Игры с последствиями

Жизнь Гэвина, кажется, налаживается. Хоть из двух законных выходных они полдня проспали в буквальном смысле этого слова, да и течка у Коннора как-то сама пошла на спад, на нервной почве, не иначе, оставшееся время было использовано Гэвином по максимуму — от невинных обнимашек под сопливую мелодраму до обжимания посерьёзнее и очередного постельного раунда под размеренный счёт срывающимся голосом. И это было круто. Коннор действительно быстро учился, может быть, потому что в силу болезни воспринимал всё вокруг острее и внимательнее, может быть, просто из-за врождённого любопытства или какого-то пока непонятного Гэвину стремления во всём достичь максимальных вершин и ко всему приложить сто процентов усилий. Подумать только, вчера ещё он все плоские шуточки Гэвина о членах и трахах воспринимал сугубо буквально, а то и как руководство к действию, и вот — он уже сам посмеивается над своей глупостью и пересказывает по несколько раз самые забавные моменты их с грёбаным Андерсоном общения. — …и потом Хэнк сказал мне «Знаешь куда можешь засунуть свои инструкции?», а я ответил «Нет. Куда?», и он чуть виски не поперхнулся, — улыбается во все тридцать два Коннор, а Гэвин ржёт, хоть это уже нихуя не смешно в четвёртый за два часа раз, просто потому, что хочет сделать своему дурачку приятно… Вчера Коннор полным детского недоумения и недоверия взглядом наблюдал за Ридом, казалось, тщетно пытающимся научить его игре в «пол — это лава», и только головой качал, глядя как взрослый небритый мужик Гэвин скачет с дивана на кресло и на опасно поскрипывающий под его весом журнальный столик в немыслимых пируэтах. — Это глупо, — хмурится он, пока Рид балансирует на одной ноге с ловкостью мешка с картошкой. — И неправдоподобно. И странно. Пол не может быть лавой, а если бы и был — диван и кресло никак не выдержали бы его температуры и тоже воспламенились бы, поэтому спасаться на деревянных поверхностях бесполезно. Твои действия лишены всякой логики и не имеют смысла. — Очень смело сказано для человека, стоящего ногами в лаве, — лыбится Гэвин, таки падая на диван с жутким грохотом и грацией контуженного моржа, и тут же заходится хриплым гавкающим смехом, глядя на Коннора, придирчиво изучающего собственные ноги в серых носках, утопающие в мягком ворсе ковра. — Я всё равно не понимаю. — В его глазах и взгляде из-под нахмуренных домиком бровей — вся боль человечества. — Это же нелогично… И вот уже вечером они дурачатся вдвоём, прыгая друг за другом с дивана на кресло и обратно, щекоча и стараясь спихнуть на ковёр, и когда Гэвин, промахнувшись пяткой мимо подушки, поскальзывается и валится на пол, Коннор победно улыбается и вскрикивает: — Ты сгорел! Я выиграл! — Эй, и ты даже не заплачешь обо мне, детка? — Гэвин мастерски изображает обиду, дуется, хохлится, отворачивается вон, изображая недовольную кучку пепла возле дивана, а когда Коннор, доверчивый и уже растроганный почти до слёз этим спектаклем, тянется его обнять в примирении, резко обхватывает его за пояс и валит рядом с собой с криком: — Атака лавового монстра! И Коннор смеётся, угрём, змеёй вьётся в его руках, убегая от щекотки и лавы, плавится и течёт под ладонями Гэвина, заползающими под пижамную рубашку и под резинку штанов, горит почище, чем от воображаемого жара. — Мне так хорошо, — интимно искренне шепчет он, когда Гэвин замирает над ним, нависает в паре дюймов от его лица, прижав к полу своим весом и переплетя пальцы их рук. Горячий, с румянцем возбуждения на щеках и шальными искрами в карих глазах, он будто нарочно ёрзает под Гэвином, а потом медленно высвобождает руки и обнимает. — Мне кажется, я тебя уже люблю. Я в сети искал, и вроде похоже на то, что я чувствую. И это больно и сладко, как и тягучие медленные поцелуи на полу в гостиной. Вечером они смотрят какую-то сопливую бурду по телеку — Коннор в объятиях Гэвина совсем расслабленный и ленивый, лежит головой на его плече и изредка комментирует нелогичность поступков героини, удивляется как мальчишка и смешно фыркает, когда Гэвин в шутку закрывает ему глаза ладонью на сценах с поцелуями и полуголыми телами во весь экран. — Рано тебе ещё, ребёнок, — хихикает Рид, а когда сраная любовная чушь заканчивается, медленно трахает Коннора тут же, на диване, сцеловывая заполошно рвущиеся с его губ цифры. Утром они впервые завтракают вместе. Сначала, конечно, Коннор завтрак готовит — опять идеально причёсанный, одетый и застёгнутый на все пуговицы, он выглядит на кухне Рида немного нелепо, как миллиардер на помойке, но это пустяки, — рассказывает Гэвину подробный рецепт каждого блюда и даже втягивает его в процессы помешивания и нарезки каких-то составляющих, и это так же пиздецки мило и по-домашнему, как вчерашняя грёбаная мыльная опера, и Гэвину от этого даже чуточку страшно. Они с Коннором провели в одной квартире чуть больше двух суток, а ведут себя женатой парочкой с идеальной совместимостью, и это хорошо с одной стороны, а с другой… Всё действительно слишком быстро, пугающе быстро. Как скорый поезд, безжалостно прущий на перепуганного оленя, застрявшего копытом в шпалах. Злобно рычащий и сверкающий огнями преисподней ебучий поезд ответственности. И чем ближе конец двухдневного мини-отпуска, тем сильнее чувство безнадёги и ноющее чувство в кишках, словно это не абстрактного оленя распидарасило скорым где-то в дебрях Гэвиновых тёмных мыслей, а его самого размазало ровным слоем неуверенного в своих поступках дерьма. Ночью накануне их триумфального возвращения в участок он снова валяется без сна в глазу, пялится на Коннора, мило улыбающегося во сне, на родинки у него на лице и плечах, на блядские ямочки на щеках, на прядку из чёлки, вечно лезущую на глаза, и чувствует, что не готов. Что он, конечно, взвалил на себя ответственность и всё такое, и в трясине чувств решил-таки тонуть, но — может быть, чуть позже? Может, не так вот сразу — из холостяка, завсегдатая ночных клубов и знатного пихаря в примерного муженька и няньку в одном лице. Гэвин столько лет плевал на ответственность и поступал так, как хотелось, а сейчас… Сейчас он сам не знает, чего хочет больше — притормозить, подождать, «узнать друг друга получше», прежде чем объявлять это любовью до гроба, или пойти на поводу у инстинкта, древнего, как сам мир, и от которого Гэвин искренне считал себя свободным. Батя, тут же вспомнившийся не к месту, опять отвесил ему воображаемую затрещину и знатно обматерил у него же в голове, но даже это не помогло. Блядь, да что ж Гэвин Рид всё-таки за сука?! Поэтому, когда утром какой-то незнакомый Гэвину хрен окликает Коннора, и тот бежит к нему послушной собачонкой, напоследок махнув Риду, не жди, мол, всё окей, тот действительно не стал ждать. Посмотрел, конечно, с полминуты в боковое зеркало для успокоения души — хрен вроде не выглядел опасным: пижонская белая куртка, вроде бы тоже форменная киберлайфовская, тёмные волосы, зализанные назад. Обычный такой хрен. Гэвин не видел его лица и голоса не слышал, но Коннор вроде поболтать с ним был не против, улыбался даже и… Гэвину показалось, или он действительно как-то странно дёрнулся, всем телом как будто? И побледнел, разве нет? Но вот Коннор опять улыбается, садится в машину — хрен заботливо придерживает ему дверь, — и Гэвин всё же дает по газам. В конце концов, это ведь только Коннор их уже давно мысленно поженил. Рид-то сам знает его от силы месяц-полтора, какое ему дело куда ездит его парень и с кем, верно? По крайней мере, Гэвин старательно убеждает себя в этом по пути в участок, и это даже срабатывает — о Конноре он не вспоминает до самого конца дня, и не мудрено. В участке с утра переполох, дел под завязку, Гэвину тоже одно прилетает с лёгкой руки Джеффри Фаулера, и оно такое муторное, что тут и мать родную не вспомнишь. Жертва — пострадавшая, вернее — некая юная моделька Хлоя Хирш, со всех фотографий и личных файлов смотрит на мир глазами хорошенькой, но всё же золотой рыбки, снимается только для скромных изданий, ведёт какой-то кулинарный блог и вообще — девушка удивительно благодетельная для своего возраста, а по делу — её едва не порезали на клочья в сортире не самого приличного и дорогого клуба. Из улик — ни следов на камерах наблюдения, ни отпечатков пальцев, ни показаний — пока что — валяющейся в коме пострадавшей, ничего, кроме её личного дела и одного навязчивого заносчивого гада, который примчался в участок, как только узнал о случившемся, и с тех пор не отлипал от Гэвина, всячески мешая работать. — А я вам в который раз повторяю, мистер Камски, — рычит Гэвин, едва сдерживаясь, чтобы не обматерить проклятого ублюдка, — нам не с чем работать, пока пострадавшая не придёт в себя. Разве что с её личным делом и показаниями свидетелей. — Ну так ищите свидетелей, детектив Рид, — отвечает эта сволочь крайне невозмутимо и при этом настойчиво. — Или здесь вам тоже не с чем работать? Гэвин зубами скрипит, когда видит ухмылку этого урода и то, как он ленивым жестом постукивает двумя пальцами себя по виску, мол, неужели вы, детектив, такой непроходимый тупица, и чувствует, как кулаки чешутся вколотить эту ухмылку внутрь черепа нахрен. Но он не может. Он сдерживается из последних сил, шумно выдыхает сквозь зубы и нарочито медленно встаёт из-за стола, отправляясь в кафетерий за кофе. Нельзя, Гэвин, нельзя, убеждает он сам себя, даже думать о том, чтобы дать в рыло Элайдже Камски, потому что этот высокомерный хрен, однако, действительно может всё здесь купить с потрохами, как один из богатейших жителей Детройта и, вроде как, один из основателей детройтского филиала «Киберлайф». Гэвин вздыхает ещё раз, делает глоток отвратного кофе и нехотя плетется обратно к себе, где ему ещё предстоит донести упрямому как осёл Камски, что поисками свидетелей сейчас занимается его напарница Тина Чэнь. И очень радуется, когда не находит сраного Камски на месте — возле его стола — и вообще не находит нигде в ближайшей обозримости. Теперь хоть дело пострадавшей можно изучить спокойно, без постоянных замечаний и нытья над ухом. Когда рядом не нудит и не отвлекает Камски, найти кое-что стоящее в деле выходит довольно просто. Во-первых, Хлоя Хирш оказывается не просто хорошенькой дурнушкой, снимающей кулинарные видео для сети — в отчёте из больницы в приложенной карте пациентки Гэвин выискивает, что она тоже, как Коннор — аутист, только в более запущенной форме. В интервью некоторых фотографов, работающих с ней, сплошь лестные отзывы с небольшой пометкой — мисс Хирш ведёт себя на съемках слишком скованно, как робот, при этом в точности выполняя указания и наставления и отыгрывая нужные позы и эмоции, если ей четко поставить задачу. В остальном же — молчаливая, скромная, тихая. Гэвин копает глубже и находит, что она была зарегистрирована в некой программе социальной помощи, курируемой «Киберлайф», по которой «ведущие генетики, психологи и знатоки поведенческой терапии помогают получить образование людям с определённым спектром расстройств, обеспечивают их социализацию и успешную интеграцию в общество». Вот так дела! Гэвин присвистывает, листая возможные с его правом доступа данные по программе — куцые заметки о затратах и инвестициях, сухой список имён успешно интегрированных шизиков — даже по этому видно, что «Киберлайф» развернулись тут по полной, не жалея средств и усилий, и это в общем-то их личное дело, но Рид не может не думать, нафига это всё крупнейшей компании страны, специализирующейся на генной инженерии и ранней эмбриональной диагностике. Ведь по сути «Киберлайф» — один огромный конвейер по производству идеальных людей, поставивший генную коррекцию на поток, сделавший евгенику золотой финансовой жилой. Многие из знакомых Гэвина, даже те, кто сами с этого конвейера сошли в своё время, даже подозревали, что это «Киберлайф» продвигал и лоббировал всячески принятие Закона о Генетической Годности. А теперь вдруг забота о сирых и убогих. О тех, кто после Закона оказался за бортом, вроде той же Хлои или… Коннора. Без лишней огласки, без информации в открытом доступе. Будь иначе, Гэвин счёл бы это за пиар и наработку хорошей репутации для компании, но вот так, втихую… Больше похоже на нечто незаконное, чем на чистый альтруизм без внешней выгоды. Гэвин даже пожалел, что Камски так не вовремя съебался куда-то — он ведь тоже большая шишка из «Киберлайф», вполне мог бы пролить свет, рассказать, что к чему. Пояснить за отношения с Хлоей и… Гэвин смотрит на пустое кресло напротив, и действительно чувствует себя идиотом, каких поискать. Камски таскался за ним весь день, а Рид так и не удосужился уточнить, что связывает богатого уёбка из самой элиты «годных» и девчонку-аутистку, кроме компании «Киберлайф». Гэвин мысленно перебирает все синонимы слова «придурок», набирая его по связи, но предсказуемо натыкается на игнор. — Простите, детектив, но если хотите меня увидеть, я буду в участке только завтра к обеду, — сообщает ему автоответчик наглым голосом Камски с его же мерзкими интонациями на гласных, и Гэвин, посидев для проформы ещё минут пятнадцать и дождавшись от Тины сообщения, что все свидетели будут завтра утром, собирается и уходит домой. Даже не вспомнив про Коннора. Утром Гэвину тоже не до него. Свидетели все, как один, утверждают, что девушку-блондинку в клубе не видели, Гэвин, понятное дело, бесится, но на какой-то хуй Тина вызвала их, значит — составлять фоторобот. Тут дело проясняется. Где-то полчаса работы и вот — перед Гэвином полдюжины голограмм-фотороботов Хлои Хирш, на которых её и мать родная, наверное, не узнает. Ярко подведённые чёрным глаза создают иллюзию узкого, острого разреза, тёмные линзы делают взгляд золотой рыбки более осмысленным и опасным, вместо коротких пшеничного цвета волос — ярко-огненные рыжие кудри-завитушки длиннее плеч. Немудрено, что программа поиска по лицам не распознала. Другое дело, что в отчёте ни слова о том, что у Хлои были парик и линзы. На фото — растёртый макияж глаз, порванное платье, светлые волосы в крови, в комментариях Чэнь по делу — никакого парика и линз у девчонки. Гэвин отсылает записи с камер на повторный анализ и сам заседает за просмотр, выискивая теперь уже не светлую, а рыжую башку на подходах к туалету. Это довольно трудно в полумраке клуба, но Гэвин упорно глаза стирает и находит — сквозь жуткие помехи видно, как некто кудряво-рыжий в коротком, синем вроде бы, платье проскальзывает в женский туалет и… выходит оттуда минут через десять. Гэвин залипает на размытую, максимально увеличенную мордашку, скрытую тенью, но как ни старается, не может опознать Хлою — слишком много фонового шума. Рид вздыхает, трёт переносицу. Определённо, без вмешательства техников он не справится. Он копирует нужный отрезок видео и всего-то на минуту залипает над формой запроса, когда его окликает знакомый мерзкий голос. — Эй, детектив! Вы хотели со мной поговорить? — гаденько тянет Элайджа Камски самым наипротивнейшим, как кажется Гэвину, голосом и уверенной походкой приближается к его столу с неумолимостью танка. И Рид, который вчера действительно хотел и был бы даже рад в какой-то степени, только глаза закатывает — каким бы полезным Камски ни был, Гэвина он, кажется, бесит всем своим видом и самим только существованием. — Да, хотел, — кривится Гэвин, тянется к столу за заметками, но ни сказать, ни подумать ничего не успевает. — Твою мать, сукин ты сын! Я тебя предупреждал! Уёбок! Слышит он смутно знакомый голос, а потом между столов показывается Маркус. Очень злой, взбешённый прямо-таки Маркус. Подлетает в два шага к Гэвину и застывшему в культурном шоке Камски, секунду пялится на одного, на другого и — прежде чем Гэвин даже думает о том, чтобы его остановить — отвешивает всё ещё ничего не понимающему Элайдже знатный хук точно в челюсть. Камски валится на пол кулем с картошкой. Маркус возвышается рядом с видом довольного мстителя. — Я предупреждал тебя, Рид! Кобелина! — рычит он, заводя ногу для пинка в довесок, но тут уже Гэвин успевает подсуетиться. — Какого хера! Ты, ослина! — орёт он, оттаскивая Маркуса, пока тот Камски реально не пришиб, и ловит ошарашенный, непонимающий взгляд. — Ты слепошарый дебил! Смотри, кого калечишь! Маркус уже не выглядит победителем, а Камски — самоуверенным ублюдком, но Риду от этого не легче: вокруг них в мгновение ока собирается нехилая толпа любопытствующих, и когда об этом безобразии узнает Фаулер — исключительно вопрос времени. А ещё Гэвин сам не понимает, чем успел вывести Маркуса, если даже не видел его с самого утра. — Что вы себе позволяете?! — подаёт голос с пола Камски, но Гэвину чихать на него. Он от души встряхивает впавшего в ступор Маркуса и рычит тому в ухо: — С хера ли ты решил мне рожу начистить?! — А с хера ты руки распускаешь?! — оживает Маркус, тоже хватая Гэвина за грудки, и нового кровопролития было бы не избежать, но тут кто-то из толпы утаскивает прочь Маркуса — Саймон, это сто процентов чёртов Саймон, — а Гэвину на плечи ложатся знакомые ладони, уверенные, сильные, да и запах гретого пластика не даёт ошибиться. — Коннор? — зачем-то спрашивает он, оборачиваясь, и тут же буквально теряет дар речи. Теперь понятно, почему Маркус так хочет его прибить — на бледном лице Коннора куча царапин, свежая ссадина, кровящая в уголке губы, засохшие корочки крови в распухших ноздрях, ужасные синяки под глазами, какие Гэвин по молодости частенько видел в зеркале, когда ему самому разбивали нос. Рид осторожно касается щеки Коннора рукой, большим пальцем нежно поглаживая вспухшую скулу, и сам болезненно морщится и одёргивает руки, когда замечает, что даже это лёгкое касание делает Коннору больно. Гэвин оборачивается на молча наблюдающих за ними Маркуса и — да, это действительно он — Саймона, всё ещё держащего железной хваткой этого психованного. Хотя Гэвин уже и не винит его, что тот припечатал Камски — сам слов не может подобрать, что ему хочется сделать с уродом, посмевшим такое сотворить. — Он думал, что это ты сделал, — прерывает молчанку Саймон, кивая на лицо Коннора. — Ссадины и синяки. Не успел и слова сказать, как уже понёсся разбираться, мститель хренов. Гэвин зыркает на Маркуса, тот бычится и смотрит в ответ исподлобья, но молчит. Зато заговаривает Коннор. — Я хотел сказать, что это не ты! Действительно хотел, потому что это не ты! Это не ты… — сбивчиво тараторит он, цепляясь дрожащими пальцами за куртку Гэвина и печально шмыгая опять закровившим носом. — Маркус не так понял! Это не ты! — Да уж, не я, — не отказывает себе в ёрничании Гэвин, но Коннора не отпускает, не хмурится на него и уж тем более не думает ругать — не заслужил парень, а вот Маркус… — У него зрение слабое, — как-то жалобно и словно в оправдание своему парню вставляет Саймон, и Гэвин закатывает глаза. — Без очков нихера не видит с расстояния в пару ярдов, а вы… — Саймон виновато пожимает плечами, словно это действительно сойдёт за извинение: — Вы внешне похожи даже немного. В твоих мечтах, разве что, думает Гэвин, скептически глядя на Камски, всё ещё сидящего на полу. Хотя, с кровавой юшкой во всю рожу, может, и похожи, кто его знает? — А-а-а, твою ма-а-ть, — тянет Камски, зажимая рукой явно сломанный нос и злобно глядя на разворачивающийся перед ним спектакль. — Вы в курсе, что я вас засудить могу, мудилы? Гэвин знает, что этот действительно может, но только опять закатывает глаза на всю эту муть и дёргает Камски на себя за протянутую руку, сперва подымая на ноги, потом толкая в ближайшее кресло. — Ой, да пошёл ты, — ворчит он и машет свободной рукой собравшейся толпе «кыш». — А ну, пшли отсюда! Что, мордобоя никогда не видели? Съёбывайте. Съёбывайте! Цирк уехал до следующего четверга, спасибо, блядь, за внимание! И эти ушлёпки действительно сваливают, перешёптываясь и бросая косые взгляды — даже Саймон, уёбок этакий, утаскивает вон Маркуса, бросая напоследок «извини» и оставляя Рида наедине с пиздецки хреновой ситуацией и отсутствием какого-либо плана. Вот уж спасибо. Благо Фаулера в его стеклянной будке не наблюдается. Гэвин ерошит ладонью волосы, громко вздыхает и поворачивается к Камски. Тот сидит в кресле Гэвина с видом умирающего лебедя. Разбитый Маркусом нос стремительно напухает, под глазами быстро наливаются фиолетовые синяки, как у Коннора, стоящего тут же рядом. — Так, ты, сядь тут и сиди на жопе ровно, пока не скажу, — тянет он Коннора за запястье, устраивая за столом напротив Камски и тут же переключаясь на Элайджу. — Значит так, — тычет он ему пальцем в грудь безапелляционно и авторитетно. — Засунь свои права на суд себе в задницу и попробуй быть больше человеком, чем говнюком. Да, рожу тебе подпортили ни за что и по сути из-за меня, но этот ёбнутый просто хотел защитить своего друга, и, посмотри сюда, — он дёргает Камски за плечо, разворачивая и наклоняя к Коннору через столешницу, — попробуй только сказать, что не хотел бы разбить нос кому-нибудь за такое. Камски молчит. Гэвин выжидает. Коннор смотрит на Элайджу как щенок побитый и неосознанно совершенно, но делает то, что Гэвину и нужно — давит на жалость: шмыгает носом, тщетно втягивая ползущие из ноздрей ручейки густой крови, строит брови домиком, моргает влажными карими глазами и — Гэвин только сейчас понимает, что он такое делает — судорожно перебрасывает из ладони в ладонь монетку. Камски смотрит на это неотрывно, а потом спрашивает абсолютно беззастенчиво не у Гэвина — у Коннора: — Ты аутист? Пальцы Коннора вздрагивают, монетка летит на пол, а Гэвин готов добавить наглому ушлёпку за бестактность, но Коннор вдруг улыбается своей детской наивной улыбкой и вот так просто кивает, будто этот вопрос не вершина хамства и жестокости. — Да, — он отгибает лацкан пальто, демонстрируя серый форменный пиджак с нашивкой и кодом. — Я стажируюсь в участке перед финальной стадией программы социальной помощи. — Ага, ясно, — кивает в ответ Камски, смотрит на Коннора не мигая и, Гэвину кажется, даже порывается взять того за руку, но передумывает почему-то. Вместо этого только вздыхает грустно и переводит взгляд на Рида. — Не будет вам никаких исков, — и добавляет быстро, пока Гэвин не успел ничего вякнуть: — Скажите спасибо, что моя Хлоя тоже… И тут даже объяснять ничего не нужно — Гэвин понимает без слов: и почему этот урод нервы всему участку трепал, и почему мозги выносил расследованием нападения на Хирш, заёбывал Рида, едва не ночевать порывался в участке и прочее. Гэвин, конечно, не начинает его за это резко любить, но по крайней мере уважать и понимать так точно. Он и сам, наверное, носом бы землю рыл, если бы его омегу вот так, как Хлою. — Спасибо, — улыбается ему Коннор, и уголки губ Камски тоже трогает улыбка. — Пожалуйста, — пожимает он плечами, встаёт, чуть пошатываясь, и протягивает Гэвину ладонь. — Я пойду, детектив, немного не в форме сейчас, чтобы отвечать на ваши вопросы, но если понадоблюсь — буду всегда на связи. И Гэвин даже думает, что тот не такой уже ублюдок. Он провожает Камски взглядом до самого выхода, устало трёт переносицу под перекрёстными взглядами коллег из-за голограммных экранов терминалов и философски думает, что этот день просто не может стать хуже — куда уж. Его чуть не побил чокнутый дружок его Конни, богатому ушлёпку, который может полгорода купить с потрохами, съездили по роже, перепутав с Гэвином, какой-то козёл, может быть, даже вчерашний хер в белой куртке, порядочно разукрасил Коннора, и это, блядь, только начало дня. Гэвин ещё раз вздыхает, считает до трёх и мысленно молит его невъебенски крутую обычно удачу не подкидывать ещё дерьма в довесок, но удача — пиздливая сука, на одном месте мольбы Рида вертела. — Ну, падла, я тебя предупреждал! — Гэвин поворачивает голову на злобный крик Хэнка Андерсона, кажется, пропустившего разборку с Маркусом, и получает-таки изо всей дури в нос.