Глава 11. -аут
Декабрь 2021-го, день Medalist on Ice
Шома молчал. Молчал, когда машина подъехала, минуя дом, сразу к катку. Молчал, пока шёл вместе с обнимающей его Михоко по коридорам. Молчал, зайдя в тренерскую. Молчал. – Михоко… Та сжала плечо Шомы крепче в своей руке, вздохнула скованно и, кивнув, вышла, оставив нагретое ладонью место тоскливо остывать. Шома молчал, зная, что будет хуже. Не вообще. Физически хуже. Он вообще не швырнул бы свой конёк в шкафчик, если бы не всё то, что держал в себе. Если бы не эта ситуация. Может, нужно было рассказать Юдзу-куну? Может, тогда он бы сдерживал себя? Или Шома просто… не выносил этой тянущейся резины, этого одолжения? Михоко ещё на свадьбе, с полтора года назад рассказала Шоме по секрету о том, что надумала Мачико. И всё это время Шома ждал… ждал, когда “бабушка” его выгонит. Господи, это было невыносимо. Готовить “соломку” там, где упадёшь (или нет?) и не знать, когда тебя оттолкнут. Вот он. Этот момент. Шому толкают. Как он и ждал. Слишком долго ждал. Устал ждать. Был готов. Наверное. Глубоко вздохнул. – Ты понимаешь, судя по лицу, почему я попросила Михоко привести тебя сразу сюда с Национального. Шома шевельнул губами, не размыкая их. – Мы с тобой расстаёмся. – У вас нет объяснения для общественности, – сипло ответил Шома и кашлянул, чтобы избавиться от дискомфорта в горле. Ямада прикрыла глаза, поправив свои маленькие очки и меняя позу. Она знала больше, чем кто-либо: Шома нервничал. Выражаясь мягко. “Злился” было даже ближе. – Тебе надо расти дальше: уровень нашего клуба ты заметно перерос, Шома Уно. – Это не правда. – Это объяснение. Для общественности. Шома знал. Знал! – Почему… – Ты спрашиваешь? Думаешь, у меня достаточно влияния, чтобы прикрывать твои игры с Ханю? – Вы его так ненавидите, меня или то, что мы… вместе? – Речь! Шома дрогнул, сглотнув подступающий ком: ладонь Ямады, только грохнувшая по столу, покрытая венами и сухая, царапнула столешницу пальцами с идеальным маникюром и расслабилась. Обманка. Видимость. – Следи за своей речью, – она тряхнула головой, оправляя пряди каре, зацепившиеся за дужки очков. – Или думаешь, что достаточно крепко стоишь на ногах, чтобы делать всё, что тебе вздумается? Не обманывай себя и не смей повышать на меня голос, мальчишка. В вольном плавании, без клуба за спиной, ни один, даже самый великий фигурист, не протянет и сезона. – У Юдзу-куна… – Ты – не он, и ЭТО было твоим и нашим ЕДИНСТВЕННЫМ козырем! Идея противопоставления. Никто не пихал тебя к нему в постель, от тебя ждали конкуренции. А получили что? Сопли? Ваше поведение отвратительно, и то, что твои родители дали согласие на этот дешёвый незаконный фарс – просто глупость! Они подписали тебе, как фигуристу, приговор этим, несмотря на все мои предупреждения. Я рассчитывала, что вы не будете провоцировать и дискредитировать самих себя, но это всё – фото, выяснения отношений на людях – вас ВИДЕЛИ. Торонто, Сеул, мне продолжать? Я не намерена ставить под удар честь всего клуба ради тебя одного. И твоё олимпийское серебро уже не имеет никакого веса: ты ненадёжен, нестабилен, ты не в состоянии выступать, а твои победы – результат ошибок соперников. Тебе абсолютно нечем крыть своё развязное пятнающее честь твоих тренеров, твоего клуба и твоей семьи поведение, ты буквально ничем не можешь себя оправдать! Может, хочешь, чтобы мы поговорили о твоих интервью? Мы поговорим, – подняла брови над очками она, беря в руки блокнот и игнорируя порывистые вздохи ученика, – “Юдзу-кун для меня – не препятствие, а цель… он – мой свет.” – Это было ещё до… всего. – Именно. Ещё до “всего” ты совершенно не думал, что несёшь, а Михоко, несмотря на все мои предупреждения, не подумала остановить или научить. Олимпиаду опустим, там видеть это непотребство надо, перейдём дальше… “Я счастлив вернуться к соревнованиям, и безмерно счастлив, что моё первое крупное соревнование после вынужденного перерыва будет рука об руку с Юдзу-куном. … Был счастлив узнать, что он ждал этого не меньше”. – Я выиграл те национальные. – Потому что Ханю развалился на запчасти в своей перекроенной и недошитой произвольной, только и всего. И это я уже молчу о том, как ты выступил сейчас. Что у меня тут ещё? Вот, Сеул, Четыре континента, как раз когда была отснята та самая фотография: “Я так рад, что соревнуюсь с ним уже второй турнир подряд, такое было очень давно в последний раз, и я соскучился по этому”. “Я счастлив, что он не только достиг своей цели с двумя золотыми медалями, но и исполнил мечту с исполнением четверного акселя”. Продолжать? Верно, и я полагаю, что не стоит. У меня вопрос: чего ты ожидал? Что страна внезапно проникнется толерантными канадскими взглядами и вас обручат в большом красивом храме? Или что я продолжу терпеть твои блядки? – Пожалуйста. – Шляясь по случайным тренерам и не ставя меня в известность, на что ты рассчитывал?! – Я ездил отдыхать, это была лишь возможность… – Да, ты провёл прекрасный отпуск в Торонто. Если быть точнее, в стенах Крикет-клаба. – Я смог поправить технику. – Это плевок в лицо мне, Михоко и Демизу разом! Тебе не хватило чести и доблести сказать это напрямую? – Вам тоже. – Что? – Вы искали повод выкинуть меня с самой женитьбы. Вместо того, чтобы прямо всё обсудить, искали повод. Я не хочу плохо расставаться. Мачико села, внимательно разглядывая ученика сквозь стёкла очков. Шома снова сглотнул, покосился на дверь. Ему казалось, словно он чувствовал присутствие родной и любимой Михоко прямо за ней. Пришлось до боли сжать зубы: чем дольше тянешь, тем хуже. Шоме стоило искать возможность сменить базу сразу после женитьбы, как и предупредила Михоко. Нет, он даже нерешительно поговорил об этом с мистером Орсером. Но… Понадеялся, что не понадобится. Не хотел, чтобы тёплые пальцы Михоко перестали сжимать его ладони перед прокатами. Не хотел лишиться её смеха и запаха её духов. Тепла слов и прикосновений. Родного Гран-при Токай и самой строгой и справедливой бабушки-Ямады. Всё было ужасно. Хуже некуда. Шома знал. Знал. Знал. Знал. Закрыл глаза и перестал слушать. Хотя Ямада больше ничего и не говорила. Сохранявшая обжигающе-ледяное спокойствие даже в гневе, она за всё это время практически не шелохнулась, у неё мускул на лице не дрогнул. Она зашуршала бумагами. Шома чувствовал головокружение. – Ты был тем, в ком я, – её тон был уничтожающе мягок, – увидела безграничный потенциал. И мне жаль, что ты весь его угробил в постели с… Ханю. Не пойми меня неправильно: я не считаю ни его, ни тебя плохими. Но я предпочла бы, чтобы этот человек держался своей Канады. Он уже давно не является частью… нашего общества. Но если вы не в состоянии вовремя прервать свою интрижку, устроив из этого игру в супругов, я вынуждена быть жёсткой. Вот здесь, – она пододвинула к краю стола толстую папку, – все твои документы. Забирай их, выбери время, в которое освободишь раздевалку от накопившихся в ней вещей, и постарайся сохранить остатки достоинства. Если оно ещё в тебе осталось после вашего очаровательного обмена медалями. Победы достигаются не через постель. Прощай. – Ни я, ни Юдзу-кун не пытались достигнуть чего-то через постель. Никогда. Она не посмотрела. Не взглянула на то, как Шома забирал папку, как закрывал за собой дверь. Сделала вдох, что должен был очистить разум. Хорошего расставания не получилось. Ханю был “вертихвосткой” ещё до Канады, винить в этом влияние запада было бы не правильно. Ямада часто его видела в юниорские годы: парень знал на пересчёт всех извращенцев и хамов, не держащих при себе рук, в буквальном смысле притягивая их к себе и своим поведением давая повод распущенности. Ямада не стеснялась жёсткого “малолетняя блядь” в адрес девушек, вёдших себя подобным образом, а как называть Ханю и компашку, с которой он вечно крутился, она не знала. Только была уверена: он спит если не со всеми из них, то минимум с половиной. Ты ни за что не увидел бы его в компании ровесников: он вертел хвостом перед мужчинами старше себя, причём явно находил достаточно свободомыслящих для того, чтобы оказаться в их постели. Именно таким, как он, должна была Ямада сказать спасибо за то, что извращенцы позволяли себе распускать руки с её фигуристками. Собственно, Хамада тоже может сказать спасибо за подобные инциденты именно таким вот… как Ханю. Она же видела. Видела, каким растёт Шома. Видела, что он не с девочками будет. Окончательную точку в вопросе ориентации ученика поставило то письмо с извинениями Такахаши: как давно это было, когда он впервые попытался “наладить отношения” с Шомой? Она тогда подумала: Такахаши – не самый лучший вариант. Она предпочла бы кого-то с менее громким именем. Но, возможно, ей стоило позволить этому произойти с Такахаши. Ханю оказался худшим из вариантов. И она не смогла этого пресечь. Она не уберегла Шому. Вновь. “Мы уже ничего не можем изменить”, – Сказал ей Хироки тогда, полтора года назад, когда она поинтересовалась, как он допустил такой шаг со стороны своего старшего сына. “К тому же, не Вам говорить о своём беспокойстве за его судьбу.” Да. Не ей. Она могла много и долго говорить о том, сколько в Шоме ценных качеств, но не ей было упрекать семью. Ведь это на её территории маленькому Шоме и всей семье поломали жизнь. Это она позволила ублюдкам вроде Такечи и самолюбивым эгоистам вроде Такахаши и Ханю ошиваться рядом с их сыном. Она не смогла уберечь ученика. Она ученика потеряла. Не ей было выговаривать Хироки и Джунко Уно, ведь они-то сделали всё, чтобы сохранить сына. Сыновей. Ямада стянула с носа очки и отложила их на стол. В кабинет, постучавшись, тихо зашла Михоко. Она тоже сделала для Шомы всё. – Разве я не говорила тебе отвезти его домой? – Он пожелал поехать сам. Заказал такси. Ямада приложила ладонь к лицу, обхватывая на уровне глаз пальцами и потирая ямочки у бровей. – Вы в порядке, Ямада-сенсей? – Я думала, что он будет просить остаться. Или хотя бы попробует попросить меня не принимать этого решения. – Может, если вы не хотели, чтобы он уходил, не стоило его выгонять? – Я хотела, чтобы он одумался. Но это, видимо, мечты. Он уже поставил эти игры в любовь выше своего будущего. Михоко поджала губы, промолчав.***
Шома расшвырял вещи и сунул изумлённой матери папку в руки: – Я буду искать новый клуб и новых тренеров. Джунко зависла с бумагами в руках посреди гостинной и смогла найти в себе силы лишь проводить сына взглядом до конца лестницы, не имея ни малейшей возможности понять, что происходит. Шоме стоило огромных усилий не схватить телефон брата, опять забытый на столе, и не написать в его Твиттере: “Всем привет, это Шома. Я – гей”. Да даже включить приставку и выйти в эфир на Ютуб он не мог, потому что по меньшей мере половина фанатов каким-то хреном раскопали этот аккаунт и знали, что именно он его ведёт и стримит чёртовы игры. Осталось только на кровать рухнуть и уткнуться лицом в подушку, беззвучно закричав. Он устал. Прятаться, изворачиваться, выдумывать, юлить, отмазываться, скрываться, делать вид, имитировать и лгать. Плевать уже! Он лишился своего ледового дома! У него больше Михоко не будет! Он мамы второй лишился из-за всего этого! Ради чего, извольте ответить? Ради дешёвых мотелей в забытых Богом канадских городишках у шоссе? Ради беготни от камер? Бесконечной конспирации? Да лучше б его уже вся Япония презирала, но не нужно было бояться встать с Юдзу-куном слишком близко! Он Михоко теперь за руку держать не сможет, так уже лучше всенародное презрение, но схватиться за руку Юдзу-куна. Если бы только он сам хотел этого! Если бы он сам чувствовал на самом деле то же самое! Но ему что… он до того привык к тому, чтобы скрывать и прятать, что… Чувствует себя нормально. Это Шома вон… честный. До глупого. Он закрыл глаза, открыл их и, на второе смыкание век всё-таки смог заплакать.