Игры с последствиями

Гэвин наскоро объясняет ситуацию Андерсону, спроваживает Даниэля и вызванивает Тину — как бы ни был он уверен в собственных силах, но команда нужна, дело явно будет не из лёгких. Всё равно рулить будет он, на правах догадавшегося первым. Удивительно, но ни Тина, ни Хэнк не спорят. Два дела быстренько сводят в одно, заверяют у Фаулера, и Гэвин, как заправский командор, развивает бурную деятельность. Тина отправляется в техотдел, высматривать вместе с экспертами видео с камер возле дома Ортиса на наличие неуловимой Трейси и, если подтвердится, пробивать её портрет по камерам по всему Детройту; Гэвин с Хэнком остаются мудровать над тем, что уже имеется — личными делами Хлои Хирш и Карлоса Ортиса. — И что между ними общего? — Гэвин трёт шрам на носу и задаёт вопрос в никуда уже, наверное, раз в сотый. Хэнк смотрит на него устало и уныло, его энтузиазм явно уже поутих, и думает он не о жертвах, а о пиве или футболе, это точно. — «Киберлайф»? — предлагает он навскидку тоже уже раз надцатый, и Гэвин выдыхает сквозь зубы — эту версию уже обсуждали. Не единожды. — Да понятно уже, что «Киберлайф», — ворчит он, поглядывая на часы и с горечью подмечая, что рабочий день близится к концу — детективы расходятся, огромный зал пустеет помаленьку, даже Фаулер, судя по движению в аквариуме, уже собирается домой. — Но одной только корпорации мало. Эти суки в пределах «Киберлайф» даже не пересекались никак! — Не пересекались, — соглашается Хэнк и откидывается в кресле, доставая телефон и устало пялясь в экран. — Но зацепка единственная. Гэвин тоже не согласиться не может: он бы понял, если бы загадочная Трейси оказалась в списке подопечных Ортиса, но нет — одну из девчонок, помладше, звали Роуз, вторую Сабрина, и это ёще бы ничего, но ни на одну из них не было полного досье с фотографией. Как обычно, блядь, когда имеешь дело с «Киберлайф», заметающими следы. Это настораживало, но доказательством быть не могло — в конце-концов засекреченные досье девчонок могли быть связаны с обвинениями Ортиса в насилии, а не с Трейси. В окружении Хирш тоже нужной Трейси не находилось. Была одна, манекенщица, как и Хлоя, пересекались на каком-то показе, но та выглядела совсем непохоже на фоторобот. Либо пластика, творящая чудеса, либо у Трейси было другое имя на самом деле, либо она была не столь важной птицей, чтобы числиться в близком кругу общения Хирш. Прояснить хоть что-то могли бы только Ортис и Хлоя, но первый был благополучно убит, а вторая, как выяснил Гэвин, позвонив в больницу, приобрела из-за нескольких минут с ним, Ридом, общения нервный срыв, и теперь Камски никого к ней не подпускает, пока легче не станет. И на ордер ему, как выразилась медсестра, глубоко плевать. — Нужно искать по фотороботу в системе, — выдаёт очередную очевидную истину Хэнк и тут же уточняет под скептическим взглядом Гэвина: — Тина только что отбила сообщением, что похожую дамочку действительно засекли камеры возле дома Ортиса, так что, пока наша моделька не успокоится, нужно просто искать эту Трейси в системе. Сперва на записях рядом с Хирш, может, когда найдём, сможем связь и мотивы понять. — Может, — уныло кивает Гэвин и тоже лезет в телефон: там пропущенных от Тины с десяток и два от Коннора. У Гэвина аж на душе теплеет как-то и мысль мелькает — позвонить надо бы, узнать, как себя чувствует, как голова… — Слушай, давай по домам? — нагло перебивает его мысли Андерсон, но Гэвин опять вынужден признать, что старикан прав. Путного они сегодня уже не придумают, задание искать по фотороботу на камерах у техников есть — что зря задницу отсиживать? — Ок, — пожимает плечами Рид, лениво сползает с кресла и, потянувшись, натягивает куртку. Хэнк, ещё более лениво и устало, чем он, делает то же самое. — До завтра давай. Рид даже рукой машет на прощание, вот же щедрость, и быстрым шагом идёт на выход, закуривая на ходу. На крыльце он задерживается ненадолго — пускает дым через нос, как какой-нибудь карликовый дракон, запрокинув голову и глядя в мрачное туманное небо вечернего Детройта, и думает о Конни и о том, будет ли у этой их истории хэпи-энд. По собственному опыту — по опыту семьи, правильнее даже сказать — он знает, что качели в отношениях к хорошему не приводят, а цикличность «поцапались-помирились» семьи рано или поздно добивает. Его родителей добила точно. И это спустя почти тридцать лет брака, а его «серьёзные отношения» даже за полгода не перевалили ещё. Он пытается представить себе, как они с Коннором расстаются, и — блядь! — это получается, не то чтобы совсем уж легко, но получается: вот так раз — и до свидания. Такое может быть. Вполне может. Другое дело, что такого уже не хочется. На этой нерадостной ноте кончается сигарета, и Гэвин, сплюнув от досады и выкинув окурок, шлёпает по лужам к машине. В салоне не теплее, чем на улице, и даже климат-контроль отчего-то не весьма помогает. Гэвин ёжится, трёт ладони друг о друга, словно согреть пытаясь, и… набирает Коннора на громкой связи. Отвечает тот сразу, как-будто специально ждал. По салону раздаётся чуть хриплое «Да», и Гэвин — вот размазня! — улыбки сдержать не может. — Привет, детка, — радостно тянет он, чувствуя, что от одного только голоса омеги из мобилки ему становится как-то даже легче. — Как ты? Надеюсь, получше? Одну долгую, бесконечно долгую секунду Коннор молчит, а потом Гэвин слышит буквально его усмешку — лёгкую и искреннюю, одними кончиками губ: — Всё уже хорошо, — говорит он ровным спокойным голосом, в котором Рид к своему облегчению не улавливает машинные натянутые нотки. — Ричи осмотрел меня на всякий случай, но, как я и думал, просто обострённая реакция на сканирование мозга. Возможно из-за резкого прекращения приёма «Тириума». И хотя Коннор не упрекает — Гэвин как-то незаметно для себя научился уже понимать, где у Конни упрёк, а где просто констатация неприглядного факта — Рид всё равно чувствует, что должен сказать: — Извини. В салоне повисает тишина. Гэвин даже тянется проверить, не сорвался ли звонок, но тут динамик оживает и выдаёт голосом Коннора самую удивительную и странную для Рида за последнее время речь. — Нет, нет, не извиняйся, это я должен извиняться, это я виноват, — сбивчиво тарахтит он, так, что Гэвин даже слова в этот монолог вставить не может. — Я сам не знаю, что на меня нашло. Прости, я понимаю, что очень тебя обидел своим поведением. Пожалуйста! Но я честно не понимаю, почему я убежал. Вернее, понимаю, но не совсем, я другое не понимаю, почему мне хотелось… Голова так сильно болела, что я почти не соображал, но мне почему-то хотелось сказать тебе, что я больше не хочу, не люблю… Что всё закончилось между нами, и мы больше не вместе! Я не знаю, почему! Это же неправда, я так не думаю, но — так сильно хотелось, что я сбежал. Как будто кто-то приказывал, а я не мог ослушаться. Не должен был. А я еле сдержался и просто сбежал. Я так испугался… Коннор прерывается, видимо, чтобы воздуха набрать для новой порции этих сбивчивых пояснений, и Гэвин — вот повезло — влезает в эту открывшуюся брешь как раз перед тем, как он собирается продолжить нытьё: — Стой! Стоп, остановись на минутку! — кричит он, не сдерживаясь, чем, кажется, пугает водителя на соседней полосе. Неужели его крики так слышны? Или лицо в окне такое страшное? — Я тебя ни в чём не виню, Коннор, успокойся. Я сейчас приеду, и мы со всем этим разберёмся. — Обещаешь? — спрашивает Коннор наивно и доверчиво, и Гэвин сглатывает. — Обещаю. Я уже еду. — Он выруливает на поворот к дому и только тогда понимает, что — куда он, собственно, едет?! Нужно ведь к Коннору домой, наверное. Разве нет? Протащившись по инерции с полмили вперёд и залипая озадаченно на мелькающие знаки, он резко жмёт тормоз и выруливает на обочину, спрашивая: — Ты где вообще? Коннор сопит в трубку как-то смущённо, что ли, и Гэвин, раздражённо жмурящийся от сердитых гудков сзади, не сразу понимает, что он говорит. — Повтори-ка. — У тебя дома, — покладисто, но со вздохом сообщает Коннор, тут же объясняя: — Ричард хотел меня ко мне, но я так боялся туда, мне так не хотелось ехать к… ним, что я попросил сюда, к тебе. Я соврал Ричу, что у меня есть ключи… — Так ты сидишь у меня под дверью всё это время?! — Гэвин чуть не задыхается от возмущения и праведного негодования. Не на Коннора, нет, на ситуацию в целом, до ужаса дебильную ситуацию, когда испуганный омега вынужден собачкой ждать своего альфу на пороге квартиры. — Нет, — голос Коннора, конечно, не дрожит, но всё равно звучит как-то странно, и Гэвин очень скоро понимает — почему. — Я внутри. Я… взломал замок. — Ох ты ж!.. — тянет удивлённо Гэвин, чуть не присвистывая, и под торжественный оркестр гудков выезжает обратно на трассу. Едущие за ним и обгоняющие однозначно его матерят, но это даже забавно. Как и Коннор, вскрывший электронную дверь в его квартиру. — Да ты, оказывается, опасный человек! — Ты… сердишься? — хриплый шёпот Коннора, раздающийся по громкой связи в ответ на его смех, заставляет Гэвина вздрогнуть и прохрипеть поспешно: — Нет, ни капли. — Хорошо. — Коннор опять улыбается — Гэвин чувствует это даже на расстоянии: по голосу, по хрипло проглоченной гласной в конце. — Хорошо. Я буду ждать. — И отбивает вызов. Домой Гэвин мчит как на крыльях, на красный свет и в наглую игнорируя гудки водителей спереди и сзади, и на нужный этаж взлетает без лифта, хоть и с одышкой, хрипло вдыхает-выдыхает пару раз и наконец вставляет магнитку. Дверь пищит и распахивается, являя Гэвину тёмную прихожую. — Эй, детка! Я дома! — кричит Гэвин на пробу — и звучит на удивление приятно: даже в груди теплеет, стоит только представить, что когда-нибудь он будет говорить это каждый раз, возвращаясь с работы — но Коннор не отзывается, и Рид шустро скидывает куртку куда-то в тёмный угол и стаскивает с ног ботинки. — Конни! Э-эй! — Рад тебя видеть, Гэвин. — Коннор выходит из спальни, когда Рид вваливается в гостиную, запинаясь в темноте о диван и чуть не падая. Он включает свет и предстаёт перед Гэвином невероятно милым и домашним — заспанный какой-то, взъерошенный, с забавным отпечатком от уголка подушки на щеке и, что самое главное, наверное, в той же старой пижаме, которую Гэвин давал ему в прошлый раз. Гэвин пялится на него, едва что рот не открыв, и чувствует, что всё, пропал — если тогда, когда он тонуть в чувствах решил было, не совсем, не до конца пропал, то сейчас уже наверняка. Он не сможет отказаться. Отпустить не сможет. — Ты правда не сердишься? — переспрашивает Коннор, пока Рид, глаз с него не сводя, стягивает рубашку и джинсы, швыряет всё куда-то на кресло. Он хмурится недовольно, но не комментирует — хотя Гэвин помнит, как ему не нравится, когда вещи не на своих местах — молча подбирает скомканную кучу, перетаскивает на диван и складывает. Гэвин тоже молчит, даже забыв, что у него, кажется, что-то спрашивали, и просто пялится, как трогательно аккуратно омега расправляет и развешивает на спинке дивана рубашку, как ловко разглаживает и складывает пополам джинсы — у Гэвина никогда так не получалось, шкаф с встроенным паровым утюгом выручал. Отмирает Рид, когда Коннор уходит в спальню за плечиками. Идея формируется в башке внезапно, красочно и неотвратимо — Гэвин хватает из ванной первую попавшуюся под руку футболку и шорты из корзины для стирки, потом пулей бросается в прихожую, где в ящике под вешалкой с самого дна добывает запасную ключ-карту, а когда возвращается в гостиную, Коннор уже ждёт его. Смотрит прямо в глаза неуверенно и опять спрашивает: — Не сердишься? Я читал, что людям обычно не нравится, когда вторгаются в их пространство. — Не нравится, — подтверждает Гэвин и, прежде чем дурик любимый успевает что-то себе надумать, улыбается: — Но я не сержусь. Сам виноват, что ты не мог иначе войти. Я идиот. Карточка в протянутой ладони дрожит, когда её касаются пальцы Коннора — тоже дрожащие, тонкие, но невероятно горячие, и Гэвин ловит их, сжимает в своих несколько секунд. — Это серьёзный шаг, — сообщает Коннор. Его голос уверенный и чуточку даже строгий, но губы улыбаются, и Гэвин не сдерживается — целует эту улыбку: касается осторожно губами, прихватывает зубами легко, сползает поцелуем на скулу, за ухо, на шею, на острую ключицу, виднеющуюся в разрезе не до конца застёгнутой пижамной рубашки. — Я знаю, — выдыхает он Коннору куда-то в плечо. — Знаю. Я готов. И Коннор в его объятиях дрожит от щекотки, то ли от нервов, вцепляется в запястья Гэвину горячими пальцами и тоже шепчет — шепчет, склонившись к самому уху, обжигая дыханием Гэвину щёку, невероятным дрожащим неуверенным шепотом, дребезжащим и звенящим, как хрупкий фарфор: — Я тоже готов. Я считал в уме. Ты остановился на одиннадцати. И Гэвин понимает всё сразу. Это осознание током шибает по позвоночнику вместе с эхом дрожащего «готов» в пустой, кажется, черепной коробке. Готов! Не в течку. И не под гормонами даже. Просто так готов. Как Гэвин готов впустить в свою квартиру и в жизнь — навсегда. — Боже, детка! — рычит Рид. Он подхватывает Коннора на руки, в запале игнорируя, что омега и немного выше него, и тяжелее, и хорошо, что соображает отнести его в спальню, а не уронить тут же, на диван или, чёрт, на ковёр. Такая серьёзность требует ответственных взвешенных решений — генерирует «умную мысль» мозг Гэвина, и Рид смеётся про себя: ну конечно, первая умная мысль в жизни, и та в постели. В постели они с Коннором, к слову, оказываются легко и быстро, и Гэвина даже не раздражает тягуче-медленный, как ему показалось, «стриптиз» его Конни. Он сам, быстро стянув и скомкав футболку с шортами — и зачем только надевал, спрашивается? — наблюдает неотрывно, как омега тонкими пальцами ловко расстёгивает пуговицы на пижамной кофте одну за одной, как, подчиняясь лёгкому движению плеч, ткань сползает вниз, обнажая светлую, усыпанную веснушками и родинками кожу, как педантично выверенными жестами Коннор идеально ровно складывает кофту и спускает с бёдер штаны… Это ни капли не эротично. И не пошло. И не сексуально. Но Гэвин взгляда отвести не может, чувствуя, что, наблюдая только, кончить готов. — Иди сюда, Конни. — Он утягивает Коннора в поцелуй и тут же на кровать, заваливает на себя, мягко, но уверенно и властно заставляет лечь сверху, распластаться, как в том сне на диване у Андерсона, прижаться кожей к коже. Только это не ощущается, как сон — лучше, во сто крат лучше. Коннор сорвано и судорожно дышит, рот широко распахнув и запрокинув голову так, что острый кадык, кажется, кожу на шее сейчас прорвёт — Гэвин выцеловывает влажные дорожки у него на ключицах, трёт пальцами грудь, гладит бока. Коннор горячий и отзывчивый — комната вся резко наполняется душным пластиковым запахом его возбуждения, и когда Гэвин, ладонью зарывшись в его волосы на затылке, тянет омегу к себе за очередным поцелуем в губы, глаза его кажутся Риду чёрными и бездонными — в них действительно ни унции сомнения или страха, нет неуверенности и непонимания происходящего. Только чистое желание. «Смотри внимательно, Гэвин, — зудит не в тему батин голос откуда-то из подсознания, — смотри и не смей взгляд отводить. Добился, чего хотел, теперь дороги назад не будет». Только для Гэвина дороги этой давно уже нет. Всё. Линия невозврата пройдена вместе с хриплым шёпотом любимого прямо в его губы. — Не отпускай, пожалуйста. Это трогательно. Это так болезненно остро, что Гэвин сам задыхается — от близости, от податливо разведённых ног, от тяжести Коннора, севшего у него на бёдрах, влажного, горячего, текущего без течки. От того, что он — такой распалённый, покрасневший от возбуждения, губы прикусывающий, задницей на члене Гэвина ёрзающий — всё равно невинный будто. Всё равно краснеет — ещё больше, ещё гуще, пятнами по скулам, шее и ключицам — когда Гэвин просит: — Скажи по-другому. Скажи «трахни меня»! Как ангела совращать, ей богу. — Трахни меня, Гэвин. И это — господи, чёрт тебя побери! — это тоже звучит не пошло и не неправильно, не грубо, как казались ему раньше матерные слова на губах Коннора. Это почему-то невероятно красиво звучит, и Гэвин торопливо сцеловывает эту красоту с губ. А потом берёт. Любит. Не трахает — это только на губах Коннора красиво, на деле же действительно пошло слишком и не так, как между ними быть должно — а любит. Коннор внутри — такой же горячий, как снаружи, тесный, мокрый — Гэвин толкается на пробу медленно и осторожно, а потом забывает. И об осторожности, и о медленности — самого себя забывает, потому что Коннор сжимает его бёдрами, сжимается на нём и сам — сам! — опускается ниже, сам поднимается и снова насаживается до конца… Гэвин направляет его, придерживает одной ладонью за ягодицу, до боли, до синяков впиваясь, второй оглаживает тяжело вздымающуюся грудь, поднимаясь к шее и снова опускаясь вниз, на мягкий впалый живот, где — чуть сильнее прижми — каждое его движение внутри, каждый толчок ладонью ощущается. — Конни, боже! Конни! — цедит он сквозь полустоны полувзрыки. Коннор молчит — он не стонет, не всхлипывает, только тянет воздух сквозь зубы, выдыхает с хрипом и присвистом, потом вздрагивает, охает, падает Гэвину на грудь и долго и тихо дрожит в его объятиях. По животу Гэвина расползается липкое горячее пятно, и он усмехается хрипло, облизывает пересохшие губы: — Что-то быстро ты, детка. А потом его самого накрывает. Потому что Коннор чуть приподнимает голову, смотрит на него шалыми чернющими глазами, взмокший и запыхавшийся, с такими же сухими губами, и шепчет — хрипит, будто он кричал всё это время, а не просто дышал сквозь зубы: — Я сбился, Гэвин, — и в уголках его бездонных глаз подрагивают на ресницах маленькие слезинки, — я сбился со счёта, но мне было так хорошо. Мне было так замечательно, что я даже не испугался, когда перестал считать. Гэвина после этого тоже не надолго хватает. Он не считает, но — чёрт! — получается действительно очень быстро: буквально пара движений и Рид, чувствуя подступающий оргазм, тянет Коннора на себя, впечатывается буквально между его бёдер и глухо стонет в изгиб шеи — в поджившую уже метку с чёткими следами его зубов. — Гэвин, боже!.. Гэвин… это… это так!.. — Коннор опять дрожит, впивается ногтями Риду в плечи, голову откидывает чуть не до хруста шейных позвонков, и Гэвин, когда первая эйфория сплывает, запоздало осознаёт, что они, блядь, сцепились. «Ну, блядь, надо же. Кто бы мог подумать, мать твою. Узел без течки, чтоб его», — мысли в башке Рида ворочаются как-то лениво и сыто, и хоть событие по сути произошло для Гэвина уникальное, какого раньше не случалось, он даже не удивляется почти, принимая эти выверты физиологии как данность — потягивается осторожно, отцепляет пальцы Коннора, которого узел, судя по всему, отправил во внеочередной оргазм, от своих плеч, укладывает его на себе и сам устраивается поудобнее, чтоб ненапряжнее было ждать. Коннор довольно и сыто сопит ему в шею, приятной тяжестью растёкшись сверху. Гэвин тоже разморенный и довольный — он вдыхает постепенно слабеющий пластиковый запах своего Конни, ласково поглаживая его кончиками пальцев по спине и основанию шеи. — Я не хочу, чтобы это заканчивалось, чёрт возьми, — выдыхает он, закрывая глаза и ни к кому в общем-то не обращаясь, но тут же чувствует улыбку Коннора на коже за ухом, куда щекотно уткнулся нос омеги. — Я тоже не хочу. — Шёпот он тоже чувствует кожей, проваливаясь в блаженную дремоту уставшего хищника. В полусне ему чудится, что горячее тяжёлое тело вдруг куда-то исчезает, оставляя после себя неприятный холодок по коже, будто сквозняк после тёплой ванны, но когда Гэвин открывает глаза — сонный разморенный Коннор всё ещё рядом, только съехал немного на бок: узел уже спал. Он привстаёт, разминает затёкшие плечи и, чмокнув свою драгоценную детку в нос, уходит в душ. Тёплая вода ни капли не помогает против сонливости, но отлично смывает следы бурного вечера — Гэвин рассматривает себя в зеркало, прежде чем вернуться в спальню, и обнаруживает только чуть покрасневшую кожу на ключицах и плечах, где судорожно сжимались не так давно пальцы Коннора. Он проводит по отметинам ладонью, чуть надавливая, и улыбается, сам не понимая, чему. В спальне его встречает окончательно пришедший в себя Коннор. На нём, всё ещё обнажённом и не прикрытом даже простынью, следов куда больше, и это тоже отзывается в груди Гэвина приятной дрожью. — Господи боже, — тянет он, с трудом удерживаясь от восхищённого присвистывания, — когда мы поженимся, я, наверное, несколько месяцев тебя из кровати выпускать не буду. Он падает на постель рядом, притягивая Коннора в лёгкий, невероятно целомудренный после всего прочего поцелуй, потирается носом о его скулу и откидывается, наконец, на подушку. Коннор, застывший рядом, улыбается, но опять кажется Гэвину бледным, после того, как румянец возбуждения сошёл на нет. Хотя, он же всегда почти такой. — Да. Да, я бы тоже был не против. — Рид наблюдает из-под опущенных век, как выразительно двигаются тонкие губы, как морщится нос, когда они складываются в улыбке. Он слушает тихий голос, убаюкивающий и успокаивающий, и даже не сразу понимает, что за всем этим абсолютно упустил перемену во взгляде. Нахмуренные брови. Подрагивающие ресницы. — Я… — в тихом голосе появляются нотки хорошо скрываемого, но всё равно заметного напряжения. — Я, наверное, тоже в душ… Когда Гэвин осознаёт всё это — Коннора рядом уже нет: из ванной доносится приглушённый плеск, сквозь матовое стекло двери можно различить неясный силуэт. Рид чертыхается сквозь зубы, резко садится в кровати и не сводит с него взгляда, пока Коннор не возвращается назад. После душа он странно выглядит ещё более бледным. С кончиков мокрых волос на лоб и щёки падают крупные капли, под глазами проступают некрасивые, тёмные на почти белой коже синяки, и Гэвин, стоит Коннору сесть рядом, накрывает бледный лоб ладонью. И тут же шипит недовольно. То ли он сам такой горячий, то ли Коннор в самом деле ледяной, но ладонь Гэвина обжигает холодом, будто он её в морозилку сунул. — Я умывался холодной водой, — виновато пожимает плечами Коннор на его невольную гримасу и, забравшись под одеяло с ногами, аккуратно устраивается под боком. — Извини, если опять заставил волноваться, у меня просто голова болит. — Второй раз за вечер? — ворчит Рид, но Коннора притягивает ближе — укладывает к себе на грудь и, развернув за подбородок, целует в холодный лоб. Потом вспоминает вдруг сущую глупость прямо из детства, когда мама пшикала щипучим антисептиком его разбитые коленки и приговаривала: — У птички боли, у киски боли, а у малыша Конни всё заживи. И Коннор улыбается вдруг так солнечно, будто эта глупость детская действительно работает. — Спасибо. Папа всегда так делал. Засыпают они почти одновременно и, что удивительно, спят хорошо и крепко. Утром Гэвин просыпается непривычно свежим и отдохнувшим, вскакивает буквально с постели даже раньше будильника, мчится в душ и дальше на кухню — на запах свежего кофе и яичницы на гренках. Уже собранный и тоже вроде бы посвежевший Коннор встречает его объятиями и поцелуем в скулу. Завтракают они в умиротворённой тишине, переглядываясь друг с другом и улыбаясь украдкой, а после — вместе одеваются и на машине Гэвина едут в участок. Чуть не под руку доходят до общего офиса, мило прощаются «до обеда», бесстыдно обжимаясь прямо перед панорамным окном фаулеровского кабинета и по-кошачьи потираясь друг о друга носами с полминуты, и расходятся по своим местам под удивлёнными пристальными взглядами коллег. Тина свистит восхищённо вместо приветствия, а Хэнк хмыкает чуть насмешливо, протягивая Гэвину руку. — А вчера шарахался от тебя, — в голосе Андерсона удивление смешанное с толикой уважения, если Риду не слышится, и это почему-то даже приятно. — Вчера осталось вчера, — ухмыляется он, падая в кресло и придвигаясь ближе к терминалу, — а сегодня — сегодня. И у нас в этом сегодня пиздецки много работы. «Команда» с Гэвином в принципе согласна, поэтому Тина, как самый коммуникабельный её член, вооружившись ордером, отправляется на бесконечные расспросы-допросы знакомых и коллег мисс Хирш — поиск по городским видео-сетям ничего не дал, значит, нужно искать в частных архивах — а Хэнк в больницу к Хлое и Камски, охраняющему свою девушку, как дракон золото. Выбор парламентёра такой себе, по мнению Гэвина, но ни его, ни Чэнь, как оказывается, Камски видеть не желает. Сам Гэвин на правах ответственного лидера около получаса курсирует по маршруту «курилка-кафетерий-рабочий стол», а после линяет в техотдел: в который раз пытаться вручную отследить Трейси на камерах вокруг ночного клуба и дома Ортиса. На самом деле — увидеть Коннора, но того вместе с Маркусом, как на зло, вызвали для экспертизы куда-то на место, и Гэвин до самого обеда вынужден действительно изучать то тёмные, как задница носорога, записи, то замыленные неебически, в компании необычно хмурого неразговорчивого Саймона. К обеду Коннор не приезжает — Гэвин хочет позвонить, но впервые в жизни не решается на сиюминутное исполнение своей хотелки, боясь помешать или ещё что, и жутко умиляется, когда Коннор сам пишет ему смс с извинениями. «Не смогу с тобой пообедать, Гэвин, всё ещё занят с экспертизой. И, скорее всего, придётся сопровождать тело в морг. Позвоню, когда освобожусь. Целую. К.» Гэвин лыбится на это чудо весь обед, а потом ещё несколько часов к ряду пялится в тёмные замыленные кадры, созванивается с Андерсоном, у которого на фронте борьбы с упрямством Камски без перемен, и беседует с Тиной, выжатой целым днём болтологии, как лимон, и не добывшей пока ничего конкретного, кроме нескольких записей в пару секунд с похожей на Трейси безымянной девушкой. Не густо, но хоть что-то. Гэвин думает напрячь Тину и по-прежнему хмурого Саймона на сверку этой «Трейси» с их фотороботом, а после на поиск по сети, но Чэнь слишком устала после нескольких десятков однотипно унылых разговоров по всему городу, а Саймон слишком раздражён и невнимателен, и в какой-то момент Тина уходит за кофе и не возвращается, Саймон тоже сбегает, достаточно внушительно рыча на кого-то по телефону, а Гэвин остаётся наедине с терминалом, Трейси и всё теми же проклятущими кадрами как из жопы носорога. До позднего, блядь, вечера. Поэтому, когда в участок из морга возвращается Коннор, Рид, тоже безгранично уставший и хмурый, молча чмокает его в щёку и тащит к ним домой. На нормальный ужин, секс и тем более на полноценное осознание того, что он уже в мыслях называет свою квартиру «их домом», нет никаких сил ни у него, ни у Коннора, которого почти с утра мурыжили по поводу извлечения и восстановления чипа жертвы, поэтому оба молча ужинают каким-то обезжиренным йогуртом с полезными витаминами, бактериями и прочей поеботой — и откуда вообще у Гэвина в холодильнике взялась эта хрень?! — по очереди принимают душ и, где-то с полчаса потратив в бесплодных попытках не заснуть под какую-то дурацкую комедию по телевизору, заваливаются спать. Гэвин, которому раньше обычно хватало выносливости шляться по барам и клубам до четырёх или пяти, а после идти на работу, закинувшись кофе и энергетиками, позорно вырубается первым, уютно прижав к себе Коннора, как большую мягкую игрушку, и спит до самого утра, как убитый. Утром его опять будит запах кофе и — на этот раз — блинчиков с джемом, Коннор опять домашний и милый, а на работе опять работа. Так продолжается несколько долгих и относительно приятных дней — совместное пробуждение, завтрак, дорога в участок, прощальный поцелуй перед аквариумом Фаулера, работа, если повезёт, до совместного обеда, и, если повезёт вдвойне, тоже совместная, дорога домой, нехитрый ужин, душ, вечерняя киношка на диване, немного ненавязчивых поцелуев и ласк, плавно переходящих в секс или сон, в зависимости от степени усталости. Звучит до умопомрачения по-домашнему: скучно, как сказал бы старый Гэвин, но Гэвин за это время как-то незаметно для себя самого поменялся — просто вопиюще разительно, и теперь такие однообразные дни не кажутся ему нудными. Стабильными, скорее. Приятными. Тёплыми. Уютными. Чёрт, да он, наверное, сотню слов может подобрать для описания этого чувства, и все они будут только со знаком плюс. И главное — Гэвин не хочет, чтобы это однообразие заканчивалось. Ему нравятся завтраки, которые готовит Коннор, нравятся глупые комедии и мелодрамы, которые омега вместе с ним смотрит каждый вечер, возмущаясь нелогичности героев, нравится сам Конни — дома мягкий и непосредственный, а в участке серьёзный и собранный. Нравится обедать с ним, сидеть на диване в обнимку, просыпаться, целовать, держать за руку, выслушивать энциклопедические комментарии, работать, молчать… Коннор для него не родственная душа — Гэвин определённо не верит в такую херню, как предназначенность-истинность — но совершенно точно самый лучший человек в его жизни. Человек, которому он готов — реально! — посвятить её всю. По крайней мере, большую её часть. И хоть в деле Хирш-Ортиса-Трейси тоже особых подвижек нет, Гэвина всё устраивает. Улики понемногу скапливаются, работа кипит, личная жизнь входит в колею. Конни, правда, чаще стал жаловаться на головную боль, но у кого она не болит, тем более, когда работаешь с утра до поздней ночи. Гэвин по крайней мере на это внимания не обращает и не думает о возможных — страшных — диагнозах, вроде рака или какой-нибудь хери с сосудами: болит не сильно со слов Коннора, проходит быстро, иногда даже само, и таблетку пить не приходится, значит — всё ок. Гэвин особо не беспокоится — ему некогда: его засасывает приятная, но до умопомрачительности предсказуемая рутина. Убийство в одном из «райских» местечек происходит как раз вовремя — Рид уже теряется в размеренных, похожих друг на друга днях, когда приходит срочный вызов в клуб на Вудвард-авеню, и едва что руки не потирает в предвкушении. Коннор, вроде бы, тоже должен поехать — как технический специалист по извлечению данных с повреждённых чипов — и Андерсон, от которого в больнице под закрытой дверью в палату Хлои Хирш толку всё равно меньше, чем от работы на месте преступления, так что к клубу Гэвин подъезжает в довольно-таки хорошем настроении. — Давненько я здесь не был, — улыбается он на яркую неоново-розовую вывеску «Eden Club», не чувствуя впрочем, особых сожалений — только лёгкую ностальгию. Бывали времена, когда он тут чуть не каждый день торчал, протрахивая зарплату в прямом смысле этого слова. — Скучаешь? — Под насмешливым взглядом Хэнка он вдруг ощущает себя грёбаным старпёром, вспоминающим бурную молодость, но злится не на это — на дурацкий вопрос и вообще предположение, что Гэвин может скучать по блядям, когда у него есть Коннор. — Как ты по бухлу, — огрызается он и первым заходит внутрь. Здесь ничего не изменилось — яркие китчевые цвета, неон, полумрак, голограммы полуголых девушек и парней призывно улыбаются с панорамных экранов. В первом же зале несколько шестов по центру — девушки возле них, обнажённые и перламутрово сияющие под тусклым светом, улыбаются вошедшим полицейским, как рядовым клиентам, выгибаясь в спине и покачивая бёдрами, но Гэвину на девушек по барабану — он быстрым шагом идёт через зал к одной из «приватных комнат», откуда ему и Хэнку, идущему сзади, уже машет Бен Коллинз. — Быстро вы, парни. — Он жмёт руку Гэвину, хлопает по плечу подошедшему Хэнку и кивает в сторону лысеющего хера с орлиным носом, нервно мнущегося рядом. — Мистер Миллс, менеджер клуба. Он вызвал нас и парамедиков, а мы уже вас. — Сами не разберётесь? — ухмыляется Гэвин, а Бен только головой качает. — Разберёмся, но лучше вам лично взглянуть, — кивает он на дверь. — Есть подозрения, что здесь тоже погуляла ваша Трейси. Больше Гэвина убеждать не нужно. За две минуты он вытягивает из мистера Миллса всё, что ему нужно: жертва — некто Майкл Грэхэм, «постоянный клиент и вполне приличный мужчина» — найден мёртвым «вот в этом самом номере», вторая жертва — танцовщица Блэр — без сознания, но жива, когда её привели в чувство, рассказала, что нападавшей была девушка. Словесное описание совпадает с фотороботом Трейси. Получить цифровое подтверждение оказалось невозможно, так как из-за удара головой у Блэр не только сотрясение, но и повреждён чип, а одна из линз треснула прямо в глазу. — Ваш парнишка уже занимается этим, — как бы между прочим говорит Бен. — Приехал минут за десять до вас, может, уже что получилось. Это тоже Гэвину повторять дважды не приходится. — Эй, детка! — В комнату он влетает как раз, когда Коннор, сосредоточенно нахмурившийся, настраивает что-то в переносном терминале, присев на колени возле закутанной в плед бледной девушки. — Шустро ты. Раньше выехал? — Привет, Гэвин. Да, меня вызвали до тебя, — он оборачивается через плечо, коротко улыбаясь, и снова склоняется перед пострадавшей. — Хорошо, Блэр, сейчас будет немного неприятно. Ваш чип, следовательно, ваша внешняя память, достаточно пострадали, поэтому пока я буду искать интересующую нас информацию, вас может слегка подташнивать. Девушка кивает. На её лице несколько заклеенных пластырем ссадин, левый глаз закрыт стерильной повязкой. Она протягивает Коннору дрожащую ладонь, и он уверенно и осторожно обхватывает её запястье пальцами, соединяя пэй-палмы. Открытый глаз девушки мутнеет, в глазах Коннора тоже будто бы мелькают строчки программного кода, и Гэвин отходит, чтобы не мешать, к Андерсону и Коллинзу, задумчиво изучающим труп Майкла Грэхэма. — Грязно сработано, — замечает Рид. Конечно, не двадцать восемь ударов ножом, как у Ортиса, но рана на шее выглядит мерзко — будто этому несчастному голову откромсать хотели: от подбородка до уха и дальше до затылка, откуда очень неаккуратно был вырезан чип. Линзы тоже чуть не с глазами вытащены, и Гэвин сперва даже сомневается, что это их дамочка. Та действовала оба раза импульсивно, но методично, а тут… — Отпечатки? Другие следы? — Ничего пока, — качает головой Бен. Андерсон, рассматривающий живописные следы от ногтей на плечах убитого, вздыхает. — Эти вроде бы та девочка оставила, — Коллинз машет рукой на танцовщицу, — но станет окончательно ясно после анализа на ДНК. — Ага, — криво улыбается Гэвин, хотя и не надеется, что их Трейси так прокололась — скорее её что-то сильно потрясло, напугало, может быть. Состояние аффекта. — А этот кто? — Андерсон кивает на жмура. — Что за тип? Пробили? — Да так, ничего особенного. — Бен пожимает плечами, протягивая Хэнку планшетку с досье. Гэвин заглядывает ему через плечо — действительно, ничего: Грэхэм простой зажравшийся хмырь с бабками и одним закрытым иском за плечами — от бывшей жены за избиение. И главное — с «Киберлайф» не связан совсем, ни по работе, ни как-либо ещё. — Если это действительно наша дамочка, — задумчиво тянет Андерсон, — то что-то в нашем профайле не сходится. Почерк неряшливый, непонятная жертва. Свидетель вон. Хорошо, конечно, если это Трейси делает ошибки, хоть и маловероятно… Гэвин высказаться не успевает. Девочка-танцовщица неожиданно громко всхлипывает и валится без чувств на кресло. Коннор тоже вскрикивает, тише и более хрипло, тоже падает — спиной вперёд отшатываясь от неё, отбрасывая бледную руку, чтобы прервать контакт — и Гэвин бросается к нему. — Эй, лапушка, ты как? — Он осторожно помогает ему сесть, поддерживая за поясницу, и несколько долгих мгновений напряжённо вглядывается в побледневшее, покрывшееся испариной лицо. Краем глаза Рид замечает, что рядом на колени опускается Хэнк, а Коллинз наклоняется над отключившейся танцовщицей. — Ты как, хороший мой? Коннор долго молчит. Его взгляд какой-то бессмысленный, отсутствующий, губы распахнуты, будто в удивлении, и оживает он только тогда, когда Андерсон легонько хлопает его ладонью по щеке. — Что, увидел чего? — спрашивает он, а Коннор, моргнув пару раз и, наконец, сфокусировав взгляд на их лицах, нервно вздрагивает и резко порывается встать. Гэвин ловит его за плечи, поддерживая и помогая подняться на ноги. — Конни, детка, ну ты что? Но Коннор отмахивается от него. Всё еще не произнося ни слова он поправляет галстук, отряхивает пиджак и брюки, волосы приглаживает — Гэвин видит, что его губы шевелятся, но не слышит слов — потом натыкается взглядом на тело Грэхэма и вздрагивает опять, отскакивает вон на несколько шагов, издавая какой-то странный полувсхлип и прикрывая рот ладонью. — Какого чёрта, парень?.. — начинает Андерсон, но Коннор не даёт ему сказать, выдавая уже привычную для Гэвина эмоциональную лавину слов. — Они здесь… они здесь всё могут делать, абсолютно всё, и никому ничего не будет, это же неправильно! Они их покупают и делают, что хотят… Блэр… Этот человек всегда её брал, каждый раз… и это не один год… Он был ненормальный, люди так не делают, нормальные люди так не делают, как он!.. Каждый раз были шрамы… и много крови… Она не жалеет, что его больше нет. Она бы сама рано или поздно, если бы не так… Он каждый раз так улыбался, когда бил её!.. Люди так не делают!.. Он вздрагивает, когда Гэвин касается его плеча, и переводит на него тёмный испуганный взгляд. — Я видел через линзы, — шепчет он. — Её глазами. Раньше так не было, не приходилось… Как будто всё это со мной!.. — Успокойся, — Гэвин осторожно касается ладонью его щеки, поглаживает большим пальцем. И старается не моргать, чтобы как можно дольше удержать этот его тёмный панический взгляд. — Успокойся. Дыши ровно. Это не твоя боль. Не твой страх. Правда? — Правда, — неуверенно как-то отвечает Коннор, но дрожать перестаёт, и выражение его лица скоро становится не таким перепуганным, а потом Коллинз спрашивает «Так это девчонка его пришила?», и он опять дёргается, оживляется, но руку Рида с щеки не смахивает — переводит взгляд на Бена, потом на Андерсона, назад на Гэвина. Гэвин видит, как на несколько секунд его взгляд становится привычно мутным, в никуда, как хмурятся брови. А потом Коннор вдруг резко срывается к выходу — Рид едва за рукав ухватить успевает. — Куда?.. — кричит он, но Коннор перебивает нетерпеливо. — Это Трейси! Ваша Трейси. И, скорее всего, всё ещё здесь — нужно искать, пока не поздно. Но вы не сможете, камер нет, а я знаю как. Я считаю. Я составил маршрут, но нужно быстрее! И Гэвин понимает, Гэвин, чёрт возьми, понимает — в «Раю» действительно нет традиционных камер: так мнительные клиенты чувствуют себя в большей безопасности, думают, что их не смогут записать, но их записывают — у каждой девушки из танцовщиц, у каждого парня есть линзы и чип! Маршрут он составил, блядь! — У тебя мозги закипят, идиот, пока всех отсканируешь, — шипит он Коннору, впервые за эти их сложные отношения уповая на феромоны альфы, давит — старается давить — одним только взглядом в надежде, что омежьи инстинкты возьмут верх, и Коннор не пойдёт. Но Коннор стряхивает его руку и вылетает за дверь. Гэвин смотрит ему вслед, кажется, очень долго, пока за спиной не раздаётся смешок Коллинза. — Господи, они точно ещё не поженились? — Я тебе приглашение пришлю, — отшучивается Хэнк, и Гэвин очень хочет вмазать ему, потому что, ну, как можно быть таким тупицей — ему что, всё равно, что этот ненормальный собрался искать эту сраную Трейси таким вот способом? Серьёзно?! — Да пошли вы! — рычит Гэвин и вылетает в зал следом за Коннором. В клубе, несмотря на убийство, полно людей — конечно, менеджер, сука, побоялся огласки — в ближайшем зале грохочет музыка, туда-сюда курсируют клиенты под руку с полуобнажёнными дамочками. Гэвин высматривает знакомую спину в сером пиджаке, но в полумраке видно херово. — Коннор! — кричит он на пробу, но, блядь, тоже без толку. — Коннор, твою мать! — Вы ищете того милашку полицейского, который меня сканировал только что? — дёргает его за рукав одна из проходящих мимо девиц — рыженькая и миленькая, в тёмно-синем белье — и тычет рукой в сторону выхода. — Он туда побежал, в синий зал. И Гэвин, кажется, так спешит, что забывает сказать спасибо — в два прыжка буквально пересекает зал, распахивает шторки, оглядывается по сторонам, как раз вовремя, чтобы заметить Коннора на противоположном конце. Он сосредоточенно пялится в никуда, просматривая через коннект запись с линз парня-уборщика — в синем неоновом свете лицо Коннора сияет неестественной бледностью, а под носом — Гэвин прекрасно видит это через весь зал — кровь, вялой струйкой стекающая к губам, яркая и чёрная в этом царстве синевы. — Вот мудак фанатичный, — ворчит Гэвин сквозь зубы и пробирается к Коннору, расталкивая людей и то и дело матерясь вместо извинений. Глаз с него он старается не сводить, поэтому с каждым шагом то наступает кому-то на ногу, то локтем пихает, но, оказавшись на месте, всё равно своего Конни не застаёт. — Ну и куда ты, дурак ты сраный! — Кажется, в сторону служебных помещений, — подсказывает уборщик, спасибо ему, блядь, огромное, и Гэвин бежит туда. Издали он видит своего Конни — как он, пошатываясь от перенапряжения, смазывает кровь под носом и, на секунду прислонившись к стене рукой, оставляет на синеве яркий кровавый росчерк. Как он хмурится, головой трясёт, сжимая окровавленными пальцами переносицу в знакомом уже жесте — как он всегда делает, когда голова болит — как быстрым, но нетвёрдым шагом идёт в сторону служебной двери. Толкает её от себя и проскальзывает внутрь. Гэвин мчится за ним, проклиная всё на свете — упрямого Коннора, возомнившего себя вдруг крутым копом, себя самого, хренового альфу, который не сумел его остановить, Андерсона-ушлёпка, который, кажется, за ними не побежал. Эту ебучую Трейси, которая, если верить Коннору, пряталась где-то здесь. Гэвин весь холодеет от мысли, что Конни сейчас в любую секунду может нарваться на эту чокнутую бабу в тёмной подсобке. А у него даже оружия нет. По протоколу. От мысли, что им с Коннором не обязательно расставаться, что остаться одинокими — достаточно одному из них умереть — Гэвина натурально тошнит. Он сглатывает желчь, облизывает губы, замерев на секунду возле кровавого мазка пальцами Коннора на стене, и старается не представлять в гробу ни себя, ни своего Конни. А потом из-за двери доносится вскрик, вскрик Коннора, Гэвин не может ошибиться — тянется и обрывается на середине что-то свистящее, похожее на «стой» — и сердце у него ухает в пропасть. Он выхватывает пистолет, с ноги вышибает блядскую дверь и бросается в темноту. И больше ни о чём не думает — ни о хорошем, ни о плохом.