***
– Что ты делаешь? Конрад сидел, склонившись над лежащим на кровати Джунхваном и что-то делал с его рукой. В выхваченном лучом света из общей комнаты пространстве Ческа увидела лежащий на прикроватной тумбочке шприц. – Сама ныла, что ему больно. Я знаю только один нормальный способ превратить боль во что-то приятное. – Он даже в себя толком не пришёл! – Рот закрой. Я лучше знаю. Раз уж так вышло, раз уж так всё вышло. Ческа развернулась и захлопнула дверь. Даже после того, как Джунхван открыл глаза, он будто-бы ещё пребывал в тумане. Ни слова не сказал, даже почти не двинулся. Только ему было очень больно. Он стонал и даже плакал. Ческа попробовала дать ему обезболивающее, но, только лишь прикоснулась к его губам, как он весь дёрнулся и отвернул голову. Его щека опухла и была очень очень горячей. Конрад выволок всё пиво из её холодильника и пил с тех пор, как они пришли. Пихнул её так, что она едва не упала. Ческа, проглотив подступившие от обиды слёзы, спряталась в ванной. Скомканные, на полу лежили её порванные, испачканные кровью колготки. Как хотелось их сжечь к чёртовой матери! Как же больно было. Она схватилась за край раковины и согнулась: на какой-то миг почудилось, что её сейчас вырвет. Не вырвало. Казалось, что от колготок по-прежнему несёт тошнотворным запахом Буча. Нет, она на это не подписывалась. Почему она вообще решила, что обязана, бросив, вытянуть кого-то ещё? Хоть одного? Хоть Лию? Какой же тварью и сукой эта девчонка была! А всё туда же: милая, тихая, “отличница” сраная. Ческа взглянула на себя в зеркало: у неё хоть на лице “блядь” написано. Она хоть милашкой не притворяется. Лия, Лия, Лия… Буч Джонсон сделает с ней то же, что из Чески: попользуется, а, когда появится новая дырка, кинет подыхать от наркоты. Вот и что прилетело ей в качестве благодарности? Эта сука держала её за волосы, выдрала не один клок, пока Буч развлекался. ...зная, что Ческа не станет драться. Сопротивляться. Зная, что она боится. Боится удара по животу, боится потерять… Она сползла по стенке вниз, взяв с кромки раковины тест. Посмотрела на две ровные красные полоски и улыбнулась, всхлипнув. У неё будет ребёнок. Он будет очень крепким и здоровым. И будет счастливым. Обязательно будет. Хватит ей уже беспокоиться о всяких там Оржелах. Она должна была развернуться и уйти. Навсегда оставить это за спиной. Навсегда. В комнате послышался грохот. Ческа вздрогнула и уставилась на дверь: щеколда закрыта. Всё в порядке. Только избавиться от Конрада. Чтобы ушёл. Надо дождаться, когда он куда-нибудь уйдёт: тогда она позвонит в 911 и вызовет и себе полицию, и Джунхвану врачей. Нужно только дождаться. Грохот разбудил её: удары рушились на дверь как отбойный молоток или что-то ещё. Ческа, заснувшая было, подскочила с пола и ударилась о раковину: Конрад орал, что ему нужна ванная. Другими словами, конечно, орал. Ческа открыла. Они стояли и зачем-то в тишине смотрели друг другу в глаза. Конрад медленно склонил голову на бок. Ческа резко отступила и потребовала, чтобы тот делал свои дела, и, когда тот прошёл в ванную, выскочила, захлопнув за собой дверь. Она не знала, правильно ли поняла этот всплеск в стеклянных, лишённых каких-либо мыслей, пустых глазах. В кулаке она сжимала своё главное напоминание о том, как она обязана поступать и что будет верно. Дверь в спальню оказалась приокрыта. Пустые банки из-под пива валялись вокруг дивана. На журнальном столике – пустой шприц. Да, Ческа правильно поняла. Верно увидела. Долгий взгляд на закрытую дверь ванной. Может, закрыть его там? Но как? Если бы можно было запереть снаружи, но… Лучше закрыться от него. Не отсвечивать, не разговаривать, избегать. Ческа поджала губы и постаралась не расплакаться от страха. Господи! Она видала и вокруг себя и в самой себе подонков пострашнее и хуже, чем эти абсолютно стоящие друг друга никчёмные Буч и Конрад, почему так страшно? Ну почему?! Она прислонила к губам и вторую руку, забыв, что сжимает в ней свой самый драгоценный теперь предмет. Да. Вот почему ей страшно. Даже рядом с отщепенцами вроде этих двоих. Потому что теперь её жизнь имеет значение. Она важна. Ческа теперь волнуется о себе. Всё правильно. Нужно просто… продержаться. Конрад ведь захочет уйти, да? Его драгоценная сучка-сестрёнка свалила в закат с ублюдком-Бучем, а Конрад всё время говорил, что он за ней в огонь и в воду. Она ему нужнее Джунхвана, так что он скоро бросит их и уйдёт. И тогда Ческа всё прекратит. Она позвонит 911, а потом, обязательно, переедет. Может быть, в Квебек? Ческа раньше жила во франкоязычной провинции, а Квебек очень красивый. Она бы сняла маленький домик на оставшиеся после смерти отца сбережения, родила бы ребёнка, устроилась бы куда-нибудь гувернанткой… И у них во дворе росли бы красивые кусты роз. Ческа обожала розовые кусты. Не любила безвкусные букеты, но обожала растущие розы, живые, а не умирающие в руках. Да, она бы посадила несколько прекрасных розовых кустов у крыльца. Тишина. Ческа надеялась, что Конрад заснул у неё в ванной. Это было бы ну очень хорошо. Она вздохнула и снова посмотрела в тёмную спальню. Если Конрад сделает это один раз, то в больнице, наверняка, смогут нивелировать воздействие. Если попасть в руки врачей после первого укола, то всё будет хорошо. Она осторожно подошла к порогу и толкнула дверь рукой. Джунхван лежал на боку, согнувшись и вытянув руку. Ческа не видела, спал ли он. Ей хотелось его спасти. Опять ей хотелось кого-то спасти. Опять она хотела стать значимой. Сделать что-то, что заставляло бы хоть кого-то вспоминать её. Не ненавидя, вспоминать, не презирая, не насмехаясь. Она хотела, чтобы её видели, замечали. Знали её имя. Только и всего. Разве это так много? Разве это “слишком много”? Она подошла в нерешительности к постели ближе и вгляделась в лицо Джунхвана. Он дышал часто, вздрагивая, коротко, словно не заполняя лёгкие и на четверть. Приоткрытые синеющие опухшие губы, и без того по-корейски объёмные. Ческа улыбнулась, вспомнив самого красивого парня на земле: тоже корейца, как Джунхван. С потрясающим голосом. Великолепный и чертовски приятный. Ческе тогда очень понравилось, как он танцевал вместе с другими шестью членами группы. Что-то у них общее было, даже в глазах, наверное. Может, от того Джунхван был так мил и симпатичен её сердцу? На кумира чем-то отдалённо похож. И голоса у обоих очень приятные. Сначала грохнула дверь, потом Ческа слушала шаги. А затем смотрела на стоявшего в дверном проёме пошатывающегося Конрада. Смотрела и думала: как жаль, что в Польше запрещены аборты. – Нравится? – заплетающимся языком спросил он. Ческа промолчала, обхватила себя руками. Конрад качнулся вперёд, опёрся руками о кровать и заполз на Джунхвана, обняв и притянув к себе. Ческа видела, как рот Джунхвана открылся шире и из горла донёсся едва слышимый сдавленный стон. Ему больно. Конрад повёл носом по густым, спутанным волосам Джунхвана и проговорил: – А он не заслужил этого. И десятой доли из того, что ему сделали. По твоей, сука, вине. Мой Джунхван этого не заслужил. Мой милый, милый Джунхван… «Ему больно, жертва ты запрета на аборты...» – бессильно подумала Ческа и, ничего не сказав даже в свою защиту, вышла из комнаты. Ей слишком сильно хотелось плакать. Слишком сильно.***
Ческа вздрогнула и подпрыгнула с дивана, когда грохнула дверь холодильника. Она уставилась на стоявшего там Конрада: судя по всему, он ещё не до конца отошёл от ночной дозы. «А как там Джунхван?» – подумалась ей. Конрад впёрся в неё неясным взглядом в ответ и выдавил из себя едва: – Жрать. – Надо в магазин идти. – Хуй тебе. – Тогда “жрать” здесь нечего, – ложась было обратно, заключила Ческа. С недосыпу страх было контролировать тяжело, но помогал прежний опыт: когда то ни один из подобных нынешнему Конраду ублюдков не стоил и секунды её времени, все они были лишь мальчишками. Но тогда ей было не страшно: ударят, облапают, что ещё… Один из таких отщепенцов – зачатель её ребёнка, но это не важно. Ческа замерла над подушкой, глядя на не сводящего с неё взгляда Конрада. – Что? – Закажи еду на дом. Ческа опустилась на подушку. Вздохнула. По сути, она всегда так и делала. Заказывала еду, редко готовила сама. У неё даже плита, бывало, пылью покрывалась. Снаружи было уже светло. Долго спала? 13:03 на часах. – Не хватились его там? Джунхвана твоего? – усыплённая воспоминаниями о никчёмности всех их вместе взятых, спросила она, даже не открыв глаз. Если бы между ней и Конрадом не было стойки и столика, он бы точно что-то ей сделал: грохот налетевшего на мебель тела подбросил, перепугал, напомнил. Напомнил: это больше не только твоя жизнь. Ческа, уставившись широко распахнутыми глазами на почти свалившегося на столик Конрада, явно ударившегося бедром о стойку, споро перебралась за спинку дивана, ближе к спальне: если что, рванёт туда и запрётся изнутри. А потом будет звать на помощь. Это уж точно. Стены тут тонкие. Домовладелица, госпожа Абойо, старая маленькая чёрная женщина, хоть и глуховата, но не достаточно для того, чтобы не ругаться даже на музыку, которую Ческа, бывало, включала, делая домашние дела или выходя на балкон покурить. Так что шанс быть услышанной есть. К тому же, госпожа Абойо была жуткой паникёршей и всегда сидела дома. Нет. Госпожа Абойо прибежит, шаркая потасканными кремовыми тапочками, стучаться в дверь. И тогда… кто знает, что с ней сделает Конрад? Нельзя. Даже если бы она была врочливой скрягой, а не глуховатой, пекущей чертовски вкусные пироги старушкой, которая очень помогала. Ческа смотрела на будто бы готового кинуться и придушить её Конрада и ей вдруг представилось, как его руки смыкаются на мягкой старушечьей шее госпожи Абойо. Нет. Нет. Нет. Нельзя. Нельзя звать на помощь. Конрад приподнялся, выпрямляясь. Вроде бы… он больше не стремился сделать то, что хотел? Прошипел: – Не. Смей. Выдавать. Нас. Ческа аккуратно отошла от дивана, сделала несколько глубоких вдохов. С этим надо заканчивать. Конрад может стать ещё невменяемее, когда потребуется доза. И надо проверить Джунхвана. Надо. Чтобы всё спокойно закончилось и эта жизнь навсегда осталась за спиной, вот что надо. Навсегда. Она осторожно вошла в спальню, когда Конрад засел в туалете, и пригляделась к Джунхвану. – Чёрт. Ей было сложно предположить, когда и откуда Конрад достал бечёвку в её доме (она была похожа на ту, которой госпожа Абойо перевязала упаковку пирога, когда приносила его Ческе на прошлой неделе), но тонкая нить вокруг запястий была затянута настолько туго, что потемнели фаланги пальцев. – Вот кретин, – она забралась на постель и попыталась осторожно ослабить узел. Нужно было это сделать как-то, чтобы Конрад не заметил этого. Мало ли, какая у него будет реакция. Нарощенные ногти никак не давали подцепить петлю и Ческа аж закусила губу от досады. Пальцы Джунхвана дёрнулись, та посмотрела на его лицо: глаза были открыты. – Джуни… – она чуть отползла, чтобы не сидеть задницей прямо возле его носа. Он моргнул. – Ты меня слышишь? Мне нужно тебе помочь. Тот с сипом втянул воздух и пошевелил рукой. Ческа взглянула на бечёвку ещё раз. Нет, она узла не ослабит. И Конрад, наверное, не уйдёт. Ещё и телефон ей разбил, ублюдок. Хотя… телефон должен был быть у Джунхвана, разве нет? – Джуни, скажи, ты не помнишь, твой телефон работает? Ах, чёрт! Его же Буч стащил! Ну конечно! Вместе с блядской карточкой. Вот блядство. Искать телефон Конрада? Стучать госпоже Абойо в стену? Старая нелегалка, она как-то научила, как на морзянке настучать “sos”, но это было бы полезно, если бы Ческа запомнила! Да и стук, как и крики, привлекут Конрада. Надо закрыться. Точно. И разрезать чёртову бечёвку. Ческа выдвинула нижний ящик тумбочки и достала канцелярский нож, лежавший под нитками и нашивками, которые так и не нашли своего места на шмотках и шторах. Выдвинула лезвие на одну секцию и прежде чем подумала сначала запереть дверь, потянулась к примотанным к спинке рукам Джунхвана. Срезала узел, натянув концы. Видела, как бечёвка распалась на обрезки и руки Джунхвана опустились на подушку. Дверь ванной хлопнула. Запереться! Ческа кинулась к выходу из спальни и… Вспомнила, что замок уже неделю как сломан, а мастера она всё собиралась вызвать. Джунхван зашевелился на постели, словно бы даже приподнялся или перевернулся, Конрад смотрел Ческе прямо в глаза и та непроизвольно сильнее сжала в руке канцелярский нож. Страх сдавил ей горло.***
Джунхван с трудом согнул онемевшие и скованные тянущей болью пальцы. Больно. Вдох делать больно, языком шевелить больно, губами, пальцами, ногами – не хватало сил. Живот крутило. Всё пересохло по самое горло. Он не мог говорить. Только хрипеть и сипеть. Что-то происходило: тьма отступала, раздвигалась, являя ему комнату и стены, распахнутую дверь и свет из другой комнаты – а, может, с иного мира? Всегда было интересно, что там. И никогда не пугало – а сейчас Джунхван вообще был бы не против. Но понимание приходило, охватывало всё больше – и Джунхван был всё ещё в комнате, в мокрой постели, его окружал мерзкий запах и сжимал за горло вкус во рту. Он схватился, смог – сжал пальцами плотно натянутую простынь, перевалился на локоть, поднял голову, чтобы тут же уронить, но хоть на бок. Хоть видеть. В пелене, там, где был свет, Конрад почти швырнул Ческу через диван. Джунхван увидел, как она пытается приподняться, хватаясь за махровый ковёр и подтягивая себя на локти. Прямо как он сейчас. Джунхван попытался. Попытался встать, попытался попытаться помочь. Но всё вокруг опять поплыло, скрутилось, смазалось: он лишь свесился с края, уронив руки. Коврик возле кровати был с толстыми, мягкими, длинными ворсинками. Джунхван любил такие. На них приятно вставать ногами по утрам. Джунхван никак не мог вздохнуть. Стены медленно возвращались на свои места. Мелкими порциями кислород доходил до лёгких. Он вдруг подумал о хёне. А потом о маме. Нашёл под рукой опору, смог снова посмотреть. Ческа умирала. Умирала с каждым ударом её затылка об пол. А потом пальцы Конрада сжали её шею. А Джунхван даже не мог вышептать “нет”. Он должен встать. ДОЛЖЕН! Обязан! Пока не поздно! Ну же, давай, чёрт тебя подери! ОСТАНОВИ ЕГО! Останови, пока этот багрянец не стал посмертным! Останови! Ческа сжимала, впивалась ногтями в руку, перекрывшую ей кислород. Сжимала ещё совсем немного. Джунхван видел, как ослабли её пальцы. Видел, как рука упала на пол. Как последняя судорога прошла по телу и затихла. Видел. Смотрел. И не встал. Не остановил. Он толстые мягкие ворсинки сжал в кулаке – так, как мог. Не мог больше голову держать. Лучше бы он скончался здесь, на этой кровати. Не приходя в себя. Не открывал бы глаз. Никогда больше. Глаза драло, но слёзы не приходили. Не спасали. Не помогали. Если Ад реален, то он и есть – реальность. Конрад поднялся и посмотрел на него. – Джуни. «Он убьёт меня!»***
«Это не Конрад». Тот, кто его поднял и положил на спину, не был Конрадом. Кто-то другой проводил все эти манипуляции. Кто-то, кто не был ни капельки похож на Конрада. Не Конрада тело опустилось сверху, придавило, от чего сковало болью. Не Конрад. “Господи, милость моя, тебе нужна ванна” – не его шёпот. Не его голос. Это не он. Это кто-то ещё его сейчас стаскивает с постели и волочет. Джунхван смотрит на разметавшиеся по полу пшеничные волосы Чески. У него плывёт всё. Он не может их разглядеть. Его шея головы не держит. Он старается переставлять ноги, ему больно. Он обо что-то цепляется волочащейся стопой, это режет. Темно в глазах. Слишком ярко. Это не Конрада руки. Не они сажают его на ледяной кафельный пол и начинают раздевать. Вода шумит. Утопит? Удавит. Джунхван пытается искать. Глазами. Расфокусированным взглядом. Хоть что-то. В голове шум. И голова тяжеленная. Когда его опускают в ванну, Джунхван цепляется взглядом за зеркало: если бы оно было разбито, осколок стекла мог бы… Ему надавливают на плечи. В уши затекает вода. Горячая. Слишком. Он закрывает глаза. Задерживает дыхание. Там Ческа лежит. Мёртвая. На полу. Эти руки выдавили жизнь. Эти держат его под водой. Эти мягко касаются его ключиц. Отпускают. Вода выталкивает голову Джунхвана, он вдох делает. Открывает глаза: с ресниц затекает, щиплет. Сквозь пелену кажется: всё-таки Конрад. Темнеет. Тяжелеет. Выдыхает. Сидит, кто-то его держит. Вода горячая течёт. Кожу трут мягкой губкой. Вишнёвое мыло. Дешёвое вишнёвое мыло. Запах полный, приторный, аж на языке оседает. Темнеет. В нос заливает, губ касается: вода. Джунхван глотает. Горячая. Но это вода. Он понимает, как чудовищно хочет пить. Даже этот почти кипяток, дерущий кожу. От температуры плохо. В ванной пар густым молочным слоем. А вне её холодно пахнет разлитым пивом и разбитыми духами, Джунхван глотает этот протухший воздух жадно, а ему всё темно. Он видит разбитый флакон под ногами, босыми пальцами задевает стекляшки. Его отпускают. На мохнатый кремовый ковёр, и Джунхван под пальцами видит багровые крапинки-пятнышки. – Милость моя… Джунхван цепляется квелыми пальцами за подлокотник дивана. Он должен что-то сделать. – Ты умрёшь, – в голосе слёзы. – Umrzesz, moja droga. Mamy tak mało czasu... tak mało czasu, żeby być razem. Pozwól mi cię kochać w tych ostatnich chwilach*... “Я умру. Умру.” “Я умру.” Джунхван ждёт темноту. Когда она придёт и заберёт его, спрячет опять. Но вместо темноты только руки, мнущие тело, только царапание жёсткой щетиной. Вместо тьмы – всё. Остро, каждое касание. Боль. Хочется пить. Снова. Опять слюна стекает по губам. Он не может даже нормально сглотнуть её. Он теряет подлокотник, соскальзывают его пальцы. Он всё чувствует. Каждое движение. Каждое прикосновение. Он падает на этот кремовый в багряных капельках ковёр. Ему больно дышать. Больно шевелить языком, больно стонать от боли. Темнота не приходит. Не забирает. Не спасает. – Kocham Cię. Вместо тьмы он видит лежащий у ножки журнального стола канцелярский нож. Он дотянулся бы. Он вполне может дотянуться. Выдвинутое на две секции лезвие, кажется, уже в крови? Это этот канцелярский нож сжимала в руке Ческа. Это был он самый. Джунхван мог бы дотянуться. Точно мог бы. Он бы всё сейчас отдал, лишь бы пришла тьма. Каждая фрикция была невыносимо болезненной. Он кончиками пальцев ощущает металлический корпус канцелярского ножа. – Umrzesz, moja miłości. “Я умру”. “Умру”. Джунхван уже сжимает этот нож в кулаке. Закрывает глаза. Чувствует, как безумно бьётся сердце. Тьма не приходит. Мёртвая Ческа лежит совсем рядом. Пролитым пивом и разбитыми духами пахнет.