Глава 45. Предупредительный
Шома не знал, нужно ли, стоит ли ему делать то, что он сейчас делает, но его вели желания и досада от того, что свою последнюю и, как все вокруг твердили, рекордно-феноменальную короткую программу он не запомнил. Он взаправду не запомнил ничегошеньки, разве что каскад и то, как запрокинул шею так, что сам испугался того, как она щёлкнула. Произвольную катать уже завтра, флип-ритт в голове звенел росчерками коньков, Шома сидел на бёдрах Юдзу-куна и, обняв его за вспревшие плечи рукой, мял ладонью их члены. Вообще разного рода специалисты не советовали заниматься сексом перед соревнованиями, если нужно сохранять максимальную “напряжённость” организма, но, заваливая супруга в постель, Шома думал только о том, что слишком дохрена всего упустил за прошедшие полтора года в своём катании. Это его последний финал Гран-при, он должен его выиграть, но от осознания того, что есть реальный шанс попросту ничего не запомнить, хотелось максимально насытить мозг острыми ощущениями. Как флип-ритт, например. Или Юдзу-кун, откинувший голову назад и абсолютно открытый. Шома надавил ему ладонями на ключицы и заставил лечь, пересел, разведя ноги по обе стороны от себя и наклонился, чтобы поцеловать там, где мышцы шеи сходились буквой V к ямочке ключиц. Юдзуру бедрами сжал его сильнее, Шома прикрыл глаза и вдруг вздохнул очень судорожно, рвано. Словно… Словно ему захотелось заплакать. Отчего? Прижался пахом к паху, сдавил пальцами кожу на бёдрах, отпустил. Юдзуру сам протянул ему презерватив, Шома взял его за пальцы и довёл руку до члена – наслаждался прикосновениями, пока разрывал упаковку. – Шома… Он перевёл взгляд на лицо Юдзу-куна. – Ты потрясающий. Шома не умел и не любил отвечать на это словами, но выучился отвечать действиями: перед тем, как войти, провёл руками по животу, дотянулся до шеи и, поцеловав под ухом и обняв, прижался лбом к плечу. Юдзуру расслабился, а потом выгнулся, принимая в себя, выдохнул сквозь приоткрытые губы. Красивый. Он, должно быть, первый из людей, кого Шома с восхищением называл про себя “красивый”. Да, он видел красоту других, но она была для него всегда больше фактом: Саттон красивая, Мао красивая, Михоко красивая, Дайске красивый… а Юдзу-кун, он… Красивый. Действительно красивый. Его шея – длинная и рельефная, пальцы (Шома взял его руку, огладившую грудь и подтянул к своим губам, припал к костяшкам, жадно наслаждаясь вкусом кожи) – вытянутые, щекотные, пробирающиеся всюду и везде под одежду, коленки, за которые цеплялись мощные натянутые мышцы, бёдра, которые было так приятно гладить и сжимать в руках. Он красивый. Всем в своём теле, движениями, изгибами, каждой впадинкой и округлостью. Должно быть, имей Шома подобное тело, он не закапывал бы себя претензиями к собственному облику. Сжав бёдра Юдзу-куна ладошками, он подтолкнул его ближе к изголовью, закинул длиннющие ноги себе на плечи, склонился и принялся вдалбливаться сильнее, как будто это был какой-то последний раз. Шома чувствовал. Отстранение. Смотрел на Юдзу-куна и чувствовал только самого себя. Самого себя и его тело под собой. – Ты в порядке? Юдзуру лежал на измятой постели на боку, подперев голову рукой, Шома – лицом в подушку, уставший и загруженный. – Ага. – Не похоже. Что с тобой было? И, похоже, продолжается. – А что со мной? – не поворачивая головы, буркнул Шома в подушку. Он не хотел разговаривать. Он не мог даже думать. Он просто чувствовал. И даже не понимал, что именно чувствовал. Даже не сказал бы, плохое он чувствовал или хорошее. Мог сказать только, что это чувство отстранения появлялось… и раньше. Короткое. волнующее. Тогда, после удара головой, и даже до – на секунды, на минутку. И оно отнимало от наслаждения всё больше. Отнимало само наслаждение, отнимало разрядку, отнимало возможность раствориться. Замещало апатией, безразличием, тяжестью. – Просто ты был… другой. – М. От прикосновения к плечу Шома вздрогнул и прежде, чем осознал, сказал: – Юдзу-кун, я спать хочу, завтра важный день. И сам… испугался того, какое чувство сквозило в этих словах: отторжение. Он накрылся одеялом с головой и зажмурился, желая поскорее заснуть и больше не ощущать этих эмоций. На следующий день Юдзуру так усиленно старался вести себя “как обычно”, что чувство вины пробирало Шому с головы до пят. А самым поганым было то, что причины вчерашнего завершения вечера остались непонятными и жутко напрягали своей сокрытостью от осознания, – Шома не понимал даже, что именно произошло. Он знал, какие именно слова оказались “не такими”, но он не понимал, почему они прозвучали вообще. И почему Шоме вчера так сильно хотелось, чтобы Юдзу-кун к нему не прикасался после секса. Что-то произошло. Что-то было не так. Но это всё, что оставалось понятным. Они собрались почти в молчании: вернее, Юдзу-кун что-то говорил, спрашивал, проговаривал, но Шома не хотел и губ размыкать. Они уже ехали в лифте вниз, когда Шоме захотелось развернуться и попросить супруга остаться в отеле. Может, с учётом его состояния это и было верным решением, но подобное желание… напугало. Напугало настолько, что что-то всколыхнулось в груди, встревожило, и Шома, развернувшись вместе с чемоданом к вопросительно поднявшему брови Юдзуру, просто уткнулся ему лбом в ключицы. Страшно. Шоме было… страшно. Лёд освежал. Холодный воздух размыкал веки и покусывал за разогретую разминкой кожу. Юдзуру навалился локтями на бортик и наблюдал за Шомой. Лезвия поочерёдно отблескивали, влажная ледовая крошка рассыпалась вдоль линий дуг. Он очень давил в пальцы, приземляясь с прыжков, принимал всё на плюсну и зарывался зубцами. Прыжки шли не так, пролётность на флипе ушла, ось кренило. Падение, ещё одно. С Шомой было что-то не так. Конечно, хорошо, что это “не так”, было на тренировке, но до самого проката оставались считанные часы, а Нейтан был столь же идеален, сколь и сезон назад, когда Юдзуру вырвал победу лишь разницей в базе от исполненного четверного акселя. Своими ГОЭ он не смог перекрыть полученные Нейтаном тогда, а единственный прыжок, дававший преимущество в базовой стоимости был ещё капризнее и непостояннее, чем ребро на флипе. Юдзуру помнил, как весь сжался в крутке, максимально удерживая группировку едва ли ни до самого касания льда – раскрылся в кораблик, обыграл рукой и так и не отпустил своих мышц до финальных аккордов. ГОЭ было меньше чем получил Нейтан за триксель, так что Юдзуру знал: с учётом всех факторов свою последнюю золотую медаль ФГП он взял лишь благодаря базе четверного акселя. И тому, что ему удалось откатать обе свои программы чистейше. Шома вчера установил рекорд своей короткой. А обе программы практически идеально он последний раз катал на чемпионате мира в 2017-м году. Юдзуру сжал кулаки. – Шом..! – он задержал заход и вылетел риттом прямо в борт – ось пошла, Юдзуру мгновение видел зацепившиеся лезвие об лезвие ноги и успел только вскрикнуть. Шома вписался в борт, вибрация прокатилась по панелям в руки тренеров: Арутюнян и Нейтан обернулись синхронно, Юдзуру сорвался и побежал вдоль льда: вот понадобилось Гислену именно в эту минуту выйти! Он оббежал камеры и перебрался через ограждение, чтобы обойти по рядам: увидел, что Нейтан подъехал к не встававшему со льда Шоме. Видно осталось только кудри на макушке – тот наклонился и Шома подал ему руку. Встал, взялся ладонью за бортик. Нейтан поднял взгляд на подбежавшего Юдзуру. Было слышно его: – Берегись, ладно? Надеюсь, всё ок. Шома кивнул, Нейтан толкнулся ребром и отъехал. Юдзуру положил ладонь поверх его: – Ты как? Ушибся? Я почувствовал удар! Спиной? Головой? Не говори, что головой! У тебя же было сотрясение, как себя чувствуешь? – Тихо ты! – Шикнул Шома, развернулся к бортику и взглядом указал в сторону снимающих репортаж телевизионщиков. – Разорался. Не было сотрясения у меня. И головой я не ударился. Я спиной въехал. Ясно? В порядке всё, – Шома посмотрел в сторону тренеров. – Тренер Гислен вернулся. Иди. Ты тут не должен быть. Он отнял руки и, откатившись от борта фонариком, направился к Гислену. Юдзуру посмотрел вслед. Ему хотелось крикнуть в спину что-то типа “я что, по-твоему, опять суету навожу?” но нельзя было. Не стоило. Шома ушёл с тренировки сразу как поговорил с Гисленом – с Юдзуру они пересеклись уже в коридоре, потому что тот решил обратно через трибуны не скакать а, когда дошёл до места, где до этого стояли, Шомы не увидел, как и Гислена. Джейсон, вытиравший салфеткой нос, сказал со льда: – Они ушли уже. Шома не сказал? – Ему больно? Джейсон пожал плечами. Брайан сказал, повернувшись: – Спроси. Они только вышли. Мы не слышали их разговора. И, догнав их, Юдзуру увидел, как Шома шевелит плечом, зажав его ладонью, а Гислен стоит с его бутылкой воды. – О, – сказал он. – Я на минутку отошёл, а у вас уже травмы. – У него травма? Шома, что с тобой? Тот вздохнул и отпустил плечо, сказал: – Я просто ударился немного. Неприятно, вот и всё. Пройдёт. – Нужно разобраться, что у тебя с прыжками случилось! Так не пойдёт. – Знаю. Я знаю. Шома и звучал, и выглядел очень не очень, не по-соревновательному. Казалось, что на его плечах лежит что-то очень тёмное и тяжёлое: Юдзуру переглянулся с Гисленом и понял, что тот тоже ничего не знает. Этого от Шомы стоило ожидать. Что никто, кому он не будет полноценно доверять, никто, с кем он будет чувствовать себя в безопасности и комфорте, не будет знать большего из того, что с ним происходит. А сейчас Юдзуру тоже… не знал, что с ним происходит. Они сходили к медикам, посидели с пакетом льда на плече, переоделись и вернулись в отель. Гислен похлопал Юдзуру по плечу перед тем, как выйти на своём этаже, а они поехали выше. Шома молчал. Прямо перед этажом Юдзуру решился на короткий вопрос: – Тебя не трогать? – Да, – тут же отозвался Шома. За грудиной сжалась сердечная мышца. Щемило. Шома – отстранялся.***
– Ты как, Шома? – А зачем спрашивал? – буркнул он. – Что? – Ты в лифте, – Шома снял с плеча полотенце, – зачем спрашивал, трогать ли меня, если всё равно трогаешь? У Юдзуру дрогнули руки. Шома скалился на каждое второе действие! И не то чтобы Юдзуру был незнаком этот мандраж, это давление успешной короткой программы, но… ощущение было, словно он “стреляется током” совсем незаслужено. Юдзуру старается изо всех сил, чтобы последнее соревнование Шомы было полноценным, но тот огрызался так, словно они… словно… Нет, это было точно незаслужено. – Что я сделал? – Юдзуру заставил себя понизить тон, заставил себя задать этот вопрос максимально мягко, как только мог сам и как только можно задать такой вопрос. Только уже после понял – вот только разборок не хватало. Шома поднял взгляд. Эмоции на лице переменились: морщинки меж бровей, глубокие первое мгновение, разгладились, губы сомкнулись. Он отвернулся. Будто не нашёл в лице Юдзуру причин своего поведения. Юдзуру сглотнул и постарался выразится так аккуратно, как умел (раньше никогда ни к чему хорошему это не приводило, но он продолжал верить, что это правильно, ведь не раз замечал за собой то, как в близких взаимоотношениях мог что-то ляпнуть): – Я знаю, что это… могла быть любая мелочь. Ерунда, а теперь – нет. Я мог её сделать. Или даже чего-то не сделать. Кстати, знаешь, однажды я на канадском этапе обиделся на Брайана за то, что он не туда положил Пуха! Я прямо… аргх. А потом мне самому смешно стало. Такое напряжение! В ясном уме вспомнишь и не поверишь сам в себя. – Юдзу-кун… Тот осёкся. Опять унесло. Нужно было остановиться где-то в начале, до воспоминания о не там лежащем Пухе, а то и после признания, что понимает, что это могла быть “мелочь”. Шома переступил с ноги на ногу: по видимым из-под волос чертам лица казалось, что ему больно. – Я… И говорить ему трудно. Юдзуру понял, что речь явно не о мелочи. Не о том, что зубная щётка оказалась упакована с неверной стороны чемодана. – Я не знаю, что со мной. Прости. За вчерашнее. И за сегодняшнее. Я правда не знаю, что это. Юдзуру выдохнул. Не облегчённо: успокоиться. Шома не знал, что с ним. Не знал и… – Ты напуган этим? Он кивнул. – Я скован. По рукам и ногам. Тело не слышит. И не слушает. Извини. Пойду в душ. – Шома! Он обернулся через плечо и выдавил улыбку: – Слишком много мыслей в голове, Юдзу-кун. Такая короткая программа – это действительно тяжёлый груз. Не представляю, как ты и Нейтан это выдерживаете. Юдзуру попытался отшутиться: – Если хорошенько подумать, то я это и не выдерживал почти никогда. Шома качнул головой: – Я и подавно… не справлюсь. – Да ты сам не представляешь, какой ты сильный, Шома. Только по взгляду больших круглых глаз Юдзуру понял, что произнёс это вслух. Понял и, шагнув к нему, решился продолжить, раз начал, пусть и невольно: – Ты через многое прошёл. Через вещи, сквозь которые я не смог бы пройти. То, что случилось с тобой в детстве, то, что потом… что потом сделал Ицуки-кун, тот случай с Дайсом, все эти полгода, которые тебе казалось, что все на тебя смотрят, то, как тебе пришлось расстаться с Хигучи-сенсей, я даже перечислить не смогу всего: ты прошёл через столь многое и ни разу… ни разу не позволил посторонним усомниться в твоей непотопляемости. Ты просто… невероятный, Шома. Мои фанаты из-за меня постоянно нервничали, а ты всегда дарил своим уверенность. Ты через столько прошёл. Ты намного сильнее меня. И… если тебе больно, или тебе кажется, что вдруг даёшь слабину – это потому, что ты столько лет слабины не давал, – Юдзуру подошёл совсем близко, положил руки на бока, Шома поднял взгляд: прекрасный, прекрасный и очень сильный Шома. – Ты не слабый, даже если дашь слабину. Ты сильнее всех, кого я вообще знаю. Плевать на сегодняшнюю произвольную. Плевать на репутацию Трейси и Гислена: они гордятся уже тем, что ты позволил им быть твоими тренерами, – на глазах задрожали слёзы, Юдзуру поднял руку и смахнул их с шоминых ресниц. – А ты… Ты невероятен уже с одной только короткой. Не важно, что сделает сегодня Нейтан: он вряд ли совершит что-то более невероятное, чем ты вчера, как бы это ни звучало. – Да уж, – нежно усмехнулся Шома, – Юдзу-кун, скажи ты это в интервью, на это накинулись бы как дикие звери на мясо с кровью. – Пусть. Нейтан это поймёт. Поймёт, о чём я. И что имею ввиду. И зуб даю, что он меня в этом поддержит. А как это могут понять остальные… Трейси, когда я переживал об этом, вообще сказала: «Всё, что ты скажешь, будет вырвано из контекста, переврано, некорректно переведено и опубликовано против тебя». Ну, чтобы я не волновался, понимаешь? Шома слабо засмеялся и ткнулся лбом в ключицы супруга. Обнял, дал обнять себя. Позволил его теплу заполнять тело и… почувствовал, наконец, что напряжение стало… отступать. – Я люблю тебя, Юдзу-кун. Ступать на лёд для пятиминутной разминки было почти легко.***
Ицуки положил трубку и открыл мессенджер: Джунхван спрашивал, будет ли тот смотреть произвольные. Ицуки ответил: “Только мужчин”. “Всё в порядке?” “Нет.” “Мирился с Каори-чан” “Вы ругаетесь и миритесь.” “Мама называет это отношениями” “Ваши родители тоже такие?” “Что?” “Нет” “Наш родительский монстр пугающе един в своих порывах” “Хорошо.” “А то я подумал…” “А почему ты сказал “тоже”?” “Мои ругаются и мирятся с тех пор, как Хёнсу родился” “Вернее, мама всегда цепляется к отцу” “Паршиво” “Ицуки.” “Что?” Джунхван долго не писал ничего. Потом, наконец, прислал: “Не будет счастья на долгих ссорах. Сколько не ссорься. Только хуже станет” Ицуки сглотнул. Ему казалось, что он понял, о чём думал Джунхван, когда писал это. О ком думал. “Ко мне приходили следователи сегодня” – вдруг написал он. Ицуки отправил ему знак вопроса. Тот помедлил ещё. “Они сказали, что Конрад арестован и необходимы мои показания. О его роли. В произошедшем.” Каждое сообщение приходило через огромные паузы. “Сказали, я могу их написать.” “Что должен, если хочу что-то изменить” Ицуки наконец спросил: “А что ты можешь рассказать?” Джунхван молчал долго. Так долго, что Ицуки даже почудилось, что мессенджер завис. Он видел, как появляется и исчезает значок набора сообщения, смотрел на это и уже решил сам написать: “Ты не обязан говорить. Ни им, ни мне” “Он пытался меня убить” “наверное”
***
Над ареной разлилось:– Next to skate: representative Japan, Shoma Uno!