1 год эры Гэндзи (1864 год). Окрестности Эдо.
Теплый ветер поигрывал с сочной листвой, извлекая из деревьев мягкий шелест, который тут же сливался с хором лесных птиц. Лучи полуденного солнца тонули в зарослях, смешивались с летней зеленью, создавая причудливые тени на небольшой поляне. Амагири Кюдзю, неприметно устроившись под раскинувшимся дубом, сосредоточенно наблюдал за игрой света и о чем-то неторопливо размышлял. Назойливая муха беспрестанно ползала по его лицу. Он мог бы смахнуть ее, мог прихлопнуть, но зачем? Она причиняла ему беспокойства ровно столько же, сколько солнце, ярко светившее на небе. Разве могла такая мелочь нарушить внутренний покой? Воздух в этой роще был особенно чист. Амагири поднял глаза на заросшую травой дорожку, и по его телу разлилось приятное тепло. Выложенная камнем, она сворачивала и уходила к старому пепелищу. Обугленные доски отсырели, поросли зеленым мхом. Как губка, он вобрал утренний дождь и теперь лоснился на солнце, будто шелк. Во всем мире не нашлось бы места, что было бы по крайней мере вполовину так же дорого Кюдзю. Потревоженная муха, предчувствуя движение, незамеченной слетела с рыжей бороды. Стараясь не спугнуть щебетавшую на нижней ветке птицу, демон встал с колен и глубоко поклонился притаившемуся за широким стволом валуну, служившему безымянным надгробием. От прилива гордости взор затуманили горячие слезы, но из почтения Кюдзю не позволил им упасть. - Простите меня, - прогудел он, - я совсем не следил за вашим садом. В памяти был свеж запах пионов, посаженных пышными кустами перед усадьбой, где ныне покоилась обгоревшая груда обломков. Роскошные бутоны под собственной тяжестью клонились к земле, грузно отвешивая поклон всякому, кто посмотрит в их сторону. Невообразимое количество оттенков алого, белого и розового поглощало остальные летние краски. Посаженные вперемешку, пионы пестрым ковром покрывали каждый клочок земли и так до самой рощи и дальше, по пологому холму. Насколько хватало взора. Сладкий, терпкий аромат окутывал усадьбу, дотягиваясь через внутренний двор до дальних комнат, откуда доносилась беззаботная болтовня служанок. Слух будто бы уловил шорох цветов, зацепившихся за шелковый подол, быстрый легкий стук деревянных гэта* и веселый голосок, напоминающий журчание ручья. Совсем как в один из тех почти забытых дней. (Гэта - японские деревянные сандалии). Таких же теплых, но похожих на грезы. Тысячи восхитительных картин проносились в памяти. Одна приятней другой. Будто невидимые пальцы перебирали четки: звонко щелкая, бусины ударялись, сменяли друг друга. Нанизанные на одну нить, они бесконечно путешествовали по кругу, тусклым блеском отражаясь в глазах. И снова Кюздю видел покойного господина, оставившего дела посреди дня и самозабвенно копошащегося в саду. Подвязав тесемками рукава, тот ползал на коленях между кустов, с видом знатока то разрыхляя, то утрамбовывая землю. По довольному лицу было понятно, что его совершенно не заботит собственный глупый вид или грязная одежда. Чем ближе он был к земле, тем счастливей выглядел. Услыхав как-то, что слуги за глаза называют господина чудаком, Амагири неодобрительно высказался и посоветовал нанять садовника. Его - как любого преданного вассала - даже самая безобидная насмешка задевала за живое. Он собирался отрезать болтунам языки и без колебаний сделал бы это, если бы не мягкосердечный господин. В тот день глава целого клана добродушно рассмеялся и, утерев пот со лба, заявил: - Не могу, Кюздю-сан. Моя сестра любит эти цветы. И я хотел бы спать спокойно, зная, что посадил их для нее... Сестра. От одного этого слова в голове Амагири небо с землей менялись местами, а на сердце повисал тяжкий груз. "Нет, прошлое уже не изменить. И мое обещание... господин, от меня никакого толка. Если бы я не искал везде, где только можно, у меня оставалась бы капля надежды. Но я перевернул весь Нихон, ездил в Китай, спрашивал у стариков и детей в городах и деревнях. Сто лет - слишком большой срок для людской памяти. Боюсь, что госпожа уже..." Слово "мертва" застряло в голове, и даже мысленно он не смел произнести его. Был ли это страх признать правду, с которой все его существо не желало мириться? Или просто упрямство, рожденное гордостью? Просьба господина уже шестьдесят лет держала его в этом мире. С каждым прожитым годом оторванность от клана разъедала душу. Но разве мог он с чистой совестью совершить сэппуку, когда последняя воля сюзерена оставалась не исполнена? "Я ни на мгновение не забывал о госпоже. Бывает, и сейчас во снах мне слышится ее смех. В такие дни... Впрочем, это неважно. Ваш слуга уже давно мечтает не просыпаться. Верю, что если закрою глаза чуть на дольше, на одежде появится герб, на поясе - мечи, что вернусь в усадьбу, где ждет господин, которому поклялся служить. Словно пес, выброшенный на улицу, но не забывший домашнее тепло. Хотя меня много раз подбирали новые хозяева, я помню только одного и верен лишь ему. Найти вашу сестру. Не спасти вашу жизнь, не отомстить, не покончить с собой, а найти ее."1 год эры Кансэй (1800 год). Окрестности Эдо.
Словно огромный черный змей, дым, раскрывая бездонную пасть, извивался над рощей и языком доставал до звезд. Огненные искры взмывали в воздух, но тут же остывали и растворялись в темноте. Прикрываясь рукавом, Амагири пробирался к усадьбе, безжалостно ломая цветы. Страх обжигал легкие, а едкий дым - глаза. Пожар трещал и гудел, охватив большую часть усадьбы. Промасленная бумага вспыхивала и перебрасывала пламя на дерево, огонь за считанные мгновения разжигал дымящиеся циновки. Происходящее напоминало ночной кошмар. С каждым шагом, каждым вздохом он становился страшнее. Отчаяние росло, превратившись в густые чернила. Сердце тонуло в них, а Кюдзю метался и не находил выхода. Он не должен был оставлять господина. Не должен был верить его заверениям. Не должен был! Из горла вырвался жуткий вой. Будто зверь, отбившийся от стаи, он звал сородичей, желая разделить их участь. Воспаленные глаза слезились, но продолжали выискивать в дыму очертания знакомой фигуры. - Каору-доно! - хрипло заревел Кюдзю, подобравшись вплотную к веранде. Через прожженные окошки горящих седзи он увидел, как хрупкое тело служанки вяло зашевелилось. Запертая в объятой пламенем комнате, она была не в силах ползти дальше, но, воскреснув при звуках голоса, приподняла голову и уставилась на него. Но что она могла разглядеть? Их взгляды едва пересеклись. Амагири отвернулся первым. "Она обречена. Ее смерть неизбежна. Не теряй время и найди господина!" - командовал внутренний голос. Да, время было драгоценно. Он не мог тратить его на жалость. Отбросив сомнения, демон заставил себя забыть про женщину и со всех ног пустился в ту часть усадьбы, которая только-только занялась огнем. Он не слышал ни одного стона, но здание стонало заместо обитателей - навязчивый треск, преследуя, обступал с всех сторон. Вихрем проносившиеся мысли Кюдзю оставлял без внимания. Никаких вопросов. Никаких ответов. Раздумья отвлекали. Он потерял хладнокровие и с трудом сдерживался, чтобы не поддаться панике. "Господин! Я иду! Ждите!" Закашлявшись на бегу и практически потеряв способность видеть, Кюдзю задел плечом свисавшее с веранды туловище. Потревоженная голова перевесила отрубленную часть, и половина тела, медленно сползая, плюхнулось где-то позади. Из спины на всю длину торчал меч, тихо сверкая в свете огня. "Это же!.." Мельком увидев расплывающийся перед глазами меч, Амагири внутренне похолодел. Даже среди тысячи мечей не узнать его было бы невозможно. Меч, принадлежавший роду Юкимура, меч его господина. Брошенный таким образом... - КАОРУ-ДОНО! Со стороны он походил на безумца. Нет, он был безумцем. Дурное предчувствие поглотило разум. Амагири едва ли отдавал себе отчет в том, что делает. Забравшись на веранду и продолжив кричать, он ввалился в горящие комнаты, голыми руками выламывая полыхающие перегородки. На циновках поблескивали свежие капли крови, неровной дорожкой тянувшиеся вглубь усадьбы. Кюдзю этого не замечал. Ведомый острым чутьем, он прокладывал собственный путь, не опасаясь быть заваленным. Ладони покрылись волдырями. И в какой-то момент загорелся рукав. Одним размашистым движением Амагири разорвал ткань и не глядя бросил оторванную часть в огонь. Боли не было. Чувствуя, как перехватывает дыхание, демон всем телом врезался в стену, промахнувшись мимо фусума. Во время удара потолочная балка дрогнула. Прошло несколько мгновений, а потом она с грохотом рухнула вниз. Увернуться Кюдзю не успел. Со змеиным шипением искры выбросились в воздух. Все стихло. Некоторое время тишину нарушало лишь монотонное потрескивание. Кюдзю бесформенной грудой лежал на полу и, казалось, уже не встанет. Сердцебиение его было слабым, будто жизнь почти покинула тело. "Неужели... конец?" - промелькнуло в меркнущем сознании. И верно. Разве это мог быть конец? Когда господин в опасности, как можно слуге забыть про долг и так просто умереть? Неприемлемо! Смерть абсолютно неприемлема! "Я иду, господин!" Яростно заскрежетали зубы. Тело не желало слушаться, но воля, горевшая в голубых глазах, от этого засияла еще ярче. Лицо покраснело от напряжения, на шее выступили вены. Из горла вылетали хрипы. "Я не сдамся!" Уперевшись ладонями в пол, Амагири медленно встал на колени. Балка покачнулась и вместе с ним приподнялась. Проклиная себя за слабость, демон сбросил ее со спины, будто она ничего не весила. Грудь вновь наполнилась воздухом: - КАОРУ-ДОНО! Удар будто бы не сказался на нем. Но думать так было неверно. Голова гудела, собственный крик напоминал удары молота. Действиями Кюдзю управлял с трудом, и потому пожар казался затянувшейся галлюцинацией, от которой ему никак не удавалось избавиться. Неуклюже выдавив перегородку из пазов, он запустил волну дыма в комнату, где о бушующем пламени пока напоминал только запах гари. Темнота ослепляла. Протерев слезящиеся глаза уцелевшим рукавом, Амагири закашлялся. Тело старалось исторгнуть дым из легких. Мутная пелена перед глазами не проходила. - Я ждал тебя, Кюдзю-сан, - мягко прозвучал из глубины комнаты приятный голос. Демон тряхнул головой, словно отгоняя назойливого москита. Чтобы что-то рассмотреть, ему пришлось, сощурившись, долго вглядываться во мрак. На фоне светлой стены выделялся худощавый силуэт. Он сидел неподвижно, приняв официальную позу, будто сам император почтил его визитом. - Господин! - одновременно и радость, и облегчение навалились на самурая. Но эта тяжесть была приятной. Огромные глаза на осунувшемся лице наблюдали за оживленным подчиненным. Их нездоровый блеск невозможно было скрыть отсутствием света. И только Амагири, одурманенный счастливым обожанием, мог обмануться, посчитав увиденное игрой воображения. Не чувствуя под собой ног, Кюдзю ступил два шага, как вдруг вспышка боли пронзила голову. Чтобы скрыть недомогание, пришлось остановиться. Было видно, что демону нелегко дается оставаться в сознании, однако Каору-доно ничего не замечал. Или делал вид. Его била мелкая дрожь как при лихорадке, лоб покрылся испариной, но лицо оставалось сосредоточенным, как бывает, когда на ум приходит мысль и намертво укрепляется в нем. Каору цеплялся за эту мысль, точно утопающий за соломинку. На то, чтобы совладать и смириться с ней, у него уходили все силы. Мир сжался до размеров черепной коробки, и все, что выходило за ее пределы, теряло значимость. Наконец уголки искусанных губ дрогнули. Решение принято. Течение жизни в худощавом теле возобновилось с прежней скоростью. И Каору Юкимура принял обличие господина, стоявшего во главе древнего клана. Аура сломленного и напуганного человека перекрылась силой духа. Перед ним стоял подчиненный. Не друг или учитель. Подчиненный! Какой господин будет трястись от страха на глазах у того, кому должен являть пример мужества и доблести?! Во что тогда превратится слепая вера? В разочарование! Презрение! Нет! Господин не может подорвать безграничное доверие, не имеет права! Голос звучал твердо: - Сядь! Боровшееся с болью затуманенное сознание вмиг протрезвело, Кюдзю охотно исполнил приказ. Он ожидал, что господин велит что-то еще, но тот лишь улыбнулся. По-доброму. Как и всегда. Словно они были посреди беседы о поэзии, наслаждаясь безупречно проведенной чайной церемонией. У Амагири защемило сердце. Сейчас не время! Нужно бежать! Но в глубине души он подозревал, что это бесполезно. Смутное понимание происходящего начало доходить до него. - Скажи, Кюдзю-сан, - кончиком языка лизнув лопнувшую нижнюю губу, Каору спокойно продолжил, - гожусь ли я на что-нибудь, кроме выращивания пионов? Возможно, те старики были правы, называя меня слабоумным. - Каору-доно! - в порыве негодования Кюдзю подался вперед, но, заметив, как яростно кулаки господина сжимают ткань хакама, заставил себя замолчать. Тайфун неистовствовал не только в его душе. - Возможно... Каору заскрипел зубами, чувствуя, как внутренности закипают от праведного гнева. - Но в отличие от них я помню про свой долг! Я все еще мужчина из рода Юкимура! И мне известно, как должно умирать! Слова шли из глубин сердца. Пронзительные настолько, что даже духи предков содрогнулись бы. В руках сверкнул короткий меч. Прежде чем вырвался отчаянный крик, Кюдзю схватился за ножны. - Господин! - ПРОЧЬ! - бешеный вой оглушил обоих. Толкнув подчиненного в широкую грудь, Каору успел обнажить клинок. - Они вторглись в мой дом, убивают моих людей!.. Я КАОРУ ЮКИМУРА! И я не собираюсь помирать собачьей смертью! Ножны были липкими от крови. Волдыри на ладонях лопнули, раскрываясь в одну глубокую рану, а Кюдзю лишь крепче сжимал ножны. Решимость господина прибила его к полу. Огонь достиг соседней комнаты, но пожар перестал что-либо значить. Амагири смотрел в пронзительные глаза, чувствуя силу, струящуюся из них. Ни намека на страх или безрассудство. Неужели душа Каору-доно уже готова отойти в великую пустоту? Такой беспомощности Амагири не ощущал ни разу в жизни. Слова мало что могли изменить. Они не приносили утешения, не уменьшали тяжести. Существовало ли лекарство от бесконечной тоски? Ответ нашелся незамедлительно. Дзюнси*. Только так он мог остаться с господином. Это был единственный способ следовать за ним, выполняя долг. (Дзюнси - это самоубийство, совершённое самураем после смерти своего господина). В голове Кюдзю рождалась вереница действий, необходимых для выполнения ритуала. И первое, что нуждалось во внимании: роль кайсяку*. Он должен справиться за один удар. Иначе... Страшно представить, какие страдания может принести дрогнувшая рука. Себя-то он умертвит без колебаний. (Кайсяку - помощник при совершении обряда сэппуку. Кайсяку должен был в определённый момент отрубить голову совершающего самоубийство, чтобы предотвратить предсмертную агонию). Глядя на окаменевшее лицо, Каору-доно невесело рассмеялся и покачал головой: - Не беспокойся, Кюдзю-сан, я сумею встретить их достойно. Один. - Он опередил мысли верного самурая, зная, какое смятение принес в его сердце. - К тебе же, старый друг, у меня есть просьба. Выслушаешь? По щекам Амагири потекли слезы, и он, отодвинувшись немного назад, ударил лбом татами, точно хотел пробить голову. Могучие плечи сотрясались от беззвучных рыданий. Хотя Кюдзю и желал выглядеть достойно, слушать последнюю волю было невыносимо. Каору тепло посмотрел на него, затем на сад и улыбнулся. - Прошло столько лет... Если бы не видел своего отражения в воде, позабыл бы, как она выглядит. Все говорили, что она мертва. Но я знаю, что это не так. Всегда знал. Ты тщательно скрывал правду от меня, старейшин. И сколько бы я ни притворялся, что поверил... Кюдзю-сан, прошу! Найди мою сестру! Найди и будь рядом... Юкимура Каору верил, что в эти мгновения выглядел величественно. И в свои последние слова вложил всю страсть: - До тех пор запрещаю тебе умирать!1 год эры Гэндзи (1864 год). Окрестности Эдо.
Видение растворялось подобно утреннему туману, унося горечь и страдания в далекое прошлое, возвращая Амагири в безликую действительность, в которой не осталось ничего, что приносило бы радость. Он любил жизнь и был благодарен господину за подаренную волю. Однако и переживания были не чужды ему. Потому, когда дело о поиске госпожи не продвигалось, Кюдзю впадал в уныние. Много лет он топтался на месте, топчется и сейчас. Стоит ли продолжать? Бодрость духа оставила его. Сомнения неустанно гложили. "Я не должен был так поступать с госпожой. Но что мне было делать? Я боялся больше никогда не увидеть ее и совсем не думал о Каору-доно. Если бы только меня не оказалось в том лесу..." Чувства, что жгли в юности, теперь вызывали отвращение, рождая вину. Кюдзю хотел перестать о них думать, но стоило ему задеть этот уголок памяти, мысли начинали тянуться, как карамельная нить. Он больше не смущался тех желаний. Прежде его сдерживали оковы верности, но теперь служить было некому. Он никого не предавал, вспоминая о глупостях, мешавших порой заснуть. Иногда в голову забредала мысль: что бы сказал покойный господин, узнав о не вполне чистых помыслах? А может, он все знал? Кюдзю опустил голову, взгляд упал на покрытые шрамами руки. Ладони лишились мозолей, не прикасаясь к шершавой рукояти меча. Пальцы послушно сгибались-разгибались, несмотря на то, что ожог добрался до костей, хотя былой проворности уже не имели. С той ночи Амагири перестал быть мечником. Говорят, что меч - душа воина. Осталась ли душа у Кюдзю? Сложно сказать. Скорее нет, чем да. Но связано это было не с утратой меча. Душой рыжеволосого демона был клан Юкимура, а меч - всего лишь способом исполнения долга. Одномоментно лишившись и того и другого, он надолго потерял чувство реальности, не понимая, жива телесная оболочка или уже истлела, похороненная под углями усадьбы. Ноги продолжали передвигаться, перенося его из одной части страны в другую. Он помнил, что должен искать госпожу. Голос Каору-доно преследовал его при свете дня, а ночью указывал путь. Кругом был люди. Скверные, порядочные, веселые или убитые горем. У кого-то пропал урожай, у кого-то прохудилась крыша, кто-то успешно торговал и наживал богатство, а кто-то голодал. Среди жалоб и грез путников постепенно Амагири приходил в себя. Он вливался в чужие судьбы, чувствовал себя частью единого организма, звавшегося жизнью. Его цель стала походить на смысл существования и вдохнула в него силы. Найти госпожу... В этом желании сквозила забота Каору-доно, стремившегося освободить верного самурая от пут смерти. Со временем Кюдзю понял и это. "Жаль, но теперь я лишь жалкий ронин, забытый своей эпохой и живущий вне времени. Когда-нибудь придется предстать перед господином, и никчемному мне будет нечего сказать в свое оправдание. Если до смерти я не выполню поручение, то должен сделать хотя бы ту малость, что мне под силу. Благо, ждать осталось недолго." Вновь приблизившись к надгробию, Амагири с почтением поклонился, но на этот раз вытащил из-за пазухи грязный лоскут. Голубые глаза задержались на гербе, вышитом белой нитью, и недобро сверкнули. Эту тряпицу он срезал с разрубленного тела, когда вынимал родовой меч, и хорошо помнил, как под безликим черным кимоно оказалось второе, со знаками клана. "Род Мори... Я долго подбирался к вам. Мне неизвестны причины вероломного нападения, но спустя столько лет, полагаю, это не имеет значения. Я ведь тоже собираюсь свести счеты, не пускаясь в разъяснения." Толкнув валун ладонью, Кюдзю собирался бросить лоскут в углубление, но тут в пробивающихся сквозь крону лучах солнца сверкнула гарда закопанного меча. Довольная улыбка тронула губы. Внезапная задумка показалась настолько удачной и уместной, что Амагири без колебаний сдвинул надгробие и выкопал длинный меч. Ножен не было, но это не смущало ронина. Рукавом стерев комья грязи с лезвия, он поднял его вертикально и залюбовался искусностью работы мастера. Ржавчина не коснулась меча, сиявшего на свету. Не коснулась его и жажда крови. Казалось, оружие олицетворяло покойного владельца, избегавшего любого проявления жестокости. "Ты долго ждал своего часа. Не беспокойся, я не воспользуюсь тобой без причины. Ты не предназначен для кровавой бойни, но много убивать и не придется. Мы заберем только головы Мори. Надеюсь, ты сочтешь мою цель достаточно благородной и позволишь ненадолго потревожить твой покой." Услышав шорох веток, Кюдзю, подобно ивовому пруту, мгновенно изогнулся и совершил стремительный выпад, целясь в кусты. Но в последний миг, вспомнив данное обещание, вонзил острие в землю и вместо меча выбросил вперед руку. Пальцы сомкнулись на воротнике. "Как и ожидалось!" Потянув на себя добычу, Амагири, ломая ветки, выдернул из кустов человека. - Кто ты и почему здесь рыскаешь? - от гневного голоса, казалось, задрожала земля. - Ох, - сдавлено выдохнул мужичок, походивший лицом на монаха. Ноги его забавно болтались в воздухе, однако сам он ничего забавного в этом не находил и был сильно напуган. - Не серчайте, друг мой! Я не желал вас беспокоить! Имя мое Кодо! Я странствующий лекарь! Амагири стоял неподвижно, с головы до пят разглядывая невысокого человечка, из-за чего тот и вовсе сжался до смешных размеров. Суровое выражение не сходило с лица демона. - Лекарь? - Лекарь-лекарь, - энергично закивал лысой головой Кодо и, поморщившись, взмолился, - не будете ли так добры... Подозрительно оглядев чудака еще раз, Амагири опустил его на землю. - Благодарю. Уж очень вид у вас грозный, - заключил он и, отшатнувшись, со смешком продолжил, - я, право, даже засомневался вначале! Не голубоглазый ли ками-хранитель стоит передо мной...