Аромат орхидей

      Джунхван вдруг зацепился взглядом за то, как Шома застёгивает чемодан. Вспомнил вдруг.        – Шё-хён, можно спросить?        – А? Да…        – А Конрад или Амелия с тобой разговаривали?        – Конрад? Эм… ну… А почему должен был?       Джунхван опустил взгляд, сжав зубы.       Конрад солгал. Солгал.

Глава 27. Связующая нить

      Не отвечает. Джунхван раздражённо затаскивает чемодан в автобус, привлекая внимание немногочисленных пассажиров, и встаёт у окна, ставя особенно неповоротливый сегодня агрегат между ног. Набирает ещё раз. Гудки.       Не отвечает. Конрад опять не отвечает! Джунхван в сердцах выругивается на корейском и открывает мессенджер.       Последние сообщения – о любви, но у Джунхвана аж слёзы злости на глаза наворачиваются при виде их. Как можно было? Как Конрад мог наврать? Конрад говорил обидные вещи, не выполнял обещания, подводил, но ложь?!       Джунхван трёт глаза и стирает напечатанное, обидное и злое “какой же ты мудак!”       За последнее лето Джунхвану приходилось злиться слишком часто. Слишком. Может, он слишком раздражительный? Может… Может за последнее лето ему достаётся уж как-то слишком? Слишком уж всё по… по известному месту идёт?       Как же хотелось обвинить во всём этого Буча…       Как же хотелось!        – Конни, что это?        – О, это, знаешь…        – Это упаковка от лекарства Шё-хёна? – Джунхван наклонился к мусорному ведру и достал оттуда хорошо знакомую упаковку.        – Да? Он… он такие же принимает, да?        – Не ври! Это же ЕГО, да?       Конрад поднял руки в примирительном жесте.        – Да ладно тебе, с чего ты взял?        – С того, что он как раз потерял такую! Зачем ты взял?!        – Я, слушай, ладно тебе! Ты не думаешь, что это совпадение? Амелия недавно со скейта упала, вот… ходила к врачу и…        – Он ей выписал такое же лекарство, которое выписывал Шё-хёну врач японской сборной, а потом она выкинула упаковку в твоё мусорное ведро?        – Да блин, с чего ты вообще взял, что они редкие?        – Покажи рецепт!       Он чертыхнулся.        – Конрад, просто покажи рецепт!       Он раздражённо выдохнул.        – Его нет.        – Что?        – Нет его, спёрла она их, когда приходила в Крикет со мной потрещать! Бес попутал, да там было-то!        – Ты должен поговорить с ним! Извиниться!        – Поговорю я! – Он развернулся, пытаясь выйти из комнаты. Джунхван вцепился в него обеими руками и почти закричал:        – Поклянись!       Конрад вытаращил на него глаза, испуганный таким поведением, сглотнул:        – Хорошо. Не волнуйся, я поговорю с сестрой. Честно.       Руки Джунхвана соскользнули к его ладони:        – Обязательно, Конрад. Если это она стащила, я уверен, будет достаточно просто извиниться. Мы с Шё-хёном неплохо дружим, я поговорю с ним, если нужно… Скажи ей, что он не злится! Просто его это очень беспокоит!        – Ауч, пальцы сломаешь! Скажу, ясно? Скажу!       Джунхван Конрада обнял.       Как это вообще можно было понимать, господи? Обезболивающие, они же… они же...       Он всё-таки написал. Пробовал три раза. В конце концов стёр всё эмоциональное и отправил короткое и сухое “Ни ты, ни Амелия так и не поговорили с Шё-хёном. Объяснись”, но до самого вечера оно так и осталось непрочитанным. Джунхван в очередной раз поругался с мамой, вернее, мама поругалась с ним, он-то молча смотрел в тарелку с обедом, и слушал, а сейчас уже который час просто лежит на кровати и слушает музыку. Толку со всего этого? Конрад отдаляется, не делится переживаниями, ведёт себя вызывающе, ругается с Брайаном, пропускает тренировки и постоянно отдыхает в компании Буча. У Джунхвана словно отняли ту нить, что связывала их. Нить, что позволяла им влиять друг на друга. Неприятно. Больно. Иногда ему казалось даже, что он протягивает руки к Конраду, пытается его обнять, а ловит ладонями лишь тёмный, холодный воздух.       «Моя жизнь – полное дерьмо, а как у тебя дела?» – зачем-то спонтанно пишет он Ицуки, не надеясь на ответ. В конце концов, сколько в Японии сейчас времени? Раннее утро? Как-то так? Да и в сети его, судя по всему, нет.       Джунхван даже подумывает удалить сообщение, но потом решает оставить всё как есть. В последнее время только тренировки и разговоры с Ицуки его и успокаивают. Как будто это – кусочки той нормальности, что у него остались. Остальное рушится на глазах, и Джунхван понятия не имеет, что с этим делать. Ему хочется рассказать всё маме, чтобы она поняла и обняла его, ему хочется достучаться до Конрада и вернуть его к себе, ему много чего хочется. Хочется, чтобы как раньше было, нормально, весело. Чтобы тёплые руки вокруг торса, родное уже дыхание в шею и кино вместе, с вредными снеками и шутками про диету и лишние круги по стадиону.       Джунхван почти засыпает, когда экран телефона начинает светиться.       Он даже не реагирует сначала.       Всё пошло прахом с тех пор, как Амелия привела этого парня, Буча. Всё – его вина. Да. Ни Конрад, ни она не виноваты. Всё этот подонок!       «Я свалил от родителей, живу на квартире Шомы, постоянно зол, меня бесит моя же девушка и хочется сжечь всё к чёртовой матери. А так, всё отлично.»       Джунхван садится в постели и вынимает из ушей наушники, перечитывая ответ ещё раз. Вдруг он чувствует другую, крепкую, вмиг натянувшуюся нить. Ицуки. У него… ему нужно помочь?       «Нет, Шома не в курсе, только то, что я живу опять отдельно. Расскажешь – не прощу, понятно?» – опережает мысли он и Джунхван тут же пишет другой ответ:       «Я могу чем-то помочь?» «Если есть хоть малейшая вероятность, то я хочу. Я не буду говорить твоему брату...»       Забавно. «Забавно, – думает Ицуки, глядя на реакцию Джунхвана. – Он не может дать в рожу тому, кто ему угрожает, не может защитить сам себя, но готов с места сорваться, чтобы помочь решить чужие проблемы. Хотя я бы сейчас тоже с не меньшим удовольствием порулил бы чужой жизнью, лишь бы не макаться в дерьмо своей».       Он переворачивается на другой бок, лёжа на твёрдом полу прихожей, где упал, едва вернувшись с рассветом, и пишет:       «Хочешь, скажу, почему ты не можешь никого ударить?»       В пустой квартире полно воспоминаний. В сером воздухе колышутся их счастливые дни, прожитые вместе, смешиваются с эхом голоса мамы, накричавшей во время своего последнего визита, а дверной проём спальни чернеет самым жутким воспоминанием последних дней. Постель с тех пор ещё смята, Ицуки кажется, что там всё ещё стоит запах её духов. Его тошнит от одного только воспоминания. Горло дерёт от сухости, на языке словно кошки нагадили, Ицуки сглатывает горькую после сигарет слюну и смотрит в телефон. Джун, Джун, Джун… Ицуки кусок дерьма, с ним-то понятно, а ему, барашку невинному, наивному даже, но такому болезненно для Ицуки искреннему, дерьма-то в жизнь за что отсыпали? За что вообще с такой лихвой хлебают самые добрые люди? Шома, Джунхван? Последний даже постоять за себя не может… хотя бы ударить.       Ицуки закрывает глаза и раскатывает по сознанию воспоминания о том, как, не сводя взгляда, бил, бил, бил выбивал зубы, разбивал лицо, камнем бил, до месива, до мяса.       «Ты смотришь на лицо. Лицо это маска. Оно заставляет тебя думать “ах, он же человек, он ощутит боль”. Ты чертовски добрый, ты представляешь его боль и примеряешь на себя, у тебя эмпатия работает даже на ублюдка, который готов тебя столкнуть с лестницы в любую секунду. Смотри в глаза. Перед тем, как ударить, смотри в глаза. Глаза – зеркало истинного “я”. В глазах всё то дерьмо, которое вызывает в тебе желание бить. Тщеславие, превосходство, ненависть, презрение, болезнь, мания. Лицо – маска. Не смотри на него. В глаза смотри. Вся правда в глазах».       Вся правда – во взгляде.       Лицо – маска человечности.       Ицуки закрывает ладонью лицо и роняет из руки телефон. Ему сегодня ну очень дерьмово.