На твоей стороне

      Ньют приходит посреди ночи. Просто приходит — и застывает в ореоле света на пороге, ни шагу вперед, ни шагу назад.       Тесей еще пару минут молчит, пялясь на это милое недоразумение на ножках, после чего выдыхает:       — Приляжешь?       Ньют растворяется в сумерках его комнаты: скользит по стенам, мягко огибает по дуге рабочий стол, пробегается пальцами по стулу. Это словно некий ритуал — попросить разрешения (прощения?) у всех вещей брата, прежде чем занять их место. Прежде чем оказаться к нему ближе, чем кто-либо или что-либо.       Матрац проседает с едва заметным скрипом, и сразу — будто в лесу. Воздух наполняется мягкими нотками хвои, шалфея, еще чего-то растительного, и сильнее всего на свете Тесею хочется протянуть ладонь и зарыться пальцами в волосы брата. Притянуть к себе — и утонуть в океане запахов.       Он хрипло спрашивает:       — Снова был в оранжерее? — Ньют просто кивает вместо ответа, и это так естественно: его поза, его худые руки поверх одеяла, его видавшая виды пижама. — Как успехи?       — Еще немного, и я приготовлю эликсир.       Коротко, четко, ясно. И так искренне, с горящими глазами — Тесей замечает яркие всполохи по радужке даже в темноте — и сердцем под замком. Пальцы Ньюта выбивают дробный ритм, он плотнее кутается в теплую ткань.       И смотрит: косо, будто бы исподтишка. Тесей знает — все это от большого смущения. От неуверенности, от недостаточности ласки в крови, если такой диагноз вообще можно поставить.       — Ты молодец.       Он хвалит его и выбирается из-под одеяла. В комнате жарко, душно, а еще Ньют отчаянно притягивает одеяло к себе, словно защищаясь (они оба знают, тут замешано вовсе другое). Для его спокойствия Тесей готов отдать ему еще и подушки, простынь и всю свою душу без остатка.       — А ты?       — Весь день бумаги из Министерства.       У них так мало времени и так много событий на двоих, но фразы все равно теряют смысл, потому что Ньют и Тесей — разные вселенные. Разные от слов "совсем" и "полностью". И это нормально, то, как нервно барабанит Ньют по покрывалу.       Тесей и сам не находит себе места.       — Я... я рад, что ты все же пришел, — чистая правда.       Чистейшая, как слеза единорога, как его кровь, как все обещания их отца. Тесей знает, они никогда не поймут друг друга, но отсутствие общих точек соприкосновения — еще не повод не любить.       Напротив.       У них с любовью все давно и бесповоротно сложно, но каждую ночь, видя свет на собственном пороге, Тесей забывает, как дышать. И Ньют, кажется, забывает тоже.       Дальше — все по проторенной дорожке: между двумя и тремя они строят все мосты заново, между пятью и шестью — расходятся вновь, закрывая за собой все возможные двери. Интересно, думает Тесей, у них хоть однажды что-либо пойдет не по плану?       — Да. Я тоже.       "Да" — как реакция, как новый этап.       Ньют незаметно придвигается ближе, шелестит простынями, и Тесей накрывает его руку своей. Смотрит глаза в глаза: в чужой светящейся радужке ни намека на сожаление, закрытость или отвращение. А пальцы в ладони до чертиков мягкие, тонкие и холодные, словно ледышки.       Тесей прижимает их к губам, согревает дыханием, и Ньют отвечает вибрацией по всему телу. Его так и хочется облепить всеми конечностями, прижаться так, чтобы не разделили больше. Тесей с секунду размышляет, сможет ли он...       — Обними меня.       Впервые — сам. Говорит. Настоящими человеческими словами.       Тесей проглатывает удивление вместе с скомканным вздохом. Касается подушек пальцев губами. У него ведь, тоже, свой ритуал: благодарить за каждый крошечный шаг, что они делают навстречу друг другу. Улыбаться ему и хранить в памяти, расписанный по секундам.       — Конечно.       "Конечно" — потому что разве можно отказаться?       Хлопковая пижама на ощупь мятая и протертая, но изгиб плеча Ньюта приятно пахнет луговыми цветами, и Тесей позволяет себе раствориться. Кажется, Ньют растворяется тоже. Ласково и неизбежно.