Игры с последствиями

— У тебя в квартире плиты нет, — говорит Гэвин вместо «доброе утро», едва продрав глаза. Он не помнит, как засыпал вчера, и не сразу понимает, где он вообще находится — просто пялится в потолок, белый и такой идеально ровный, что блевать охота. От жёсткого матраса и неудобной позы у него ноет спина, во рту дерёт от сухости и голова какая-то тяжёлая. Он оглядывается по сторонам лениво — взгляд скользит по светлым стенам, по мерцающему лёгкой голубой подсветкой аквариуму, книжным полкам — и натыкается на собственную фотку в рамочке почти у себя над головой. Снимает её со стены, пристально и долго разглядывая, словно впервые видит. — Извини, если тебе это неприятно. — Голос Коннора в полной тишине заставляет его вздрогнуть, и Гэвин, чуть не выронив эту рамку вон, резко поворачивает голову — Коннор. Чёртов Коннор при полном параде — в сером форменном костюме и начищенных ботинках, причёсанный и… Стоп! Где-то Гэвин это уже видел! Сраное дежа вю! — Я говорю про фото. — Коннор смотрит виновато, как нашкодивший ребёнок, полностью осознающий свою вину и раскаивающийся, и Гэвин сперва, хоть убей, не понимает почему, потом смотрит на фотку и чуть не разевает рот в протяжном «а-а-а». — Я знаю, что это нехорошо, что я снимал тебя без разрешения, и даже не сказал тебе, но мне очень хотелось, и я не знал, как тебя об этом попросить. Мы тогда ещё не встречались, и я… — Коннор знакомо подвисает, на секунду его взгляд теряет осмысленность, а потом проясняется с ещё большей обречённостью, и голос его начинает дрожать: — Это называется, наверное, стеснялся, да? Так вот, я стеснялся спрашивать, и поэтому сделал без спроса, пока подписывал у Хэнка отчёт по анализам, — покаянно выпаливает он и, чуть помявшись и явно не горя желанием этого делать, добавляет: — Если тебе не нравится, можешь забрать её у меня, а потом позавтракаем вместе. И смотрит вопросительно и выжидательно своими повлажневшими оленьими глазами. Надеется, наверное, что Гэвин утешит, или наругает, или вообще скажет хоть что-нибудь, а Гэвин только открывает беззвучно рот, с утра пораньше оглушённый буквально пиздецки неожиданным осознанием — это что, Коннор сейчас так вот, между прочим, сказал, что влюбился в него до того ебучего пари?! Серьёзно?! В вечно угрюмого и недовольного всем вокруг, от кофе в кафетерии до влажности воздуха за окном?! В мудака, которого бесят коллеги, свидетели, трупы — вся его сраная работа, и который каждый день заёбывает этим всех вокруг. Что ж, сегодня с утра он неожиданно самокритичен. Он вообще на удивление неожиданный персонаж. Поэтому, наверное, на всё, сказанное Коннором, он ляпает эту чушь. «У тебя в квартире плиты нет». Ну что за идиотизм! Коннор тоже, наверное, так считает — он хмурится, оглядывается себе за спину, где рядом с холодильником действительно только пустая кухонная тумба, и, должно быть, очень удивляется незнанию Рида, как будто это очередная элементарная истина. — Конечно у меня её нет, Гэвин, — говорит он тем же тоном, которым сообщал, что у него нет фамилии. — На данном этапе программы мне всё ещё запрещено иметь личные платёжные счета, любое оружие и ряд предметов, которые могут стать причиной опасных ситуаций или травм. И плита есть в этом списке. — Ага, — послушно кивает Гэвин. И добавляет, только сейчас вспомнив: — Доброе утро. — Доброе, — улыбается в ответ Коннор, и его улыбка становится ещё шире, когда Гэвин протягивает ему снимок. — На счёт этого, — говорит он. — Я не против, тем более, — Гэвин шкодливо щурится и ловит пальцы Коннора, потянувшегося за рамкой, — я сам сделал то же самое вчера вон с той милой фоткой, третьей слева, так что мы квиты. Он видит, как Коннор краснеет, как его пальцы, пойманные ладонью Гэвина, вздрагивают и сжимаются сильнее на пластике фоторамки, а взгляд опять становится знакомо отсутствующим на долю секунды, прежде чем Коннор снова улыбается и отнимает руку. — Сходи перед завтраком в душ, Гэвин, — мягко просит он, вешая рамку на стену, и Рид, почти не удивляясь, наблюдает, как он скользит пальцами по своей фото-коллекции, едва касаясь уголков и буквально по миллиметру выравнивая несуществующие для Рида огрехи. — Здесь на седьмом этаже есть кафетерий. И Гэвин — надо же, кто сегодня послушный, покладистый мальчик? — плетётся в душ, где впервые за несколько последних дней почти не думает о всякой херне: о том, как и за что он виноват перед своим Конни, потому что, кажется, пока ещё не виноват — за утро, по крайней мере, не успел; о том, что ограничения у программы дурацкие — хотя они дурацкие, ну какой дебил только придумал селить подопечных в коробки без нормальной кухни? — и что Коннор заслуживает лучшего. Сто процентов лучшего — жилья, отношения, свободы. И сто процентов лучшего альфу, чем Гэвин. Впервые эти херовые мысли не посещают его с утра пораньше, только чувство покоя и нужности кому-то. И что-то такое приятное и тёплое, похожее на то чувство, когда разрозненные улики складываются наконец в чёткую картину преступления — только Гэвин ощущает себя не детективом в этом пазле, а тем самым кусочком, удачно пристроившимся куда надо. Как будто рядом с Коннором в его коробке-конуре Гэвину самое место. Как будто он дома. И это впервые за все их «отношения» Рида совсем не пугает. Из душа он выходит бодрым и готовым к новым свершениям, тормошит Коннора, придремавшего за столом от долгого ожидания, и чуть не под руку позволяет вывести себя в кафетерий. В просторном белом зале поразительно много людей для такого раннего утра — Гэвин смотрит на часы: половина седьмого, мать твою, почему он чувствует себя так хорошо в такую отвратную рань? Что с ним не так? — и им с Коннором приходится вставать в самый конец длинной разномастной очереди. Гэвин разглядывает её от скуки — тут есть и уборщики в бело-чёрной форме, и какие-то рабочие в синих комбинезонах, и вообще очередь выглядит как парад гордости всех низкооплачиваемых профессий. Не то чтобы Гэвин имел что-то против «обслуживающего персонала», но чёрт, лучше лезть под пули на задержаниях, чем полировать полы или продавать кофе разным уебанам. Гэвин ловит на себе мимолётные взгляды этой разношёрстной толпы и ёжится. Ему отчего-то неуютно от этих скользящих взглядов по касательной, словно все эти люди догадываются, даже нет — знают, что он думает о них не самые приятные вещи. А ещё их взгляды какие-то неуловимо знакомые, но Гэвин никак не может вспомнить, почему. — Тебе здесь не нравится, — Коннор чутко улавливает его настроение и даже не спрашивает — утверждает, глядя прямо в глаза, и легко сжимает его ладонь в своей. — Ну, не то чтобы, — пожимает Гэвин плечами. Он видит, как несколько человек за ближайшим столом пристально разглядывают их переплетённые пальцы, и демонстративно отворачивается. В глаза тут же бросаются многочисленные плакаты на стене — схемы столовой, разноцветные стрелки-указатели, поблёскивающая голубым неоном разметка-маршрутизатор от самого входа до стойки с подносами, столов раздачи, кассы и дальше в зал, как какая-то изощрённая инструкция по использованию кафетерия. Как для малышей в детском саду. — Я знаю, что в нашем обществе не всем приятно, — Коннор улыбается виновато, на мгновение мутнеет взглядом и отпускает руку Гэвина, и он вдруг понимает — чёрт, да они же как Коннор, все эти чуваки в столовой! Участники этой самой программы для дэцэпэшников. Он присматривается внимательнее и теперь уже замечает на их форме похожие коды. WR600, AX400, ST200 в сочетании с кружками, треугольниками, квадратами ярких неоновых расцветок. Вот блядь! Гэвин чувствует проходящий позвоночником холодок, осознание лупит обухом по затылку — ну, сколько, он думал, их, вроде Коннора, по всему Детройту? Не больше сотни? Да в одном только этом… общежитии?.. их, наверное, около тысячи, а сколько таких коробок-муравейников, принадлежащих «Киберлайф», по городу?! Сколько на самом деле таких людей проходят по соцпрограмме ежегодно и, «социализировавшись», выходят в свет дешёвой рабочей силой? Гэвин никогда не задумывался всерьёз. Он даже внимания не обращал на тихих неприметных уборщиков в участке, не говорил с ними, да даже не смотрел — зачем ему? — не говоря уже о том, чтобы читать какую-то там «статистику рождаемости в соотношении к годности». И никогда не задавал себе вопрос: почему, при всей своей технической продвинутости, «Киберлайф» так и не свели процент «негодных» детей к нулю? Почему даже генетически спрограммированные дети рождаются иногда такими? А теперь — когда увидел вот это всё — почему их на самом деле так много? Это, конечно, слишком смахивает на теорию заговора, но Гэвин вдруг отлично понимает, почему «Киберлайф» не светят этими данными направо-налево: это, чёрт возьми, такой выгодный теневой бизнес — «не заметить» сбой в ДНК или заметить слишком поздно для исправления, принести мизерную компенсацию, а взамен — получить готовый пластичный материал, из которого лепи, сколько влезет, покорного работника, который не будет бастовать без зарплаты, возмущаться, оспаривать указания. «Куратор сказал» — сколько раз Гэвин слышал это от Коннора как неоспоримый аргумент? -…поэтому я обычно не приглашаю сюда друзей, и куратор говорил, что нормальным людям не нравится общаться с таким количеством «негодных», — влезает в его поток сознания голос омеги, и Гэвин чувствует, что этот день уже с утра катится псу под хвост. Коннор смотрит на него собачонкой побитой. Цепкие взгляды даунов-дэцэпэшников лезут под кожу иглами, и Гэвин понимает, что он, блядь, не может позволить этому случится. Он себе клялся, что больше нет! — Нет! — торопливо выпаливает он. — Нет! Мне не неприятно, просто… Он осекается под пристальными взглядами и просто молча хватает Коннора за руку. — Просто не ожидал, что… — он оглядывается на ближайшего в очереди парня в форме уборщика, с невозмутимым видом абсолютно бесстыдно созерцающего их беседу, — что все будут смотреть, и это… неловко. — О, это не страшно, — лицо Коннора тут же освещает улыбка, та самая, с милыми ямочками на щеках, и Гэвина очень радует, что у парня после «Тириума» такие резкие перепады настроения. — Я могу попросить и… — Не нужно, — качает головой Гэвин и старается выдавить как можно более нормальную улыбку в ответ. — Потерплю как-нибудь до конца завтрака. — Ладно, — покорно соглашается Коннор и дальше только молча сжимает его ладонь, пока не подходит их очередь заказывать. Гэвину даже кажется, что омега засыпает стоя с открытыми глазами. Он изучает профиль Конни, его спокойные неподвижные черты, и опять думает, как тот похож на куклу — красивый, идеальный. Чудесно поддающийся промывке мозгов. Мысль отнюдь не радужная и вообще не факт, что верная — мало ли Гэвин себе напридумывал? Вон, до теории заговора докатился. Или до грандиозной финансовой аферы с использованием абсолютно беззащитных и беспомощных перед обществом аутистов с целью наживы. Так и так звучит незаконно. Так и так — печально. Особенно для Коннора. Гэвин думает, разглядывая его краем глаза, что он омеге совсем не подходит. И за что ему такой альфа-распиздяй, как Рид? Ему ведь нужен кто-то умный, рассудительный, чуткий, способный защитить перед махиной мегакорпорации, а не струсить в самый ответственный момент. Полная противоположность Гэвину, в общем. И что с этим делать? Дающий советы голос совести в голове поразительно похож на голос бати, только гаденький какой-то, будто злорадствующий. Хотя он в чём-то и прав. «Вот что значит ответственность! Пора взрослеть, сынок, в твои-то тридцать шесть!» В зале они выбирают самый дальний стол — Гэвин выбирает: хватит с него изучающих взглядов отовсюду! — и сначала молча завтракают. Гэвин следит за чёткими, уверенными движениями Коннора, за тем, как ловко тонкие пальцы орудуют вилкой и ножом, насколько выверенным и будто доведённым до автоматизма выглядит каждое движение хрупких запястий. Потом ловит на себе такой же пристальный взгляд омеги и чуть не краснеет за то, что уже успел посадить на манжете рубашки горчичную кляксу, задумавшись. — Я знаю, что мои манеры ужасны, — разводит он руками, когда Конни, заметив его неловкость, протягивает ему салфетку. — Спасибо. Мать пыталась вбить мне хоть что-то в голову, но уж что вышло, то вышло. — Это нормально, — успокаивает его Коннор, и Гэвин выгибает брови вопросительно, старательно отыгрывая светский разговор. Это вряд ли спасёт день. Это вряд ли вообще что-то спасёт, но он хочет сделать Коннору хорошо. — Нормально, что использование приборов вызывает у некоторых людей затруднения. Хэнк тоже предпочитает фаст-фуд в том числе из-за того, что никак не может запомнить, в какой руке правильно держать нож и вилку. А Ричард не умеет правильно есть рыбу, поэтому никогда не заказывает её в ресторане. Здесь по плану нужно смеяться — это достаточно забавно звучит, да и вообще в таком месте разговора обычно вставляют шутку — и Гэвин хочет. Действительно хочет посмеяться над тупицей Андерсоном и не таким уже и идеальным Ричи-младшим-братом, но… Честно, после блядских, сука, мыслей о «Киберлайф», заговоре и ответственности? — А ты у нас, значит, Мистер Совершенство по части манер? — смеётся он, наверное, чересчур громко для такого места, наигранно, но на этот раз ему откровенно чихать на любопытные и раздражённые взгляды со всех сторон. Он призывает на помощь весь свой ебучий талант «комика всего участка», который раньше находил выход только в издёвках. Что ж, теперь у него задачка посложнее — быть смешным, не переходя на оскорбления. — Ты всё на свете умеешь правильно жрать, да, даже каких-нибудь червей на палочке из Вьетнама? — Во Вьетнаме не едят червей на палочке, — качает головой Коннор с серьёзностью университетского лектора. — И не совсем умею, скорее знаю, но при должной практике смогу делать всё достаточно ловко. — Ты робот что ли? Помнить столько бесполезной херни, — а вот удивляется Гэвин искренне и искренне же округляет глаза и чуть рот не разевает, когда Коннор, игриво подмигнув, указывает пальцем себе за шею. — Чип, ты забыл? — улыбается он неожиданно по-лисьи, и Гэвин чувствует себя идиотом, а не детективом. Он ведь реально забыл, твою мать, что эта хреновина не только встроенный GPS и следилка, но и хороший такой проводник вай-фая прямо в башку. — Я не могу сам отправлять сообщения и совершать платежи, но искать в сети мне никто не запрещал. — Ах ты чёртов читер! — старательно тянет Гэвин сквозь лживый смех, и Конни кокетливо — кокетливо? Гэвин точно уже не спит? — отводит взгляд. — Я-то думал ты реально блядский гений нашего времени! — Не без этого, конечно, — омега пожимает плечами с невозмутимостью кинозвезды на светском приёме, и Гэвин улыбается уже по-настоящему — чёрт, и у этого парня, говорят, есть проблемы с социализацией? Да это же лютейший пиздёж! — Конечно, — передразнивает его Рид, хихикая и чуть не давясь кофе из чашки, перестаравшись. — Конечно, ты у нас не без этого! Практически гений с… сколько там у тебя? — Несмотря на некоторые недавние инциденты, шестьдесят восемь, самый высокий мой результат на данный момент, — не без гордости в голосе сообщает Коннор, и сердце Гэвина тоже пропускает удар от радости. — И вообще, я уже говорил, но у меня высокий IQ и очень хорошая память от природы, а особенности моей болезни позволяют мне с большим успехом, чем некоторые другие люди, усваивать информацию из тех областей знаний, где приоритет отдаётся чётким схемам и алгоритмам действий. Столовые манеры тоже входят сюда, наряду с математикой, химией и другими точными науками. — То есть, вот так, да? — шутливо поддевает его Гэвин. — Извлекаешь выгоду из собственной болезни? Ай-я-яй, детка! — Иногда полезно использовать все наличные ресурсы, Гэвин, — невозмутимо отвечает Коннор, и Рид опять смеётся. Глаза омеги уже не кажутся ему такими кукольными, как раньше, и блестят уже не по-оленьи наивно — скорее весело, с едва уловимой смешинкой в глубине зрачка, и Гэвин этому рад. Вот так. Так должно быть — его Конни должен смеяться непринуждённо над глупыми шутками, улыбаться и чувствовать в ответ любовь, а не вечную еблю мозга из-за того, что Рид — эгоистичная тварь, которая сама не знает, чего хочет. — Ясно, — угукает Гэвин, с удовольствием подмечая, что разговор уже складывается сам, без видимых усилий с его стороны, и складывается удачно. Коннор рассказывает ему о своих навыках, о том, что когда-то узнал или вычитал в сети, развлекает статистикой, химией, анатомией и другими стрёмными штуками, которыми может увлекаться только полицейский эксперт, и Гэвин опять чувствует лёгкость — как тогда, в первые недели их знакомства до… до «Тириума», Аманды, программы, до всех мелких грязных подробностей, которые — с одной стороны — открыли ему Коннора лучше, а с другой — перевзвесили груз ответственности на его плечах, докинули килотонну. И сделали урон от его ошибок критически громадным. Гэвин думает об этом на фоне — пока Коннор увлечённо пересказывает ему, как они с Маркусом снимали отпечатки какого-то гондона-сталкера с наушников и плеера жертвы, а потом случайно запустили плейлист, и вошедший через пять минут Саймон застал их в обнимку посреди лаборатории, потому что Маркусу вдруг приспичило научить Коннора танцевать. — Это было легко на самом деле, — пожимает он плечами. — Я только немного подсмотрел в самоучитель, пока Маркус суетился, раздвигая столы, и уже знал основные шаги в теории. — Легко, надо же, — беззлобно фырчит Гэвин, которому, несмотря на везучесть по жизни, всё же пришлось в своё время убить много часов и нервов, чтобы двигаться под музыку чуть грациознее вязанки дров и не чувствовать себя при этом железным дровосеком. — А если я попрошу тебя, ну не знаю, сплести какое-нибудь ебучее макраме, ты… Коннор, будто издеваясь, улыбается и несколько секунд пялится сквозь Гэвина отсутствующим взглядом, прежде чем улыбнуться ещё шире. И Рид поклясться готов — теперь, зная, что этот взгляд означает на самом деле — он видел, как пробежало, промелькнуло поверхностью линз за эти секунды множество строк. — Ты уже можешь, — вздыхает он, когда взгляд Коннора снова становится осмысленным. — Я быстро читаю, — извиняется Коннор, и Гэвин вдруг чувствует интерес. Он, оказывается, столько раз наблюдал этот процесс — и, чёрт, до этого дня он считал, что Коннор просто тупит в пустоту — и ни разу не догадывался, а вот если подумать… — Сколько раз в жизни ты вообще готовил яичницу с тостами? — спрашивает он вдруг, вспомнив тот самый первый день после пари и две тарелки с идеально ровными полукружиями глазуньи и аккуратными треугольниками тостов с равномерной хрустящей коркой от края до края. — Первый раз вместе с Ричардом. Это было первое блюдо, которое он мне показал, — начинает Коннор, и Гэвин закусывает губу в предвкушении. Ну же! — Потом у тебя дома, но тогда получилось не очень, я испортил один желток. И всё. Всего дважды, получается, — и поясняет: — Я сам всегда завтракаю и ужинаю здесь, а Хэнку, если случается остаться у него на ночь, обычно готовлю что-нибудь из здоровой пищи, салаты или овсянку. — Охренеть! — выдаёт Гэвин и добавляет торопливо, встретившись с непонимающим взглядом Коннора: — В хорошем смысле охренеть, детка! Ты действительно невероятный. — Ну, может быть, самую малость, — смущается Коннор, а Гэвин продолжает пытать его расспросами: что он искал тогда-то, что тогда-то, вчера, позавчера, неделю назад. И омега покорно отвечает — Рид сперва удивляется, как поразительно чётко он помнит каждый момент, потом удивляться устаёт и просто слушает увлекательные зарисовки о том, как Коннор спрашивал у сети «почему пол — это лава?» или «как девушка может течь от фокуса с монеткой?», посмеиваясь про себя. — В тот раз было довольно сложно, — их «первую» ночь, ту, после пари, Коннор припоминает сам, и Гэвин чуть подбирается, потому что хер он оступится на этой скользкой дорожке! — Я читал сообщения на четырнадцати разных форумах об отношениях сто тридцать восемь минут и ещё двадцать четыре минуты анализировал все данные, но так и не пришёл к конечному выводу. Выделил четыре возможных линии поведения, но дальше не продвинулся. Коннор сокрушённо как-то качает головой, будто это он виноват. — Твои подсказки мне тогда очень помогли, а без них, — Коннор улыбается Гэвину и тянется к нему ладонью через стол, — я совсем растерялся. Мне не часто доводилось сталкиваться с вопросами, ответы на которые я не мог найти в сети. — Ну, — Гэвин так-то тоже не знает, что можно на это сказать — точно не что-то вроде «так вот с чего ты взял тогда, что мы теперь встречаемся, дурень» — поэтому сначала просто молчит, поймав ладонь Конни в свою и легко поглаживая большим пальцем по костяшкам. — Ну, ты разобрался в конце концов. — Благодаря тебе по большей части, — уверяет его Коннор, и Рид смеётся: — До такого даже я не додумался бы! — прежде чем успевает себя мысленно одёрнуть. Звучит как-то двусмысленно, и он косится на Коннора — понял ли? — и уже обмирает медленно, когда взгляд омеги делается обиженный и немного сердитый даже. Ну вот, привет новый косяк! А то Гэвин надеялся… Он старательно сопротивляется желанию втянуть голову в плечи, когда Коннор открывает рот. — Ты не прав, — твёрдо чеканит он, и где-то на заднем плане у Гэвина мелькает мысль, что он впервые видит Коннора не просто серьёзным, а… грозным, что ли? Это немного пугает, и поэтому Гэвин не сразу вникает в смысл этой гневной отповеди. — Ты не должен принижать свои достоинства. Ты умный. И хороший детектив. И во многом ты разбираешься лучше меня и, наверное, даже лучше Рича. И моего нынешнего куратора. И это так неожиданно, блядь, что Гэвин даже переспрашивает. — Что? — Ты не должен говорить о себе плохо, — повторяет Коннор, уже не зло, а тем самым снисходительным тоном воспитателя в детском саду, словно Гэвин никак не может понять, что Земля на самом деле круглая. — Ты лучше всех, кого я когда-либо встречал. И я тебя люблю. Последнее, конечно, зашибись пиздатый аргумент в глазах Гэвина, ничего не скажешь, хоть и очень милый. И Гэвин ни за что не признается никому, даже самому себе, что от такого его сердце пропустило удар. — Сдаюсь! Сдаюсь! — хохочет он, подымая руки и переводя всё в шутку. — Сдаюсь и признаю собственную гениальность, так и быть! — И когда Коннор тоже смеётся в ответ, широко и белозубо, он вдруг чувствует себя ужасно счастливым. «Ну вот, Гэвин, и на твою улицу пришла весна розовых соплей и беспричинной романтики», — думает он, пока они в тишине доедают завтрак и возвращаются в квартиру Конни за пальто и курткой. Он молча одевается и кое-как приглаживает торчащие волосы, плюнув на ладонь пару раз, а потом ждёт, подпирая стену возле аквариума Дена, когда Коннор закончит утренние сборы. Это выглядит как ритуал. Коннор уходит в ванную, выходя оттуда ровно через шесть минут — да, блядь, Гэвин засекал — с освежённой укладкой и резким запахом мятной зубной пасты, тянущимся за ним шлейфом, и обходит комнату по часовой стрелке два раза, на первом кругу педантично поправляет кончиками пальцев миллиметровые — несуществующие, думает Гэвин, потому что он нихера не видит разницы до и после — складки на покрывале кровати, ещё раз равняет фотографии, поворачивает этот свой цветок с непроизносимым названием на какие-то доли градуса. На втором — молча и пристально оглядывает получившийся порядок и, кивнув удовлетворённо сам себе, поворачивается к Гэвину. — Можем идти, — сообщает он с легкой улыбкой, и Рид предпочитает промолчать. Не то, чтобы ему неприятно видеть такие явные проявления его болезни или противно — Гэвин скорее боится в который раз ляпнуть какую-нибудь обидную для его омеги херню и нарушить установившееся между ними хрупкое чувство правильности. Потому и молчит до самой машины, старательно изображая перед жителями многоэтажки галантного кавалера — придерживает Коннора под локоть, первым пропускает в лифт, подаёт на выходе руку… Уже на стоянке, поймав взглядом их отражение в стекле ближайшего авто, Гэвин думает, что они стоят друг друга — Коннор, с уже желтеющими под глазами разводами старых синяков, и он сам, с потрясающей синевы чернильным пятном во всю рожу. Спасибо, Андерсон. — Мы красивая пара, — Коннор истолковывает его взгляд по-своему и блаженно улыбается. — Мы смотримся со стороны, как Маркус и Саймон в их годы в академии. — Этот альфа-придурок тоже всё время щеголял с расквашенным носом? — ухмыляется Гэвин, более пристально изучая синюшную переносицу своего отражения. В купе с двухдневной щетиной и общей помятостью видок получается ещё тот. — Ну, не всё время, — Коннор задумывается на секунду, — и не обязательно с носом, но, как стереотипный альфа, чаще всего ходил с ссадинами и синяками, чем без них. И Саймон иногда тоже. Только Саймон обычно получал на тренировках по баскетболу, а Маркус просто рвался защищать всех и каждого. «А ты?» — так и подмывает спросить у Коннора, но Гэвин сдерживается. Он и хочет, и боится узнать, что его Конни приходилось в академии тяжко, потому напряжённо молчит, не сводя взгляда с зыбкого отражения Коннора — омега опять, наверное, задремал на ходу, потому что стоит с закрытыми глазами, умудрившись — это кажется невероятным с их разницей в росте — каким-то образом устроить голову у Гэвина на плече. Идиллия, мать твою! Момент рушит звонок мобильника, и Коннор, встрепенувшись, отстраняется, а Рид лезет, чертыхаясь, за телефоном в карман. Звонит Тина — в деле Хирш грома-а-адная такая подвижка: во-первых, техники прислали анализ видео с приблизительным фотороботом девки, напавшей на Хлою; во-вторых — и это по важности должно было быть «во-первых», блядь, Тина! — Хирш пришла в себя в больнице, и теперь Чэнь ждёт Гэвина там. Новость отличная, хотя, не сказать, что Гэвин так уж рад ей сейчас. — Садись, — вздыхает он и кивает он Коннору на машину, — подброшу тебя в участок. — Спасибо, — Коннор улыбается и даже забирается в салон, а потом вдруг дёргается, подскакивает, чуть не ударяясь лбом в крышу авто, и резво вылезает наружу. — Что за пируэты, акробат ты хренов? — хохочет на это Гэвин, пока Коннор суетливо поправляет на себе одежду и захлопывает дверцу автомобиля. — Ну, что не так? — Голосовое сообщение пришло. Куратор просил срочно заехать в офис «Киберлайф», — хмурится в ответ Коннор, потирая ладонью основание шеи под жёстким воротником, и Гэвин тоже напрягается — он и сам пользовался похожим чипом какое-то время, даже привык к дёргающему чувству в затылке после каждой принятой смски, но с внезапными голосовыми сообщения, отзывающимися мерзким зудом под кожей, так и не смирился. Предпочёл удалить чип и поставить пэй-палм. — Неприятно? — Он тянется рукой, отстраняет ладонь Коннора и сам проходится пальцами по нежной коже его шеи — от едва заметного бугорка-шрама от вживлённого чипа наперёд, туда, где под пальцами всё ещё ощущается лёгким жаром воспаления освежённая метка. Коннор от этого жеста млеет, прикрывает глаза на секунду, потом с лёгким вздохом собирается, вмиг становясь серьёзным.  — Нет, не сильно, — пожимает он плечами. — Обычно, он не делает этого через чип, ещё и в такой грубой форме, так что это, скорее всего, очень важно. И с большой вероятностью связано с таблетками, которые ты вчера смыл в унитаз, Гэвин. — Ну извини, мне не хотелось молча смотреть, как мой омега превращается в бесчувственный овощ, — ворчит Гэвин, но больше для виду, чтоб не показывать беспокойство и кольнувший под ложечкой иррациональный страх, что встреча с куратором закончится для его Конни очередными побоями. — Овощи не могут быть бесчувственными, Гэвин, у них нет самосознания, — комментирует Коннор, но перемену в Риде, кажется, чувствует — подступает ещё ближе и ненадолго сжимает его ладони в своих. — Не волнуйся, это закончится быстро. К обеду я буду уже в участке. — Доедешь сам? — спрашивает Гэвин и закусывает губу, чтобы не спросить вдогонку «не придётся ли опять пояснять Маркусу за синяки на твоём лице?». Коннор кивает. — Тут близко офис, а назад я на автобусе. — Хорошо. — Гэвин коротко клюёт его в губы и садится за руль, тут же поспешно выруливая с парковки, чтобы не сорваться и не плюнуть на всё, не поехать в чёртову «Киберлайф» вместе с Коннором — в центральном госпитале его ждут-дожидаются Тина и очнувшаяся Хлоя Хирш. Уже на выезде он тормозит и высовывается в окно, оглядывается на Коннора — тот провожает его взглядом, высокий и стройный в чёрном своём пальто — и Гэвин кричит ему полушутливо полувсерьёз:  — Ты скажи им там, что я тебе, как альфа твой, запрещаю разную вредную хуйню в рот совать! Вот прямо так и скажи! Коннор в ответ тихо шевелит губами — с расстояния Гэвин едва ли может прочитать по ним что-то, кроме своего имени, но мягкая улыбка в конце успокаивает, и он, втянувшись обратно в салон, мчит на всех парах в больницу, закуривая на ходу и проверяя почту с пэй-палма. Чэнь, как оказалось, уже сбросила ему материалы от технарей — максимально почищенный и отретушированный кадр из видео в клубе и ещё лучшего вида фоторобот. На обоих снимках — девушка в кудрявом рыжем парике Хлои Хирш и похожем на её синем платье. Девушка, пытавшаяся быть похожей на Хлою. Не слишком удачно, впрочем. Рыжий парик не скрыл её острые скулы и квадратный подбородок в противовес почти идеальному мягкому овалу лица мисс Хирш; агрессивный макияж не спрятал более хищные, угловатые черты лица — брови вразлёт, более крупный нос, ближе, чем у Хлои, посаженные глаза, их размер и форму с опущенными вниз уголками, в отличие от Хлои, внешние уголки глаз которой были приподняты вверх. Девушка была примечательная внешне, но вот незадача — поиск по лицам опять ничего не дал, да и на видео установить, как и когда она прошла в туалет, не получилось. Тина тут же приписала, что дамочка, скорее всего, хорошо подготовилась к встрече с Хирш и несколько раз сменила маскировку. Возможно, заранее оставила пакет с платьем, как у Хлои, а после нападения переоделась и… выбросила сумку со сменной одеждой в окно? Вполне может быть — на стене в одной из кабинок имелось вентиляционное окошко под потолком: человек не пролезет, а скомканное платье или джинсы с блузой — триста раз. Из этого выходило, что встреча у дамочки и Хирш была договорённая, и что ж — это осталось только подтвердить показаниями очнувшейся Хирш. Может, она и имя этой фурии назовёт? Вот было бы хорошо. С этими мыслями Гэвин влетает в больницу, а после — на нужный этаж, и, продемонстрировав дежурной сестре свой значок, спешит в сторону нужной палаты, где застаёт ебать какую классную картину — Чэнь, очень активно спорящую с мистером, блядь, Камски. — А я вам повторяю, детектив, Хлое нужен покой, а не ваши допросы! — не стесняясь персонала больницы, уже вовсю пялящегося на любопытное действо, достаточно громко упрямится Камски, и Гэвин сперва злорадно улыбается, когда Тина строит рожу человека, изрядно заебавшегося от разговора. Пока не вспоминает, что ему такое тоже предстоит. — У вас уже есть фоторобот, вы сами сказали, ну и ищите эту сволочь, а Хлою оставьте в покое! Гэвин мысленно присвистывает — Чэнь что, имела неосторожность обмолвиться о фотороботе при таком эгоистичном говнюке, как Камски? — А я вам повторяю, мистер Камски, сэр, что нам нужно всего лишь подтвердить личность нападавшей, не более, — сквозь зубы тянет Тина, близкая к срыву, и, чёрт, Гэвин её понимает, беднягу. — Это дело двух минут, сэр, всего лишь спросить… — Сто тысяч вопросов, а то я не знаю! — кривится Камски, и Гэвин видит, как сердито Тина сжимает кулаки, когда её перебивают. В который, интересно, раз? Он подходит ближе, со спины к Элайдже, и ловит через его плечо отчаянно-печальный взгляд Тины — да уж, несладко ей с этим педиком, а дело то реально пустячковое, на две минуты точно… Гэвин бросает взгляд на услужливо приоткрытую дверь палаты с табличкой «Хирш» за спиной у Камски и хитро щурится. Ну, а что? Он бросает Чэнь просьбу одними губами — отвлеки — и когда Тина раскрывает рот, разражаясь очередной тирадой убеждений и аргументов, ловко использует обнаруженную брешь в обороне. — Дело двух минут, сэр, — вещает в коридоре Тина, — всего двух минут, и отдыхайте вместе со своей девушкой до самого вечера, сэр, а вместо этого мы имеем друг другу мозги, сэр, уже без малого полчаса… Тихо хлопнувшая дверь отсекает конец этой складной песни, и Гэвин оказывается в палате — один на один с красавицей Хлоей Хирш. Она всё ещё утыкана проводками и трубочками капельниц и смотрит всё ещё не слишком осознанно — хотя это, скорее всего, не из-за сотрясения — но приходу Гэвина улыбается: знакомо солнечно и по-детски наивно. Как Коннор. Вживую девушка на удивление сильно похожа на Коннора — не внешне: жестами, манерами, улыбкой и взглядом — как предсказуемо должен быть похож один аутист на другого, как походили на Коннора все те люди из кафетерия сегодня утром, но почему-то именно здесь и сейчас его схожесть именно с Хлоей Хирш заставляет Гэвина неприятно вздрогнуть от липкого ощущения нехорошего предчувствия вдоль по позвоночнику. Будто кошка по могиле прошлась. Гэвин чуть заметно качает головой, старается не представлять своего омегу на этой койке и вообще не думать о нём сейчас. Профессионал он в конце концов, или кто? — Меня зовут детектив Рид, — начинает он с порога и, дождавшись от девушки кивка, подходит ближе. — Мисс Хирш, я могу задать вопрос? — Да, конечно, — её голос мягкий и тихий, с лёгкой хрипотцой. Потому что она несколько дней пробыла без сознания, догадывается Гэвин и решает не мучить её долго. — Вы узнаёте эту девушку? — спрашивает он, протягивая на ладони проекцию фоторобота с пэй-палма, и голубые глаза Хлои на мгновение перестают быть похожими на стёклышки. Это Гэвина радует, и он деликатно торопит девушку: — Вы можете сказать, кто это? И застывает, прислушиваясь. — Это Трейси, — шепчет Хирш едва слышно, и глаза её распахиваются испуганно, становятся идеально круглыми, как две долларовые монетки, а зрачки топят радужку чернотой. Гэвин замечает, как вздрагивают её пальцы, как она цепляется, впивается судорожно ногтями в больничное одеяло и раскрывает на вдохе рот — в беззвучной немой панике. — Кто такая Трейси? — спрашивает он торопливо, игнорируя то, как опасно бесятся показатели кардиографа — приборы пищат, выдавая учащённый пульс Хлои и сорванное дыхание. Чёрт, паршиво. Это паршиво! — Это она напала на вас? Но Хлоя не говорит — она хрипит, она задыхается в испуге, распахивая рот немо, как рыбка, и Рид делает несколько поспешных шагов к ней, когда за его спиной громко и резко распахивается дверь — Камски рычит, толкает его к стене, обзывает ублюдком и лживой сволочью — рядом с ним лепечет что-то Тина, которая, видимо, не смогла больше тянуть время. Коротко и резко звучит сигнал вызова врача. Палата наполняется шумом и суетой. Гэвина и не сопротивляющуюся Чэнь оттирают к выходу, грозя жалобами их начальству, и Рид готов возмутиться, но тут Хирш начинает кричать, и Гэвину резко становится плевать и на угрозы, и на недовольные взгляды медперсонала вокруг. Даже за закрытой дверью слышно, как Хирш, наконец, прорывает рыданиями и вскриками, в которых отчётливо различается паническое «Трейси мертва! Мертва! Трейси давно мертва! Почему это была она?!.» Гэвин закуривает сигарету прямо в коридоре и молча шагает на выход, не глядя, идёт ли Чэнь за ним. Дело сделано — вот только разгадка не стала ближе. Да и гадкое предчувствие в груди не исчезает, сворачивается змеёй под горлом и только туже стискивается от каждого затяга. И Гэвин почему-то никак не может отделаться от образа Коннора, подобно Хлое Хирш, лежащего в больничной койке в паутине трубок и проводов. Коннора, глядящего на него тёмным испуганным взглядом…