Глава 19. Десятилетие
Декабрь 2021-го года, национальный чемпионат Японии
Юма увидел его буквально случайно, среди людей, уходящим за угол – мелькнул рукав светлого, искрящегося костюма. Побежал. – Уно-семпааааай! Стойте! Подождите! Шома обернулся на взволнованного, запыхавшегося Юму. Подождал, пока он отдышится. – Вы правда собираетесь отказаться от квоты?! Шома не долго думал, честно ответив младшему: – Да. – Но почему?! Если семпай не едет на Олимпиаду… – Я не очень заинтересован в ней. – Почему так? Ой, прошу прощения, это нагло? Шома качнул головой из стороны в сторону. Ребятам – Юме и Шуну – о решении Шомы сообщили через менеджеров. Шома решил, что так будет проще и лучше. Сейчас всё сложилось таким образом, что Кейджи собирался заканчивать, выступив последний раз на национальных (о чём сказал Шоме), а эти двое были безусловными претендентами на лидерство. Всё складывалось отлично: Юдзу-кун во главе надежд страны. Юма смотрел чуть ли не со слезами на глазах, Шома переступал с ноги на ногу, когда вдруг понял, что натворил. Надо было сказать об этом только Шуну. Поздно. Шома не должен менять решения. Юма перед ним быстро вытер слёзы и извинился, убежав. Шома почувствовал себя самым прегадким образом. – Как отреагировал? – Заплакал, – пояснил ещё раз Шома, нервно уталкивая костюм в чемодан. Юдзуру пожевал губу. – Меня мама учила: “Представь себя на месте другого человека”. И я пытаюсь. Предположим, если б… – Если б у тебя была возможность принять участие в Олимпийских играх рука об руку с кумиром, а он вдруг заявил бы, что снимается? Шома по тону понял, что Юдзу-куну как никому знакома эта ситуация. Обернулся на него, замершего с коньком в руке. Раздевалка, с учётом того, что у них был отдельный номер, явно была не лучшим местом для таких разговоров, но момент, в противовес этому, был как раз: – Тебе же это знакомо, да? Шома не мог видеть взгляда, устремлённого в далёкие воспоминания, которым уж почти десяток лет как, но он знал (вся поза говорила об этом) что так и есть. – Да. Шома, знаешь… Я бы хотел поговорить с Кагияма-куном. – Это не должен сделать я? Юма шёл лишь шестым после короткой: упал. – Знаешь, нет. Но, после национальных, ему точно нужно знать, что ты смотришь. Так что я прослежу за этим лично. Шома улыбнулся на миг. Совесть всё ещё грызла его за то, что с Юма-куном так вышло. Но, может, действительно именно Юдзуру был тем, кто найдёт верные слова. На его первой, ключевой, самой желанной Олимпиаде, определившей всю его карьеру, все мечты и все стремленья, его безусловный кумир, пример для подражания и… возлюбленный – подкатился во время разминки к рефери и заявил о снятии с турнира. У Юдзуру не было двух месяцев на то, чтобы переварить это. У Юдзуру был Брайан и несколько десятков минут, кипящая Олимпиада, оставшаяся в памяти виноватая улыбка и принятое в экстренной ситуации экстренное решение, навечно засевшее там, среди причин, стремлений, среди поводов выступать: “Он всё равно смотрит.” Для отчаяния и потери мотивации времени не было. Лёд в желанном для Юдзуру состязании они так и не разделили, мечта осталась без финального росчерка пера, без личного зачёта на Олимпийских играх, слёзы и поцелуи которого они б поделить могли на двоих, но если бы Юдзуру знал заранее, если бы Евгений всё сказал заранее, предупредил (как Шома предупредил Юму), у Юдзуру осталось бы время разочароваться в идеальности своих целей и мечтаний. Да, Юдзуру было, что сказать Кагияме Юме. Он много думал об этом и их выступлениях, много вспоминал свои олимпиады. Понимал, что они так незаметно стали где-то очень далеко. Словно в прошлой жизни. Словно, подобно музыке Hope&Legacy, они уносились неудержимо вдаль по реке времён. Лёжа ночью в постели, слушая размеренное сопение Шомы рядом, погружаясь в воспоминания, он даже плакал. Тихо-тихо. Без всхлипываний и надрывов. Слёзы просто скатывались беззвучно к вискам, щекотали кончики нервов и исчезали в волосах. Вдруг Юдзуру осознал, что он хочет катать. Ещё хоть раз. На пороге сна он чётко увидел себя, стоящим в бирюзе, посреди льда. И отчего-то осознал, как всё будет. Ему стало ясно всё. Он получил свои ответы. Ещё пока не знал, какие, но точно получил. – Кагияма-кун. – Вы хотели меня видеть? – Да. Юдзуру через тренера, через отца его попросил пригласить в пока что пустующую комнату для пресс-конфенренций. – Шома рассказал мне, что случилось. Парень весь встрепенулся: – Ох, я не хотел потревожить, нет, я в порядке, в полном. – Не в порядке. Твой кумир, тот, на кого ты равнялся и кому хотел больше всего показать, как сияешь на Олимпиаде, сказал, что снимается с неё и не будет участвовать. Тут нельзя быть в порядке. – М… Я справлюсь. Мне жаль, что я потревожил чувства Уно-семпая. – В первую очередь он потревожил твои. Присядь, Кагияма-кун. Он кивнул, скованный смущением. Сел напротив Юдзуру, сложив руки на коленях и отводя взгляд. Очаровательный скромник, гроза для десятков девичьих сердец. И ладно, что восемнадцать уже. Ох, а ведь он уже не следующего за Юдзуру поколения даже. Тут как считать, но всё же: их поклонники уже сами становятся почти взрослыми. Двадцать восьмой год жизни ощутился как никогда остро. – Послушай, – начал Юдзуру, – восемь лет назад, когда я был старше тебя всего на год, мой кумир тоже сказал, что снимается с Олимпийских игр. Юма неловко искал глазами, за что зацепиться. Юдзуру продолжал, понимая, что парень всё же внимательно слушает: ему лишь неловко от того, что он побеспокоил сразу двоих семпаев. – У меня не было двух месяцев, чтобы переварить эту новость. На самом деле, у тебя их тоже нет. То, окажешься ты на олимпиаде или нет, зависит от того, что будет сегодня. У тебя есть пара часов и я верю, что однажды ты сам придёшь к той мысли, что несла меня все эти годы, поднимая после каждого падения. Но только потому, что у тебя этого времени почти нет, я даю её тебе напрямую: он смотрит. Кумир, семпай, он смотрит, – из-под пышных ресниц взглянули на него совсем неопытные, юные ещё глаза. Тогда казалось, что ты видел всё и смеешь судить обо всём, тогда казалось небо по пояс, тогда казалось: всё могу, всё знаю. Юдзуру помнил. Это было всего лишь почти десятилетие назад. Всего лишь почти десятилетие назад он грудью бросался, как безумец, убеждённый в своей бесконечности, на самую амбразуру. Бился как сумасшедший, соревновался, стараясь преуспеть в гонке со временем, с ветром, со звёздами. Лишь почти десятилетие между тем и сегодняшним, ним и этими глазами. Глазами, которым нужны ответы. Так много ответов и так много сил. Глазами что слабее и уязвимее, чем кажутся сами себе. У Юдзуру в сердце играет музыка, известная до ноты. Юдзуру протягивает сквозь разделяющее их десятилетие руку и касается плеча, заглядывая в эти молодые совсем ещё, лишь начавшие познавать мир, глаза. – Кагияма-кун, так, как не желал проигрывать, поехав вместе с ним на эти игры, так выступи сейчас, не дай проиграть себе. Ведь он смотрит. И всегда будет смотреть. Его взор всегда будет наблюдать за тем, как ты катаешься. Ведь ты назвал его кумиром. Поэтому иди туда. И побеждай, – он сжал плечо младшего крепче, держа его взгляд и видя, как в уголках глаз скапливаются звёзды-слёзы, а губы плотно-плотно сжимаются, оставляя от себя лишь линию. – Ведь ты можешь быть лучшим. Юма попытался слёзы проглотить и шмыгнул, вздохнул, сжал пальцами свои коленки. – Давай. Не важно, кто соревнуется там ещё, кроме тебя. Покажи лучшего себя – потому что, даже перестав кататься, кумир будет смотреть. Потрепал ладонью по волосам. – Постарайся, Кагияма Юма-кун. – Да, – глотая слёзы, выдавил он так, что Юдзуру точно знал: проплачется и будет. И не просто будет, а не таким, как прежде. И, вернее всего, победит. Сам для себя, победит. По итогам произвольной программы Кагияма Юма стал вторым, обойдя результат Уно Шомы на десятую балла. Третий в итоге, он стоял там, по левую руку от Юдзуру, самым счастливым. И Юдзуру улыбался тоже, глядя на сияющего Юму и поворачиваясь к довольному Шоме, что радовался результатам и принимал поздравительный букет в руки. Юдзуру глубоко вздохнул и поглядел вверх, туда, где висел большой экран. Лишь десятилетие назад. Прикрыл глаза на миг перед тем, как открыть их и принять букет и поздравления. Десятилетие назад надеждами были они. А теперь… Теперь надежды в других. Их надежды. Он, уже с букетом, вновь посмотрел на улыбающегося Кагияму. Их надежды и… наследие.***
Февраль 2022-го года, двое суток до Олимпийских игр
Шома торопился, шурша пакетами и рискуя их порвать, потому что растерялся в магазине, забыв название нужного ему продукта и потратил так необходимые ему пять минут на поиск в словаре. Дважды получал не то, что просил, пока не догадался показать фото. И кто вообще придумал послать именно его? Ханю-сан! Нет, конечно, они с Юдзу-куном собирали вещи перед полётом, Шома же сам вылетал позднее и у него было время. Конечно. Но успеть к их отъезду-то он должен! Шома мог поклясться, что видел Uber, наверняка заказанный Ханю-сан для поездки в аэропорт, въежавшим во двор их многоэтажки, когда забегал в подъезд. А, значит, времени было в обрез! Буквально. Вдруг нога соскальзывает с очередной ступеньки, лестница уходит из-под ног, Шома успевает подумать, что, если бы он подождал лифт, было бы лучше, а излишняя торопливость ни к чему хорошему не приводит, обе руки заняты пакетами, Шома оступается и ощутимо бъётся коленом о бетонные ступени. Больно. Очень. Драгоценные секунды уходят на то, что из лёгких от такого удара вышибает кислород и двигаться вообще он не может бесценные пять-десять секунд, а потом встаёт и добегает этот несчастный последний пролёт, понимая, что набил себе знатный синяк. До старта соревнований двое суток. Самолёт вылетает через три часа и десять минут. Шома всё-таки успевает с покупками. Его вылет завтра. Всё проходит в волнительной спешке. Юдзу-кун целует его за мгновение до того, как за ним захлопывается дверь и Шома остаётся один в квартире, инстинктивно поджимая ушибленную ногу. Всё будет хорошо.