцарии. Юдзуру долго смотрел в экран и думал. О своей реакции, которая была странной. И о том, что он, Такахаши, действительно делает там. И хочет ли Юдзуру написать про это Стефану? Он просто ответил: "Спасибо. Я даже не знаю, нужно ли это. Хм... Хави, а он пришёл зрителем? Или как-то иначе?" "Юдзу, серьёзно, я просто видел его на улице. Сидел с Мариной в кафе и увидел его буквально на остановке. Думал, что не он. А потом понял, что профиль его." "Почему?" "Почему? Ну, был дождь, он был в плаще и зарос. В руке пакет из KFC." "М." "Всё нормально?" "Пока он на другом конце Земли." "Ясно. Ты так и не скажешь, что там на самом деле произошло?" Юдзуру просто заблокировал телефон. Он сам был уверен, что Такахаши просто-напросто попытался принудить Шому к постели. Но... Шома не хотел рассказывать и просил не думать. И Юдзуру запретил себе делать выводы. У него было мнение, но оно должно было зачахнуть: такова просьба Шомы. Он переодевался после окончания тренировок, периодически возвращаясь в мыслях к событиям того дня: – Что ты, чёрт возьми, сделал с Шомой, Дайске Такахаши?! Юдзуру слышит два имени и уже не думает о своём инкогнито: с Шомой что-то случилось! Какое к чёрту, инкогнито?! Он погнул пяткой задник кроссовка, с грохотом распахнул дверь и увидел в коридоре очень много людей. Прямо перед его глазами – Нобунари, держащий Дайске за грудки и почти даже приподнявший его над полом (Такахаши хватал того за руку и выдирал себя из хватки, распахнул глаза, увидев взъерошенного, стоящего в дверях номера Шомы, Ханю, рванулся и получил в лицо от Нобунари). Шому, обмягшего и безвольного, подхватив под руки, опускала на пол по стенке, Каори. Рика стояла, закрыв рот руками. Это она кричала: не испуг, ужас застыл на её побледневшем лице. Юдзуру стало дурно:Кровь.
За шиворот Шоме лилась кровь. Серая футболка богровела, даже на стене остался след. Рика на трясущихся ногах подошла и опустилась перед Шомой на колени. Юдзуру заставил себя шагнуть. Ещё раз. Где-то на периферии Миша Джи громко спрашивал, откуда он, Ханю, здесь взялся. Но сосредоточиться на этом не получалось. Шома. Кровь. Воздух остановился в лёгких. Беззвучно плачущая Каори, с такой щенячьей верой и надеждой глядящая на Юдзуру. Темнота в глазах. Юдзуру ухватился за стену: нельзя. Нельзя терять сознание. Нельзя. Шома. Шома ранен. У Шомы... Кровь. – Что всё это, чёрт возьми, значит? – Миша... – вместо ответа просипел Юдзуру. – Ингалятор. Принеси ингалятор из номера. Он у кровати. И полотенце. Нужно... – Да щас, – Джи широкими шагами зашёл в распахнутую дверь. – Вы позвали скорую? – Юдзуру держался за реальность и за стену изо всех сил. Его колотило от страха, боязни и ярости. – Я вызвал... – Тут нужна ещё и полиция! – Нобунари держал Такахаши лицом в угол между стеной и полом, – Томоно-кун, звони и им! – Да. Звони. Миша вернулся с влажным полотенцем (догадался смочить водой) и ингалятором, и Юдзуру тут же сунул последний себе в рот. Полотенце взяла Каори и мягко приложила к кровящей голове Шомы. – Он в сознании? Рика кивнула. Подбежала охрана отеля. Приехала полиция. Дайске забрали, Шому уложили на носилки. Юдзуру дали нашатырь. Все эти часы, складывающиеся в дни, казались сейчас одновременно и реальными, и произошедшими в параллельной вселенной. Да, Юдзуру и Дайске не были дружны так, как с тем же Нобу, и у Дайске в принципе не было таких хороших отношений с абсолютно всеми членами сборной... Но мысль о том, что с ним и его эго всё могло дойти до такого, казалась дикой. Юдзуру не мог осознать до конца, что кто-то из тех, кого он знал, мог быть таким человеком. В конце концов, даже те слова, обратившие против него, Юдзуру, едва ли не большую часть страны, были лишь отчаянной эмоцией, спортивной болью, которую Юдзуру понимал. Он давно не держал на Такахаши зла за них. Давно. Шома запретил ему говорить об инциденте. Делать выводы. Думать. И Юдзуру старался. Он сел в машину к Гислану, согласившемуся и сегодня его подвезти, и достал пиликнувший телефон: Шома. Шома прислал два сообщения. "Ты нужен мне". "Поэтому я приехал к тебе домой. Жду." – Что? – А? – Откликнулся Гислан, пристёгиваясь. – Я с телефоном. Поедем? – Конечно. Не будем заезжать... – Нет, меня... Ждут. Шома стоял прямо у подъезда, шевеля ногой какой-то обледенелый под ноябрьскими канадскими ветрами камушек и, вроде бы, даже не обратил внимания на то, что кто-то приближается, но Юдзуру не успел раскрыть рта, когда тот буркнул из-под утеплённой кепки: – Привет. – Почему ты не позвонил в домофон? Мама бы тебя узнала и пустила. Шома приподнял голову, глядя немного исподлобья: подъезд освещало искусственным светом фонарей. – Я хотел подождать тебя здесь. Юдзуру пробрался пальцами к его ладони и мягко сжал, покачав её: – Я нужен тебе... Шома кивнул.***
Они поженились в первый день новой эпохи, вместе со всей Японией открыв для себя новую страницу истории. На фоне ярких празднеств никто бы не обратил внимания на сомнительные перемещения в Канаде, и эта ставка сыграла: с момента женитьбы прошло больше полугода, но в сети молчали. Значит, не всплыло даже слуха. Некоторое время Шома действительно беспокоился и продолжал в некоторой степени беспокоится до сих пор из-за слов Джонни и Ламбьеля, которые явно не одобрили того, что Юдзуру поставил Плющенко в известность, но, возможно, они были... не правы? В любом случае, Шома не мог даже заставить себя в разговоре с Юдзу-куном произнести имя его кумира, чтобы обсудить этот вопрос. К тому же, Юдзу-кун наверняка не станет даже слушать. Джонни и Ламбьель считали, что Евгению Плющенко не стоило знать о женитьбе. Не потому, что он якобы мог где-то проболтаться (по их словам, в сборной другие "герои" отличались этим – это было замечание Ламбьеля, сопровождённое досадным вздохом), а потому, что его супруга – продюсер в шоу-бизнесе. Мол, она контролирует всю переписку и может распорядиться этой информацией сомнительным способом. Но всё было тихо. Может даже, слишком тихо. Ханю Юми-сан была удивлена приезду Шомы, и тот несколько раз извинился перед ней за неожиданный визит, и только потом они все втроём поужинали, почти не разговаривая. Она спросила, в превосходно-беспристрастной форме, как самочувствие Шомы, они немного поговорили о ходе сезона и планах, а потом она ушла к себе, оставив их. Руки Юдзуру оказались под Шоминой водолазкой быстрее, чем закрылась дверь в его комнату. Горячие прикосновения и поцелуи, попытка Шомы немного тормознуть происходящее (ведь он в комнате Юдзу-куна впервые и хотел её хотя бы осмотреть), жар возбуждения и робкое замечание: – Твоя мама в соседней комнате. – А ещё она была на нашей свадьбе и в курсе этого аспекта супружеской жизни больше нас с тобой вместе взятых. Постель мгновенно смялась, Шома задрал свои руки вверх и позволил стащить с себя одежду, тут же сам вцепившись в домашнюю футболку Юдзу-куна.***
Он проиграл свой второй этап Гран-при, отвалился на второе место из-за двух серьёзных ошибок (одной из которых была КП в целом): Джейсон даже почти ревел во время награждения. Финал был ему гарантирован, и Ханю был готов всем за всё отомстить и выиграть, но паршивый осадок стереть ни в какую не получалось. Несколько дней назад они спинами столкнулись с Женей Медведевой, которая учила четверной, и это было страшно и неприятно: хвост лезвия случайно прошёлся по икре Юдзуру, хотя ему удалось извернуться и подхватить девушку под плечо, удерживая на ногах и себя, и её. Юдзуру утверждал, что ничего страшнее порванной штанины не случилось, но вечером, принимая душ, почувствовал, как две тонкие параллельные царапины щиплет вода. И, хотя это действительно было не страшнее, чем любимые порванные штаны, Юдзуру беспокоили участившиеся "мелкие несчастья", связанные с его нахождением на льду. Он никак не мог сосредоточиться. Вот откуда вылезала невнимательность, становившаяся причиной наездов и пересечения траектории других. Юдзуру просто не был в состоянии больше оценивать обстановку в полной мере. Восстановив тулуп и лутц, он окончательно, как ему казалось, потерял риттбергер, а аксель (даже безотказный тройной) перестал хорошо ощущаться из-за постоянных ошибок, возникающих в теле. Он намеревался прыгнуть квадоаксель первым. И сразу на плюсы. Другой расклад его не устраивал, но у Юдзуру было уже три неудачных попыток на тренировках перед соревнованиями. И если на первом этапе по сумме он в итоге остался первым, то на втором, с бабочкой, тут же отлетел, был отброшен, провалился. Позавчера Джунхван медленно и беззвучно подкатился к нему, испепеляющему взглядом след от выезда с очередной неудачной попытки, и, заглянув из-за спины, качнул волосами и нежно-ласково, без толики жалости, но с сочувствием, сказал: – Мне бы твоего упорства, хён. Юдзуру знал, что Джунхван сейчас находится в крайне напряжённой ситуации: он должен превосходно сдать экзамены в ближайшие дни, а для этого он крал время у тренировок, теряя их полноту и качественность. Система отбора на главные старты, принятая в Корее, напрягала его ничуть не меньше, и родная федерация не шла ни на какие послабления. На прошлой неделе у него был обморок. Трейси хотела, чтобы Джунхван взял перерыв, но тот не согласился: они просто ослабили нагрузку, но самостоятельная работа… Джунхван был похож на Юдзуру в прошлом: так же упёрто атаковал квады, даже когда говорили сосредоточиться на другом. – Хочешь, покажу тебе риттбергер? – Вдруг ответил, сам не осознав, Юдзуру. – Квад. – Хочу, – кивнул он, улыбаясь. – Хорошо. Как-нибудь... – Я запомню. Запомню, и буду напоминать. – Ага. – Каждые пять... мммм... пятнадцать минут. Юдзуру засмеялся. Брайан работал с Джейсоном. Трейси упёрла руки в бока и высказала Юдзуру за его "безалаберное скольжение". Проклятый четверной аксель не хотел сдаваться. Юдзуру выходил на каждый прокат произвольной с мыслью об этом. На каждый. Наверное, всё остальное страдало именно из-за этого.***
– Ты говорил, что я нужен тебе. – Да. Есть то, о чём я хочу тебя спросить. Шома сидел на полу, переодевшийся в пижаму, растрёпанный и зацелованный, держа в руках одного из Пухов Юдзу-куна. Сам хозяин комнаты устроился на кровати, готовый ко сну. Ждал, когда Шома налюбуется. – О чём? – В чём, по-твоему, причина того, что большинство предпочитает наговаривать на Дайске-сана и обвинять в… ты знаешь в чём. Даже слушая Бурн-сан, я буквально чувствую именно такое сочувствие. Юдзуру удивился. Нет, не так, изумился. Открыл рот. Закрыл. Выдохнул. Подумал. – Помню, что я сам просил тебя даже не вспоминать, но я же знаю, что ты не мог просто выкинуть это из своей головы. Юдзуру видел только спину Шомы, опустившего голову и держащего в своих маленьких мягких ладонях добродушно улыбающегося Пуха. Он был прав: Юдзуру не смог бы просто вычеркнуть это из своей памяти. Буквально год назад он бы отказался в принципе, даже с кем-то таким близким как Шома, обсуждать эти вещи (он считал это “перемыванием косточек” и очень не любил), но тогда Такахаши не был… – Ты ведь и сам считаешь, что он пытался сделать именно это. Юдзуру поджал губы. Шома обернулся на него. Посмотрел. Так, что даже взгляд захотелось отвести. – Ты же не сказал, что именно там было. – А я не знаю, – вдруг проговорил Шома. – Понимаешь, я не знаю. И ты, и Ицуки ведёте себя так, словно знаете, но на самом деле не знаю даже я. Я просто… Я знаю, почему Ицуки тяжело отойти от такой версии, но ты? – Знаешь, почему? А ко мне это не применимо? Шома снова повернулся к Пуху, Юдзуру забеспокоился, что выразился слишком грубо. – Там свои… обстоятельства. Поэтому я у тебя спрашиваю, а не у Ицуки. Юдзуру устроился на кровати иначе, подобрав к себе ноги и сев на подушку. Постель и без того была измята ими до этого. “Почему Юдзуру думал, что Такахаши пытался изнасиловать Шому”? – Просто ты говорил о том, что он… делал тебе подобное предложение, вот и всё. То, о чём я подумал, было просто подозрением, что он мог повторить его же, но более… настойчиво. Твой брат ведь тоже из-за этого так считает, да..? Шома положил Пуха, покачав головой и вздохнув. Юдзу-куну стоило знать об этом раньше, до того, как они дали друг другу обещание, но Шома сам вспомнил слишком уж поздно. Да, боялся, что это может повлиять на что-то, но в большей степени он попросту не оказался в ситуации, которая подходила бы для того, чтобы сказать. Правда, когда? Внезапным сообщением? “Юдзу-кун, я тут кое-что вспомнил”. Или в их первую брачную ночь, пока он, нетерпеливо гладя ноги под белым кружевом, откинув с плеча отросшие шомины волосы, целовал его шею? Шома вспомнил вдруг, как боялся устраивать что-то такое и как ему хотелось сделать всё просто как обычно, но при этом “как обычно” было последним, чего хотелось в тот день. Поженились. Пусть и неофициально. Но поженились. Шома повёл пальцами о пальцы, ощущая кольцо. Нужна ли вообще эта официальность сейчас, когда получить её стоит слишком многих телодвижений? Может быть, потом, когда это станет возможно для любой префектуры или даже в Японии в целом... Шома поднялся с пола и постоял ещё, глядя на доброжелательную улыбку Пуха и думая, что понимает причину, по которой Юдзу-кун с ним не расстаётся. Для Шомы всё равно не подходили подобные вещи: запечатлённые в одном мгновении мордашки, даже самые доброжелательные, были слишком безразличны к течению жизни владельца. Для Шомы это было равносильно поиску сочувствия у Сири. Юдзуру ждал, когда его супруг что-то скажет. Качание головой напрямую говорило о том, что причина Ицуки-куна, о которой говорил Шома, вовсе не в том, что он мог знать об имевшем место быть недвусмысленном предложении. Было явно что-то другое. Шома наконец подошёл к кровати и, осторожно, будто та была застелена, сел, не поднимая взгляда, но напротив. Он понимал, что это, такое для него самого оторванное от реальности, но, тем не менее, произошедшее, в общем-то, не изменит ничего. Но он не хотел Юдзу-куну давать ещё один огромный повод для беспокойства и… злости. – Я хотел узнать, почему многие думают так: такое впечатление производит Дайске-сан или… я? Вот почему я спросил. Я забыл почему-то, что говорил тебе о том, что… ну, о предложении. Просто… у меня нет ни одной причины думать, что Дайске-сан хотел сделать именно это. Я просто волновался, потому что ты пребывал инкогнито и я не смог бы сослаться на то, что ты меня ждёшь. На самом деле, я не мог бы сослаться даже если бы ты был не инкогнито. И я действительно сам опасался повторения предложения. А ещё мы выпили. Всё как-то получилось… неудобно. Мы оба испугались, я думаю, реакции друг друга. Но знай, пожалуйста, что у меня нет настоящих причин думать, что он хотел именно сделать это силой. Но меня он хотел. – Он всё-таки хотел? – Да. Юдзуру вздохнул, поджав губы. – Прекрати. – Что? – Ты хотел меня не меньше. Шома понял по вытаращеным глазам, что сказал весьма провоцирующую вещь. – Ты и он, оба имели право хотеть меня. Хотеть, говорят, вообще не вредно, – опустил взгляд. – Хотеть – не… это не… насилие. – Смотря как хочешь. – Не трогая. Да даже трогая, но позволяя уйти и отказать. Оставляя выбор. Не… не… – Не принуждая?.. – Да. – А Такахаши, значит, не принуждал? Шома весь дёрнулся и застыл на полувдохе, словно кто-то его уколол кончиком ножа или ошпарил. Юдзуру видел, как он поджал губы, задерживая дыхание, выдохнул, разжал и сжал пальцы. В отблеске настольной лампы блеснуло кольцо. Шома проговорил быстро и чётко, не подняв головы: – Меня изнасиловали. Из Юдзуру мигом выкачали все силы. Словно с выдохом ушли. Налитые свинцом ладони скользнули с колен. За грудиной заколотилось. Разнесло холод по венам. – Та… – Меня изнасиловали, и из-за этого пострадали все, кого я тогда знал, – вбивал мелкие мелкие тонкие гвоздики каждым слогом меж рёбер. – Этот кошмар длился годы. Я не могу сказать это всем, но тебе: да. Не смей, никогда, в мыслях даже, обвинять в таком Дайске-сана. То, что тогда случилось, в подмётки не годилось. Он просто прикоснулся ко мне. Не равняй… это. Юдзуру сглотнул. Зашевелил, в бессилии выдавить хоть звук, губами. Шому, кажется, мелко трясло: он сжимал кулаки до побеления костяшек, чтобы унять это. – Шо...ма… Почти слышен был в звоне молчания скрип его зубов. Электронные часы немо отсчитывали последние секунды до завершения дня. – Не… драматизируй… это… Если все… увеличат боль от… этого… то у меня не останется… ресурсов пережить то, что действительно было… – Почему тогда… – Юдзуру осип, – почему тогда ты не защитил его? Шома поднял взгляд, глаза полны слёз. Сорвались с ресниц – по щекам. Юдзуру вдруг показалось, что он не должен был задавать этот вопрос. Зачем он вообще вспомнил травлю, которую Такахаши поддержал? Когда не защитил? Зачем вспомнил то, как старается всеми силами со своей стороны выразить свою поддержку Нейтану? Зачем сейчас он ЭТО вспомнил? Какого чёрта?! Он качнулся вперёд и обнял Шому. Обнял, прижимая к себе со всей нежностью и всем сожалением, что было. Обхватывая за спину, чувствовал ключицами слёзы и дрожь. – Прости… прости меня… прошу, боже… я не должен был… ты не должен был, ничего не должен. Всё хорошо сейчас. Я кретин. Я такой кретин… Шома, как я только мог… Любимые руки обняли в ответ. Юдзуру было физически больно от услышанного и сказанного. И от слёз Шомы. Он мгновение видел расстёгнутую ширинку и эрегированный член, отвернулся сразу же, напугался. Руки шарили по плечам, держали, голова кружилась и всё мутнело, всё было сюрреалистичным, невзаправдошним и настоящим, неизбежным и холодным, руки, руки, руки, Дай-тян… светлая софа, объятие, жёсткие губы, которых не чувствовал, тошнит, плохо, холодно, жёстко, больно, тепло, липко, всё вокруг отстраняется от рук, не схватиться, не закричать, обхватил поперёк туловища, дёрнул, лавка, софа, гладкий и скользкий, колючий, за плечо держит крепко крепко, встряхивает, зовёт, разламывает: – Шома!? В темноте он различает черты лица Юдзу-куна и понимает, что не может двигаться из-за сковавшего страха. Родная рука держит за плечо, словно обнимая, он нависает, заглядывает обеспокоенно, а Шома даже воздух глотнуть не может. Наконец шмыгает, чувствуя, как сон свинцовым грузом затягивает его обратно. Бормочет: “сон плохой”, Юдзу-кун хмурится, Шома шевелится, меняя позу и освобождая из-под себя затёкшую руку и снова проваливается в сон. Он чувствует тепло Юдзу-куна, ткнувшегося с поцелуем в висок и обнявшего, ещё некоторое время, а потом растворяется. Ему снится маленький Ицуки. Он лежит в кроватке, и Шоме неспокойно, он слушает, как спящий братик сопит. Стоит, держась за решётку, глядит и слушает. Они по пляжу бегают. Вернее, Шома бегает, Ицуки неуклюже спотыкается, весь в песке, Шома его тащит за собой, Ицуки мягкий, маленький и тёплый. А ещё тяжёлый. И у него очень умные глаза. Очень умные. С Ицуки что-то случилось. Там, куда он уходил ночью. Ицуки стоит в темноте комнаты, у кровати, держа в опущеной руке рюкзак. Он весь тонкий и кажется серо-бледным. Шома протягивает руку, хочет схватиться за братика, но расстояние увеличивается, меж пальцами воздух. “Как ты это сделал?” – Его Ицуки убил человека. Его драгоценный Ицуки. Вон, земля под ногтями или кровь засохшая под кутикулу содранную забилась. Шома за руку держит. Ладошка вся сухая-сухая. Следы на шее. “Как ты это сделал, Ицуки?” Шома просыпается снова, шмыгает забившимся носом и понимает, что плачет. Юдзу-кун сидит за своим рабочим столом и что-то рассматривает в ноутбуке: схемы какие-то. Шома трётся лицом о подушку и понимает, что его всего колотит. “Как Ицуки смог это сделать?” К горлу подступает комок тошноты. Юдзуру оборачивается на возню. – Шома? – м… – Всё в порядке? – Встаёт из-за стола и подходит к кровати, садится на корточки. Шома всё лицо в подушке прячет, ему очень холодно внутри и глаза как клеем налиты. – Побудь со мной, Юдзу-кун… Пожалуйста… – Да, конечно, – он встаёт и закрывает крышку ноутбука, забирается на постель и ложится между стенкой и Шомой, обнимая того и привлекая к себе. Шома переворачивается на другой бок, засовывает руки под подушку и укладывается, вынимает одну из рук, цепляется за пижамную рубашку Юдзу-куна – неудобно. Шмыгает, переворачивается опять, подкладывает под подушку руку, почти ложится на живот, Юдзу-кун обнимает его и Шома рукой обнимает его руку, почти подгребая под себя и прижимая к груди. Юдзуру ладонью чувствует, как бъётся шомино сердце. Ему уснуть тяжело, он ведёт носом по спутанным волосам и целует затылок, надолго прислоняясь губами и закрывая глаза. Шома дёргался во сне и болезненно стонал. Едва очнулся, в сон провалившись тут же, пробормотав что-то невнятное. Юдзуру чувствовал, как их кольца соприкасаются. И как бьётся сердце. Наперебой с его. Сон срубил незаметно.