Цена поражения

Майор был зол. Нет, не так — майор был в бешенстве. Опыт ли, чутьё ли, но что-то упорно подсказывало капитану, что ныне он имел несчастье ступить на невероятно тонкий лёд. Одно неверное движение (или, в данном случае, слово) и всё — уйдёшь под лёд, как тевтонские рыцари на дно Чудского озера. «Хорошо бы мне остаться в живых» — мрачно подумал Ганс, но тут же оборвал эту мысль: не пристало ему, оборотню, бояться обычного человека. Да, опасного и хитрого, но всё-таки человека, а не сверхъестественную тварь, равную по силе. Иллюзий насчёт настроения командира оборотень не питал. По штурмбаннфюреру сразу было видно, что тот готов рвать и метать, загибая такие маты, что Гюнше иногда испытывал желание записывать за начальством и выяснять значение всех тех сложных конструкций, что тот использует. Правда, на этот раз он был не в качестве телохранителя, бдительно следящего за безопасностью высокого (мужчина едва не фыркнул) начальства, а в качестве распекаемого офицера. И то, что Монтана пока что молчал, не играло особой роли. Во всяком случае, за много лет службы в «Миллениуме» он прекрасно знал, что сейчас, как и в подобных ситуациях, простым выговором не отделается. Да, капитан лично не попадал в подобные ситуации, довольствуясь наблюдением за провинившимися. В конце концов, он был одним из высших офицеров, фактически третьим человеком в организации, а три года назад — даже вторым. Вообще, если смотреть правде в глаза — штурмбаннфюрер никогда не отличался отменным психическим здоровьем. Даже до войны, по словам дока, руководитель «Миллениума» не был целиком и полностью адекватным. То ли это было следствием «тяжёлого детства и деревянных игрушек» (во всяком случае, слухи об отце-психопате, который с восьмилетнего возраста его дрессировал, стараясь вылепить «настоящего мужчину и патриота», никогда не подтверждались, но и не опровергались, а затихли как-то сами собой), то ли Монтана просто был отмороженным мудаком с самого детства и воспитание тут не при чём, а, может, так совпало, но… Результат, что называется, налицо: настолько жестокого и фанатично преданного Войне человека ещё нужно было поискать. Монтана испытывал удовольствие, скорее, именно от «процесса», от битв и жестокости, а не от результата. Вишенкой на торте, скорее всего, был проект «Последний батальон», который после окончания войны быстренько расширили, переименовали в «Миллениум» и начали полномасштабные исследования технологий вампиризации, а также вкладывали деньги в различные выгодные предприятия. Безусловно, всё это проходило под патронажем более крупных организаций, но, как говорят янки, «shit happens». За время службы оборотень насмотрелся всякого. Вообще, странно, что о «Миллениуме» вспомнили хоть что-то спустя столько лет, да и то — из-за подсказки одного укурка, пока его брат мерился (известно чем) с Алукардом. Ситуация даже забавляла, когда раз в несколько дней случался очередной «разбор полётов»: кто, как, зачем и почему в очередной раз чуть не пустил всю конспирацию коту под хвост. Часто Ганс даже удивлялся талантам начальства орать матом около часа и ни разу не повторяться. Конечно, мат порой был и на других языках. Особо доставлял некоторое удовольствие русский мат — непонятно когда и откуда услышанный, но так понравившийся Монтане, что он крыл им особо отличившихся в деле нарушения конспирации. Искусственные вампиры не сильно-то и отличались от тех людей, которыми были раньше. Это, конечно же, касалось личности самих солдат. Естественно, в основном, были порядочные люди: штурмбаннфюрер хоть и не был скор на расправу, зачастую ограничиваясь словесной поркой, карцером, а в особых случаях — исключением из рациона провинившегося крови, но были и отморозки, на которых не действовали никакие внушения и санкции. Поэтому док и придумал чипы, уничтожавшие вампиров не только в случае их гибели, но и в случаях радикального неподчинения или безумия. Потому что было банально веселее, когда провинившийся сгорал синим пламенем. Берсерки майору хоть и нравились, но не в мирное время, когда конспирация не должна лететь в тартарары из-за каких-то пешек, возомнивших себя гроссмейстерами. — Итак, капитан… Как вы думаете, зачем я вас позвал? — мягкий, почти вкрадчивый голос командующего заставил волосы на седом загривке встать дыбом: именно так всегда и начинался «разбор полётов» для всех тех несчастных, кто умудрился вывести из себя командующего. — Я не знаю, герр штурмбаннфюрер, — выдавил из себя Ганс и прокашлялся. — Аллергия? — почти участливо поинтересовался теперь уже родственник, хотя в глазах тлела ярость, готовая вспыхнуть в любую секунду. Мужчина помотал головой. Теперь он прекрасно понимал, как себя чувствовали те, кого вызывали «на ковёр». — Раз так, гауптштурмфюрер… то почему вы и оберштурмфюрерин отсутствовали так долго? Она говорила что-то про то, что вы вдвоём пытались большую часть времени сбросить «хвост», который за вами увязался. Проясните, пожалуйста, ситуацию, — Монтана отвернулся к окну и достал из внутреннего кармана пиджака платок, чтобы протереть очки. Говорил он вкрадчиво и подчёркнуто вежливо. Гюнше на секунду расслабился, но потом снова напрягся: командующий назвал Лауру только по званию, проигнорировав фамилию, а значит… — Действительно, сразу после телемоста и минирования особняка мы отправились в Шотландию, где пробыли несколько дней, — как ни в чём не бывало начал «Вервольф». Он чувствовал лёгкую нервозность, но не подавал виду. — Там нам удалось купить несколько поддельных паспортов и отправиться в Амстердам, но, похоже, что томми слишком быстро очнулись и приняли меры по перехвату. Пришлось покупать билеты на поезд до Брюсселя и уже оттуда лететь в Энтеббе. — Складно, однако, — зло, как показалось Гансу, хмыкнул майор, поворачиваясь к собеседнику. — А иначе вы никак не могли сбросить «хвост»? Или что, устранение уже не ваш метод? Маскировка? — Маскировка была выполнена по всем правилам, — бодро отчеканил оборотень. — Но откуда-то им было известно о маскировке и поддельных паспортах. Вероятно, тот продавец, через которого мы достали паспорта, был связан с полицией и оперативно доложил куда нужно. Или же нас просто ждали и как-то опознали, даже в гриме. А устранение… порой от него больше проблем, чем от простого бегства. — Хорошо… А чем вы тогда занимались оставшееся время? — Мы заметили католиков, выходивших из самолёта вместе с нами. Небезызвестную Хайнкель Вольф и её спутника, имя которого не было установлено. Возможно, тем же самолётом прибыли и другие выжившие представители ордена «Искариот», но эти двое не переоделись в гражданское. Крайне недальновидно, на мой взгляд. Мы последовали за ними до Кампалы и некоторое время пристально отслеживали их контакты. Ничего подозрительного, за исключением самого факта их прилёта. — Отлично, гауптштурмфюрер, — в тишине раздались хлопки, после чего оборотню показалось, что всё будет хорошо и никто не будет распекать. — Вы справились настолько хорошо, насколько это вообще возможно, в такой ситуации, но позвал я вас не только за этим… Что случилось между вами и оберштурмфюрерин? Она почему-то не рассказала о том, что остатки «Искариотов» находятся на территории Уганды. — Ничего, герр Монтана, — как можно ровнее, но слишком поспешно ответил «Вервольф». — Наши отношения вас не касаются. Мы сами разберёмся. — Хорошо. Касаться ваших отношений я не буду, но вынужден задать один вопрос: ваше семейное положение не поменялось? — майор изогнул светлые брови. — А то вдруг вам понадобится больше денег на содержание семьи… В конце концов, вы за все эти годы заслужили мою… благодарность. — Мой Фюрер… Меня очень трогает ваша забота, но в этом нет необходимости. Мы с Лаурой сами справимся… — неожиданно для самого себя промямлил Ганс, запуская руки в карманы. Жест был замечен. Но будто командир только и ждал, что «Вервольф» признается. — Я вам что говорил, Гюнше?! Что я говорил вам насчёт того, чтобы вы не лезли к моей дочери?! Что я говорил насчёт того, чтобы вы держали себя в руках?! — внезапно заорал Максимилиан. Только железная выдержка и привычка к подобной громкости крикам не дали оборотню подпрыгнуть на месте. — Я и так сделал вам обоим большое одолжение, что разрешил встречаться! Что такого случилось, что вы не пытались узаконить отношения раньше, а сейчас спохватились?! Неужели?!.. А дальше последовал монолог, в котором оборотня крыли матом. Мозг привычно отсекал бессмысленную и путанную нецензурщину, оставляя только связные конструкции (для общего развития), осмысленные претензии и редкие цензурные слова. Впрочем, вся суть этого длинного монолога могла бы быть изложена в коротком перечислении обвинений: в безответственности, безалаберности и простом «blyadstve» обоих молодожёнов. «На себя бы посмотрели, фюрер!» — неожиданно-ехидно подумал Ганс, делая зарубку в памяти: выяснить, что такое «blyadstvo» («Похоже, придётся покупать русско-немецкий словарь или спрашивать у тех, кто знает, ведь от кого-то же штурмбаннфюрер узнал русский мат!»). Внезапно капитана осенило: а ведь действительно — почему они раньше не пытались узаконить отношения, а сейчас спохватились? Что их толкнуло на ту самую поездку в Гретна-Грин, хотя они вполне могли сделать всё по правилам? «А ведь штурмбаннфюрер мог подумать, что Лаура…» — Лаура не беременна, — бесстрастно ответил капитан, когда Монтана сделал паузу для того, чтобы набрать воздух в лёгкие и продолжить тираду. — Я просто понял, что так будет правильнее и честнее по отношению к вам. К тому же я не получал никаких особых распоряжений насчёт наших отношений. Я уже говорил, что не отступлюсь и буду с ней рядом, даже если вы будете против. — Понял он!.. — штурмбаннфюрер резко выдохся, что было вполне ожидаемо. Более того — казалось, до него дошло, что он сам, хоть и частично, но виноват в том, что так повернулись события. Ведь действительно, он разговаривал только с дочерью, да и то — насчёт внуков, подумав, что её замужество возможно лишь в одном случае. И она могла просто пропустить его слова мимо ушей. «Не стоило так туманно выражаться. Стоило бы сказать, что даже гауптштурмфюрер не устраивает меня в качестве зятя, а не позволять отношения и спокойно отпускать, а потом ещё и сдерживаться при наказании!» — Вы чего-то ждёте от меня, Гюнше? Неужели вы считаете, что я одобрю этот союз? — спросил Максимилиан, чуть успокоившись и внимательно рассматривая теперь уже зятя. — При других условиях и обстоятельствах я бы застрелил вас серебряными пулями или спустил с лестницы, даже если бы вы пришли ко мне по всем правилам и до поездки в ту деревню. Хотя нет… Я бы проявил снисхождение и сделал так, чтобы вы сами отвернулись от моей дочери. Но что сделано — то сделано. В ближайшие пару десятков лет не смейте плодить детей. А если с головы Лауры по вашей вине упадёт хоть один волосок… Поверьте, я не буду милосерден к тому, кто навредил ей, даже несмотря на родственные связи. С сегодняшнего дня вы два месяца будете дежурить на дальнем контрольно-пропускном пункте. Проваливайте, гауптштурмфюрер. Вечером жду вас у себя вместе с… женой. — Да, герр штурмбаннфюрер, — тон, которым были сказаны последние слова, не понравился «Вервольфу» совсем, но он покорно кивнул, щёлкнул каблуками и, развернувшись, вышел из кабинета. «Будем надеяться, что всё пройдёт нормально». Оборотень прошёл самую страшную войну в истории человечества и видел многое, но, вероятно, слишком расслабился, раз нервничал из-за одной лишь выволочки от тестя. Впрочем, всё прошло куда лучше, чем то, что предполагал сам «Вервольф» и что пророчила ему Лаура, когда они только прилетели.

***

После того, как оборотень ушёл, Максимилиан тяжело опустился в кресло и ослабил галстук. Мужчине всё ещё хотелось ругаться и тыкать зятя носом в противоестественность этого союза, но не настолько, чтобы звать его обратно и снова устраивать головомойку. Хоть и гнев в груди всё ещё клокотал (особенно, когда вспоминались нехорошие подозрения), но Монтана чувствовал бесконечно уставшим. Он даже поймал себя на мысли, что тоскливо смотрит на закрытый мини-бар, в котором была «зелёная фея» (1), ставшая причиной стольких… неприятностей. Хотелось напиться, но останавливало лишь раннее время. «Вот будет забавно, если я оказался последним, кто узнал об этом браке, — со злым весельем подумал Монтана. — Чёртовы детки». А детишки действительно учудили, пусть этим «детишкам» уже давно было больше тридцати, а одному из них — почти восемьдесят. И если подобная выходка от Лауры была вполне ожидаема («Всё-таки Эйв был не прав — стоило пороть её чаще!»), то вот капитан неприятно удивил. Гюнше всегда был на особом счету у майора. И дело было даже не в его способности превращаться в гигантского волка. Дело, скорее, было в том, что он когда-то представлял собой тот редкий тип условных людей, которые умеют выполнять указания начальства точно, быстро и без каких-либо «косяков». Ганс был скалой, островком спокойствия в батальоне и никогда не попадался на каких-то проделках, на которых обычно попадались все солдаты: пьяный не вываливался под ноги (по слухам, даже никогда не нюхал алкоголь), не затевал драк и даже почти никогда не перечил. Казалось бы — идеальный претендент на руку и сердце Лауры и кандидат в зятья, но все плюсы перевешивал тот факт, что нет вообще никаких сведений не то, что о совместном потомстве, а даже о вампирах-полукровках и истинных оборотнях. А Монтане было банально жалко тратить ресурсы на подобный генетический эксперимент. Но вообще — это была первая крупная выходка Гюнше за всё время службы в «Миллениуме», но Макс очень хотел убить зятя за подобное, хотя и признавал, что тоже виноват в подобном повороте событий. Вот чего ему стоило просто подальше отправить дочь? Или самому «Вервольфу» — просто держаться подальше и не пытаться ухлёстывать за дампиром?.. Впрочем, чуть остыв и получше обдумав ситуацию, немец пришёл к выводу, что нервничать… бессмысленно. Всё могло быть куда хуже и печальнее, если бы Лаура, например, влюбилась в обычного человека, не связанного с организацией. Пришлось бы притворяться либо дядей, либо старшим братом. К тому же этот человек мог быть внимательным властолюбивым дураком, возжелавшим бессмертия и власти. Так что лучше сильная и зубастая тварь из «Миллениума», чем обычный человек со стороны. Было же, конечно, ещё одно обстоятельство, которое мало-мальски примиряло Максимилиана с подобным мезальянсом: гауптштурмфюрер ни за что не подчинится более слабой и юной полукровке, но и, подчинив, не посмеет воспользоваться своим новым положением. «Не будь Гюнше оборотнем — я бы целиком и полностью согласился бы на подобный брак». И ладно бы неприятности ограничились лишь подобной «бытовухой»! Поганые «искариоты» были рядом. И ещё неизвестно, сколько их на самом деле и кто, кроме обозначенной Вольф и того «неизвестного», мог ещё находиться в Уганде, чтобы вынюхивать… Всё-таки Лаура не настолько гений, чтобы забраться в базы данных Ватикана и полностью стереть данные. Если базы томми можно ещё хоть как-то взломать — нокаут в лондонских событиях был весьма чувствительным, поэтому тем было не до обеспечения информационной безопасности должным образом — то вот базы данных итальяшек оказались неприступной цитаделью, когда агенты перестали выходить на связь. Вариантов было немного: либо тихое устранение выдавших себя предателей, либо они просто затаились, чтобы позже переправлять нужные сведения в «Миллениум». Вишенкой на торте всех эти перипетий оказалась Хеллсинг, впавшая в апатию и топившая горе в алкоголе. Максимилиан не строил иллюзий и прекрасно понимал, что поступил по отношению к этой женщине ужасно. Он даже немного раскаивался, что так поступил: сексуальное насилие никогда не было его любимым занятием. Мужчина предпочитал, как минимум, иллюзию добровольности: алкоголь, наркотики, иногда даже шантаж — все средства хороши, если добиваться нужного уговорами и ухаживаниями нет ни времени, ни желания. Иногда, конечно, хотелось сотворить что-то подобное, но с кем-то более подходящим. Не с психованной охотницей на вампиров, которая теперь дёргается от каждого прикосновения, даже нечаянного и невинного. Впрочем, ярость аристократки всё ещё была обжигающе-горяча. Каждый раз, когда майор подходил к подопечной — та пусть и шарахалась, но в глазах на секунду вспыхивал всепожирающий гнев. Почти такой же, как был после резни в Лондоне, когда девчонка ещё не понимала, что проиграла. Проиграла, встретившись на поле брани с таки же человеком, как она сама. Временами Монтана и сам расслаблялся с помощью алкоголя. Не тех пары бокалов, которые выпивал в компании быстро хмелевшей Интегры, а после — с помощью трёх-четырёх рюмок шнапса, под которые работалось удивительно хорошо. А иногда даже открывал абсент — когда желал забыться, а напитки меньше пятидесяти градусов (2) не брали. Особых сожалений как таковых не было. Вообще. Хеллсинг слишком давно нарывалась на то, чтобы ей преподали урок и показали заслуженное место. Да, всё произошло слишком быстро и девчонка не успела полностью прочувствовать унижение, которое заслуживала. Быстро, грязно, с минимумом нежности и трепета, о котором, вероятно, мечтала, когда думала о первом разе. К тому же аристократка на собственном, так сказать, опыте убедилась, что руководитель «Миллениума» предпочитает женщин и совершенно определённого биологического вида. Максимилиан даже чуть улыбнулся, предаваясь воспоминаниям восьмимесячной давности. Тогда девчонка не полезла в петлю и даже огрызалась. Даже осознавая ужас ситуации, даже понимая, что получила чисто физическое удовольствие от близости с врагом (пусть и из-за наркотического опьянения) — Интегра держалась с немалым мужеством, даже, вероятно, не думая о самоубийстве. В этот же раз было чистое насилие. Мужчина не чувствовал ничего, кроме брезгливой жалости по отношению к англичанке. Вероятно, она была готова смыть кровью своё бесчестье, поэтому и полезла в петлю, наплевав на свою религиозность и набожность. «Лучше смерть, чем бесчестье, которое возможно смыть лишь кровью». Кровью… «Я найду способ лишить вас этого удовольствия и впредь». Штурмбаннфюрер не понимал, почему ему стало тревожно. Он всего лишь послал Хеллсинг на осмотр к одной из ассистенток Непьера. «Я найду способ лишить вас этого удовольствия и впредь, — звучало рефреном. — Вы — самый настоящий Дьявол, которого я обязательно уничтожу». — Профессор? — набрать номер для экстренной связи с медблоком оказалось делом пяти секунд. Штурмбаннфюрер даже не совсем уловил момент, когда его рука потянулась к телефону. — Да, герр Монтана? — вместо доктора трубку взяла одна из его подчинённых. — Что-то срочное? — Фройляйн Хеллсинг ни в коем случае не должна встретиться со своей бывшей служанкой, — довольно жёстко начал мужчина. — Под любым предлогом вам стоит отвести её в закрытое просматриваемое помещение и проследить, чтобы она оттуда не выходила. Наблюдение не прекращать до тех пор, пока я сам не приду. — Будет сделано, герр штурмбаннфюрер. Но… — Никаких «но». Если что-то с ней случится — я убью вас сам, — глухо рыкнул Макс и повесил трубку. Что-то подсказывало ему, что это было правильное решение. В этот раз попытка самоубийства была не только вероятна, но и осуществима.