Декабрь 2020-го года, Национальный чемпионат Японии
Юдзуру Ханю смотрит на экран. Вдох. Юдзуру Ханю смотрит на оценку. Выдох. Юдзуру Ханю видит: PCS 76,25. Юдзуру Ханю взрывается.Глава 9. Тонкий лёд
Февраль 2020-го года, Чемпионат четырёх континентов
– Хён! Хён! Джуни подбегает встревоженный, фактически хватает Юдзуру под локоть и чуть не оттаскивает, балансируя на грани допустимого и всё же не прикасаясь, шепчет остервенело так, что Юдзуру успевает лишь ошарашенно похлопать глазами: – Прости, что? – Я сказал, Брайан опять будет орать, смотри! – В руке у Джуни телефон и он суёт его под нос новоявленному чемпиону четырёх континентов, переводя дух и набирая воздух, чтобы объяснить подпись к фото, сделанную на корейском: но это оказывается не нужно. Юдзуру узнаёт силуэты на нём: – Это мы… – Правда вы, да? Я думал, что по силуэту разве что действительно вы, но… Тот покачал головой, беря из рук товарища телефон и глядя на расшаренный твитт, количество репостов которого успело перевалить за тысячу, хотя опубликован он был каких-то минут 40 назад. – Брайан опять будет орать, да? – Поминая случай со свадебным банкетом, прошептал Джуни, но Юдзуру осознавал, что не о криках Брайана тот беспокоится. Это фейл. – Брайан – нет. А вот федерация японская… Вот что. Фото, ссылку и скриншот твитта с датой публикации пришли мне, пожалуйста. И если кто спросит – никто не в курсе. Тот кивнул, получая телефон обратно и бросая очередной взгляд на слегка смазанное, тёмное, но достаточно понятное фото, зафиксировавшее в себе два силуэта: тонкий и длинный и плотный и короткий, двух фигуристов, стоящих в коридоре ледового дворца Сеула и соединивших лица весьма красноречивым образом. Сгущали краски видные на фото розовые отблески “крыльев” костюма, который безошибочно и без вариантов выдавал в одном из силуэтов его – Юдзуру Ханю. Он прислонился к стене, скользя взглядом по мыслям. Это не просто фейл. Их, как любили говорить Джейсон, Габби и Женя, “спалили”. Юдзуру не знает, насколько этот факт задевает Шому, но его супруг реагирует не совсем так, как тот ожидал: вернее, правильнее сказать, что его реакция не пришла бы в голову Юдзуру, если бы тот пытался её спрогнозировать. “Значит, всё будет решено”, – произносит он, глядя на фото, показанное ему Юдзуру и принимая вид человека, знающего, что его ждёт нечто неприятное, неотвратимое, ожидаемое и при этом злящегося на это. “Что решено?” – задаёт ему вопрос Юдзуру, и Шома медлит, после чего ответив: “Оставшееся время”.***
Двукратный олимпийский чемпион обнимает своего победителя, взявшего в равной борьбе титул национального чемпиона, и думает, насколько они в действительности смогут использовать свои статусы для обороны. В этот раз с фото ещё можно поспорить: если и докажут, что к стене Шому прижимает Юдзуру (и что именно Шому), то они всегда могут ответить, что ничего не знают ни о каких поцелуях, и, наверное, Юдзуру просто делился какой-то шуткой, для усиления эффекта шепча её Шоме на ухо, потому что считает это прикольным. А объятия? Что объятия? Юдзуру вон в каких только позах с людьми не обжимался: полон интернет фотографий, один лишь Хави чего стоит. В конце концов, у них есть видео, где видно, как Юдзуру Ханю в буквальном смысле хватает маленького ещё совсем Шому за бедро, фотографируясь вместе с ним на гала ФГП в четырнадцатом году, и что? Никто бучу не поднимал. Но что если будет что-то сильнее фото или фото будет более высокого качества? Насколько их статусы станут спасательным кругом или же они превратятся в камни, тянущие их ко дну? Юдзуру поцеловал Шому в затылок. В этой лохматой голове опять были какие-то свои мысли, на знание которых Юдзуру мог и не претендовать (даже после их импровизированного обручения). И это явно не было источником наслаждения для него. Но для Юдзуру было открыто сердце Шомы, и этого было очень много. Даже, можно сказать, абсолютно достаточно, ведь Шома позволял своим чувствам доходить до Юдзуру и принимал отклик на них, что рождало ментальную связь, бывшую намного более значимой, чем мысли. Естественно, что Юдзуру хотел знать, о чём Шома думает, но он знал, как. Так что это имело большее значение. Юдзуру мягко забрал из рук Шомы телефон: – Представь, что его не было. Мы понятия не имеем, о чём речь. – Она поймёт. Она уже недовольна моим решением. Но я хотя бы могу подготовиться к ответу заранее. – Мне было бы проще, если бы я знал, о ком идёт речь. Шома улыбнулся, повернувшись к нему и посмотрев через плечо в глаза: в его взгляде не было ни страха, ни тревоги, ни злости или раздражения, Шома быстро сменял эмоциональные состояния. – Давай не сейчас, я всё скажу, если станет очевидно. К чему озвучивать решение другого до того, как оно принято, если точно не знаешь? – Логично. Но я хочу быть рядом, если кто-то постарается тебя пошатнуть. Шома протянул руку и зачем-то прижался большим пальцем меж бровей Юдзуру. Воздух наполнился теплом его улыбки: – Я рад, что вернулся. Юдзуру вспомнил, как никто не смел поверить, что он сможет столь блестяще выступить, едва вернувшись после травмы шеи. Как все изумлённо ахнули, а Юдзуру знал: Шома готов как никто и никогда. Он успел поработать с Гисланом, он выкатывал полные прогоны программ просто блестяще на тренировках. Он работал. Работал как безумец. И из всех вокруг один Юдзуру не удивился своему проигрышу. Он знал, чего ему стоили допущенные ошибки в произвольной программе и был готов. Четырёх минут Шоминого катания ему хватило, чтобы убедиться в мысли: он смотрит на прокат национального чемпиона и знает это тогда, когда все в обозримом пространстве боятся даже допустить эту мысль: получивший столь пугающую и скандальную травму Шома Уно, впервые выходящий на большой лёд (господи, кто считал турниры категории Б?) может вот так наскоком взять национальные, соревнуясь с самим Юдзуру Ханю. Разве что сам Шома явно не был готов к такому повороту событий. Совершенно. Но его эмоции тогда лишь вернули их в те фантастически беззаботные мгновения прошлого, когда всё было как-то… иначе. Юдзуру не мог сказать как “иначе”. Не так серьёзно? Он отвечает на мягкое касание шоминых губ, понимая, зачем тот прижимал большой палец меж его бровями: разглаживал хмурость. Отвечает, обнимая за талию и опуская на постель. А чем ему так плохо “серьёзно”? Тем, что время игр кончилось? Тем, что с серьёзностью пришла необходимость быть серьёзным? Да. Отношения так быстро перестали быть отдушиной и отдыхом: Шома перестал. Юдзуру наобжигался об это желание всегда спасаться в постелях любимых, наоступался, едва в пропасть сам себя не столкнул: Шома не был человеком для отдыха, нет. Он заставлял с собой считаться. Вынуждал. Юдзуру гладил его кожу и целовал живот, наслаждаясь нежностью и ароматом тела. Он не чувствовал себя принуждённым. Невольным. Нет, тут другое. Он чувствовал себя… зрелым. Действительно желающим чего-то намного большего, чем дружба с привилегиями. Юдзуру стягивал с Шомы штаны, опускаясь поцелуями. Он больше не был доволен отношениями для отдыха. Он сам хотел с Шомой большего, чем слова и тайные встречи. И Шома ультимативно давал понять: он не станет развлечением даже для него, для Юдзуру. Не позволит этому случиться. Либо ничего – либо дальше. Он побуждал Юдзуру действовать. Нуждался в ясности. И серьёзности. Он хотел уйти от уютного и безопасного берега и пройти по этому тонкому льду вместе с ним: или не развлекаться обещаниями сделать это вовсе. У Шомы объятия всегда такие топкие, такие растворяющие. В них как в воду погружаться можно. Шома ждать у края уставал и, делая шаг в неизвестность, оглядывался и ждал ответного: Юдзуру оставался или уходил. В тот момент, когда его образ стал ускользать меж пальцев – в тот день, нет, вечер, что Юдзуру в кошмарах снится уже год. Они лежали в постели, Шома засыпал, изморённый ласками и поцелуями, Юдзуру думал о них. О том, как больше всего на свете испугался потерять Шому и ступил в неизвестность за ним, хватая за руку, пока мог, пока ещё видел её. И теперь они идут вместе, и Юдзуру очень боится. Боится отпускать его, ступая по тонкому льду подле идущего вперёд и не глядящего под ноги Шомы. Безопасный берег всё дальше. Темноты всё больше. А он держит за руку, боясь отпустить. Он ступил за Шомой. И идёт с ним. Ему уже год снится один и тот же кошмар, в котором Шома с раскроенной головой тает и бледнеет, его щёки опадают, рёбра очерчиваются, тело растворяетсся, а у Юдзуру кровь на пальцах, он смотрит вперёд и на грани сизого света и непроглядной тьмы стоит Шома, смотря на него и ожидая ответа. Он собирается идти. Он не будет останавливаться. К его стопам ведут редкие капли крови: он раны намерен оставить позади. Ладонь Шомы протянута, но он молчит. И Юдзуру смотрит на пустую больничную палату со смятыми покрывалом, простынёй и подушкой: Шома только что был здесь. Больше нет. Юдзуру никак сон повернуть в иной сюжет не может и всё конца его не видит. Он делает Шоме предложение, он не врёт ему ни словечком о том, что хотел это сделать – ещё во время их серии Гран-при об этом помышлять начал, приближение к грани расставания из-за слабости Юдзуру подтолкнуло его к такому. А проболтаться о намерениях липкий гадкий страх, перемешанный с тошнотой и отвращением к себе, заставляет. И чувство: если сейчас не сделать шаг вперёд, не рвануть… Шома исчезнет. Он говорит о том, что собирался сделать предложение, лёжа головой на краю его койки больничной, обессиленный ментально. Но с согласием сон не уходит. Он и с обручением не уходит. Юдзуру возвращается в тот день, когда был бесполезным бременем для Шомы, когда не защитил. Возвращается страх того, что Шома пропадёт, уйдёт, растворится. Откажется дальше быть рядом, шагая вдоль берега. Он конец сна – как за руку хватает и следом шаг решительно делает, видит лишь в следующую после рассказа Шомы о своих ранах ночь. Лишь после того, как Шома позволяет ему соприкоснуться со своей трагедией. С трагедией всей семьи Уно. Тогда Юдзуру, должно быть, по-настоящему решается быть “и в горе и в радости”. Перестать искать спасения и отдыха в их отношениях. Всё серьёзно. Всё серьёзнее, чем он думал. И он хочет идти дальше. Он этого ХОЧЕТ.***
Март 2020-года, Чемпионат мира
– Шома, ты в порядке? – Юдзуру подлетел внезапно, Шома как раз пытался слинять ото всех по коридору. И, вот, как обычно. Ещё и свезло так, что Юдзуру прибежал как раз тогда, когда Шома проводил ладонью по шее, чтобы стереть пот. – Шея… болит? – Нет, Юдзу-кун. Это не шея, – он поглядел в его взволнованные глаза: взгляд скользил, ища объяснение, но его не было на поверхности. И при этом оно было до боли простым, – я сам по себе облажался. Юдзуру недоверчиво сопел. Он бы понял, случись это на Национальных – всего один квад Шома вывез, остальное пошло по наклонной как… как незнамо что. Но как раз на Национальных Шома блистал, хотя до этого в сезоне у него было только две бэшки. Да, на ЧЧК было уже не столь животрепещуще, но там они оба смогли выжать из себя всё и выложиться: с Олимпиады Юдзуру себя так удовлетворённо не чувствовал. Ещё и Джуни – причина для радости – стоял с ними рядышком на пьедестале, чем не прекрасный исход соревнования? Что с Шомой на чемпионате мира стряслось вдруг? Шестой. Всего лишь шестой. От мыслей о том, что это из-за шеи, у Юдзуру у самого засвербило. Приложил руку. – Мне нужно бежать на пресс-конференцию. Это же точно не шея? – Точно, Юдзу-кун. Не шея. Другое. Мне жаль, что так вышло. Иди. Прошу. Всего миг. Всего миг, в который Юдзуру показалось, что Шома проводит между ними линию. Черту. «Он же не скрывает, что это шея? Держался за неё», – вертится в мыслях всё время их пресс-конференции. Юдзуру сидит по правую руку от Нэйтана Чена, ему бы сейчас порадоваться за успех Джуни, что, явно на окрылении от успешной сдачи экзаменов и поступлении резко пошёл ввысь, но… он не мог. После всего он прихватывает парня в полу-объятиях, хлопая по спине и с улыбкой извиняясь своеобразными, но искренними словами: – Извини, я плохой семпай, но я правда рад за тебя. Джуни расплывается в широченной, ослепительной улыбке на миг и заливается смехом, от которого у него даже слёзы выступают: он счастлив просто оглушительно и так заразительно, что улыбка самого Юдзуру наполняется светом, а не радостью и вежливостью. Джуни действительно так вырос: стремительно, неожиданно. Разумеется, его новые “идеальные ботинки”, как он их называл, тоже снимали с него львиную долю беспокойств (Юдзуру про себя был уверен, что, вероятно, Джуни попросту больше тревожится из-за дискомфорта, чем действительно ощущает опасность, поэтому, с волнением, и совершает ошибки. Новые ботинки сели в ногу, по словам Джуни, как влитые, и он просто перестал бояться за свои стопы во время выполнения элементов – по крайней мере, так полагал Юдзуру, естественно, он не вникал в медицинскую подоплёку его натёртостей и мозолей. Лишь полагал, что воспоминания о буквально содранной коже, когда в раздевалке неоднократно и Конрад, и Юдзуру, порой с помощью Хави, снимали с измученных и буквально изуродованных ног коньки, пугали Джуни при любом дискомфорте в ботинках, сковывая во время прыжков). Они фотографируются с Нэйтаном между ними, а потом радостно обнимаются на камеру Брайану, не успев опомнится, оказываются в объятиях Гислана; Трейси целует обоих, но особенно крепко к груди прижимает Джуни, взявшего первую в карьере медаль чемпионата мира. Юдзуру хлопает ему и действительно радуется, но улыбка то и дело гаснет, ведь в голову лезут воспоминания о собственном падении в произвольной и других ошибках, но, что важнее: о черте, которую между ними как бы невзначай провёл Шома. И Юдзуру буквально ненавидит именно такие располовиненные моменты: когда он не может быть абсолютно рад и абсолютно расстроен. Ему не хочется, чтобы кто-то из близких решил, что Юдзуру расстроен из-за внимания к Джуни, потому что временами его улыбка не такая яркая. Вице-чемпион решает: если спросят, то в голову лезли мысли о собственном проигрыше и он сожалеет, что эта особенность характера не даёт полностью порадоваться за кохая. Когда вечером Шома наконец отвечает на присланные сообщения фразой “не сегодня, я хочу побыть один. ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОЧУ”, Юдзуру кажется, будто тонкий лёд под его ногами трещит.