Декабрь 2020-го года, вскоре после Национального чемпионата Японии
“Как для вас там национальные прошли?” “...тебе правду сказать?” “да?” “отвратительно. вы там слышали про то, что они устроили скандал?” “да, Брайан сердится.” “разъехались, не помирившись. и, похоже, если они не видятся, они не в состоянии это сделать.” “неприятно. Конрад немножко такой. если оставить его без присмотра, накручивает” “вот. не то чтобы я переживал от того что это мешает моей учёбе. если честно после поступления это не важно, да и в основном мы только играем.” “эмпатия?” “не… в этом точно не силён XD просто хорошо знаю брата.” "Да и не только это случилось." “ох… Ицуки?” “чего?” “есть планы на Лунный Новый год?” “нет.” “Я поеду в Сеул. Там чертовски красиво.” “здорово” “я имел ввиду, что, если тебе нужно отвлечься, я мог бы провести тебе экскурсию! по самым лучшим местам” “хаха, нет, благодарю. мне влом куда-то лететь. спасибо.” “конечно) если надумаешь – буду рад” “запомню. не накосячь с духовкой” “постараюсь”Глава 10. Титул
Декабрь 2020-го года, Национальный чемпионат Японии.
– Семьдесят шесть! Семьдесят шесть, Шома! – А чего ты хочешь от меня?! – От тебя?! Вы не хотите подать апелляцию?! Шома вздохнул, поджимая губы и сердясь всё сильнее: и без того уставший по самое “не могу”, буквально пригвождённый результатами Национального окончательно, ему ещё и этого не хватало. – Кто ты и почему ты выглядишь как Юдзуру Ханю, а говоришь как… как… – Как я говорю?! Ты катался на девяносто! Девяносто, Шома! – ...как твои фанаты. – Что? – Ты говоришь как… – осёкся, резко переведя взгляд и вынуждая самого Юдзуру обернуться через плечо: телевизионщики. Шома бросил утирать пот полотенцем и, раздражённо намотав его на кулак, развернулся и ушёл. Юдзуру проклял подошедших, подобрал своего Пуха и пошёл следом за сбежавшим Шомой. Его достало. Ему конкретно припекло уже. Семьдесят шесть за компоненты. В произвольной. Шоме. Семьдесят шесть. Войдя в зону “no press here” он буквально бросил стараться изображать нормальный шаг: едва не побежал, шагая так широко, как мог, но схватить Шому за руку успел лишь когда они уже влетели в раздевалку: – Не трогай! Все, включая полуодетого Казуки, закончившего кататься уже полчаса назад как, вздрогнули. Коширо присел. – Неужели тебе плевать?! Они очевидно сделали это только потому, что ты опять меня обходил в короткой! – Я шаги пропустил, – процедил на грани ярости Шома, чувствуя, как кровь шибает в голову. Коширо потянул за плечо спешно и тихо влезающего в штаны Казуки к выходу. Тот успел лишь сцепить свои кроссы и футболку. – Не будь таким лицемером. – Я? Да где я лицемер? Это чистой воды спекуляция, Шома! – А ты ведёшь себя так, будто бы до этого никто никому никогда не завышал или не занижал оценок. – Что? – Сам знаешь, что, – Шома отвернулся, накидывая полотенце на свой чемодан. Раздевалка под этот шумок опустела. – Всегда, когда на льду ты, оценки скачут. Вокруг Нэйтана происходит то же самое. Только он не делает вид, что ничего не происходит, и истерики не устраивает. Для тебя это как будто впервые случилось, – он сел, расшнуровываясь. – Я не вчера родился, я буквально старше тебя, и этим ты мне глаза не открыл. – Тогда не веди себя так, словно открыл. – Шома, это вообще ни в какие ворота не лезет! Как предлагаешь мне в следующем году на этом чемпионате на Игры отбираться? – Ещё скажи, что не хочешь в нём больше участвовать. – А кто захочет?! Конёк грохнул о шкаф с таким звуком что, казалось, в пресс-центре по другую сторону арены задрожали окна. Юдзуру отскочил, ошарашенный, мгновением отметил, что лезвию конец (ему даже показалось, что, расставшись ещё в полёте с чехлом, оно оставило след удара на металлической дверце), перевёл взгляд на оказавшегося перед ним абсолютно почерневшего от злости Шому и чуть не подвернулся, неудачно отступив и всё ещё оглушённый неожиданным, испугавшим по-настоящему грохотом: – Это МНЕ стыдно на люди показываться после того, что ТЫ сделал. Как ты… как ты вообще мог ТАК меня УНИЗИТЬ? – Я… – Я и без этих драматичных подачек уже побеждал тебя. Поэтому оставь. Свою. Медаль. На своей. Шее. Не нужна, – Шома вырвал её из руки Юдзуру и швырнул ему в грудь, – ВЫШВЫРНИ В МУСОРКУ!!! Об пол самое позорное золото карьеры Юдзуру Ханю звякнуло в гробовой тишине. Он вдруг подумал. Подумал о том, что сделал. В груди заболело. Шома отвернулся, вернувшись на лавку, стягивал с себя костюм, переодевался, лишь обтеревшись полотенцем. Худшее. Просто худшее.***
Принять такие баллы он просто не мог. Принять полученную таким образом медаль? Это было последней каплей для Юдзуру. Он отмахивался. Всегда отмахивался. “Пока не достигну цели, эти размышления лишь отнимут время и силы. Нужно всего-навсего кататься так, чтобы не за что было занижать”, – неустанно говорил он себе и игнорировал. Старательно игнорировал. Даже Хави не был тем, кому дозволено поднимать эту тему в присутвии Юдзуру, ведь ответ был всегда категоричен: “Если ты катаешься так, что нельзя не оценить высоко, значит, ты катаешься правильно”. Он вычеркнул этот очевидный аспект фигурного катания из своей жизни. Всё. Точка. Надо просто лучше кататься. И он катался. Катался лучше. Катался совершеннее. Радовался, когда так же катались соперники. Закрывал глаза на рассуждения о том, что с “оценками опять что-то не так”. Это не зависело от того, считали ли люди, что ему, Юдзуру, недодали или же говорили, что он опять получил помощь. Он, Юдзуру Ханю, был хорош в вычёркивании чего-либо из своей жизни. Ему даже удавалось делать это с Хави и Шомой. Даже Шому. Он мог вычеркнуть, нет, отставить в сторону, даже Шому. Тогда ещё такого… чувствительного и нежного Шому. Влюблённого. Молчавшего. Сносившего всё. Однажды он услышал, как Хави сказал Джунхвану в раздевалке: “Шома для него очень удобный”. В каком котексте и про что это было сказано, было не важно. Юдзуру даже не мог бы утверждать, что под “него” подразумевался именно он, Юдзуру. Он разозлился на Хави пуще прежнего в тот момент, а сейчас эти слова вернулись. И они били. Очень больно били. По совести били, по самому болезненному сейчас, но что он прятал тщательно ото всех, даже мамы: по вопросу о том, а имеет ли он право? Не должен ли он был, подобно Такахаши, покинуть жизнь Шомы? “Удобно, – с горечью вторил мозг мыслям, – разве Шома отказался бы от предложения в той ситуации? Дайс потерял, ты ухватил. А у самого из рук выскальзывало. Сейчас что? Женился, значит, окольцевал? Твоё теперь? А чьё ещё? А ничьё, кто-то просто думает, что можно нажать cntrl+Z и всё отменить. Или предыдущее сохранение загрузить. Или что два олимпийских золота что-то дают ему в том, чтобы вести себя как последний…” – Мудак. Какой же я мудак. – Это точно. Юдзуру перевёл взгляд на севшего через проход Танаку. Никто не сел рядом с ним. А Шомы вообще в автобусе не было. Он и на пресс-конференцию не пошёл. Говорили, что с Михоко на такси уехал. А ещё, садясь, Юдзуру заметил, что, даже улыбаясь из вежливости, некоторые отводили взгляд, едва поприветсвовав. Но искреннее всего был Сота Ямамото. Он взгляда не отвёл. Не отвёл. Автобус повернул к отелю. Танака приподнялся с сиденья и, опершись на подлокотники и перевесившись через проход, прошептал: – Мура мог бы сказать тебе что-то ободряющее и правильное, я этому в нём всегда завидовал. Но я друг Шомы. А ты его унизил перед всей страной. Лучше бы вы камминг-аут сделали, чем это. В итоге теперь никто в этом автобусе, кроме Соты-куна, не знает, как к тебе относиться. А они с Шомой с первых шагов один лёд делили. Он удавит за него. Они друзья. И ты только что сделал его своим персональным врагом. – Плевать. Я сделал им Шому. – Не решай за него. Ещё поворот, инерция потянула Танаку на место и он ей подчинился, сев обратно и отвернувшись. Юдзуру вставил наушник в ухо. Он сам попросил Брайана уехать в отель раньше. Ещё до того как… как всё стало хуже некуда. Хотел, чтобы в автобусе Шома сидел рядышком. Он не решился стоять у Шомы под дверью, помня о количестве фанаток, умудрившихся заселиться в тот же отель. Постучал и подождал. Не получил ответа. Прислонился к двери лбом. Произнёс, словно мог быть услышан: – Прости меня. Пожалуйста, давай поговорим. Но дольше не стоял: до первых разговоров в коридоре. Отрезок видео с награждения, на котором Юдзуру Ханю, едва получив золотую медаль, снимает её и навешивает Шоме, стремительно било рекорды просмотров. “Он заставил меня забрать его, оно сейчас со мной. Вот оно”, – медаль в руке, а не на шее. Место рядом пусто. У Томоно-куна мечется взгляд. “Я понял, что некрасиво поступил. Это не было обдуманно, но я всё равно не смогу вписать этот титул в свои заслуги”, – худшие извинения в мире. Почётное первое место наравне с “Шома, прости, кажется, я собираюсь изменить тебе”. “если бы мудацкие извинения были олимпийским видом спорта, тебе в нём не было бы равных”, – прислал ему Хави из далёкой Испании. У Хави-то всё в порядке. Он больше ни с кем медали… не делит. “Говорит тот, на кого я свою медаль тоже вешал” “Не поворачиваясь при этом к судьям задницей. Это было скорее милым, хотя тоже не сказать, что приятным жестом: облажался же я на том чемпионате.” “Сказал бы, что тебе неприятно.” “А ты бы послушал?” “Лучше, чем сказать об этом спустя три года.” “Посмотрите, кто заговорил о разговорах” “Хаби…” “Знаю, знаю. Мог бы и поддержать. Поверь, друг, если бы у меня был для тебя совет, я бы уже его втирал тебе. Но у меня нет. Остаётся верить в то, что тебе Шома и это простит” “Потому что он “удобный” для меня?” “Не я это сказал” “Ты. Давно уже. Сказал, что Шома удобный.” “Не помню. Хотя я мог. Потому что Шома был удобным для тебя” “был” “Был. У людей не железные нервы. А официально, с юридической точки зрения, вы даже не женаты.” “Я буду просить у него прощения.” “Удачи тебе. В интернет не ходи.” “И не думал” “Хорошо, carino. Это очень хорошо”***
– Он сейчас катает. Смотреть будешь? Шома прикрыл глаза, хмурясь. Он чувствовал себя очень плохо. И знал, что будет хуже. Сейчас они приедут к Ямаде. Краем глаза увидел в телефоне – костюм к Hope & Legacy. Сейчас это уже не важно. Шома не вывезет сейчас ещё и об этом думать. Он догадывался. С самой “свадьбы”. Она долго терпеть не будет. Она ненавидит открытость. Презирает её. А Шома облажался. Обрывок их ссоры, заснятый телевизионщиками, гулял в интернете под названием “любовнички ссорятся” нежно склеенный с тем, где Юдзуру догадывается повесить свою медаль Шоме на шею. Ещё это фото год назад... “До первого раза”. Катание на национальных, пропущенные шаги и плохие выезды из прыжков – вот он, этот “раз”. Шоме физически плохо. И он знает, что будет ещё хуже. И он не хочет сейчас говорить ещё и про Юдзу-куна. Потом простит. Это мелочь. Против того, что сейчас будет. Против того, что он сейчас потеряет.