The Lark in the Hunter's net

Человек не может двигаться вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний.

      Дом Джейн Калверт располагался в Лондоне, на Хеннинг-стрит, как обычный дом магла, не защищенный никакими чарами — и это несмотря на то, что Калверт была чистокровкой. Джейн переехала туда, едва закончив Хогвартс и поступив на работу в больницу святого Мунго — она всегда мечтала быть целительницей, и исполнила свою мечту. Насколько Ричард помнил, она получила лишь одну «выше ожидаемого» — по травологии, все остальные оценки на ЖАБА у нее были исключительно «превосходно». Сейчас, спустя восемь лет, она возглавила отделение отравлений зельями и растениями на четвертом этаже — токсикологию, проще говоря. Высокая должность — но он никогда не сомневался в ней, хотя Джейн, смеясь, всегда говорила, что он гораздо умнее ее.       Мракоборец позвонил в дверной звонок. Интересно, как Калверт справляется с этими магловскими штучками — волшебница, выросшая в семье волшебников? Или с совами, например? У целительницы с самого детства была шикарная полярная сова, которую она назвала романтичным именем Аврора — куда там Ричарду с его сипухой Дайан, или даже Коннору, которому отец при поступлении купил филина, который его брат — истинный когтевранец — назвал Мерлином?       Как раз уханье Авроры Ричард и услышал в первую секунду. Во вторую — шорох шагов, и наконец в третью — скрип двери. Джейн широко улыбнулась ему — но в глаза, как обычно, не посмотрела. Решила не бередить старые раны. Мракоборец отметил про себя, что одета девушка была совсем не как волшебница — футболка, джинсы. После номенклатурных мантий и костюмов Министерства взгляд просто отдыхал.       — Рич, как я рада тебя видеть! — она не торопилась обнимать его, и это было снова как всегда. Поэтому мракоборец сделал этот важный шаг первым и обнял ее — не слишком крепко, но и не подобно «лондонскому мосту». Без фальши. — Заходи скорее, я уже поставила чайник.       На кухне волшебница парой движений палочки расставила чашки, налила в них кипяток, подтянула сахарницу, конфеты, печенья… Ну да, она же всегда была известной сладкоежкой, которая иногда даже не гнушалась стырить что-нибудь прямо с кухни Хогвартса. Ричард усмехнулся, беря в руки чашку.       — Спасибо, Джейн.       Волшебница, вздохнув, взмахнула палочкой, гася огонь под чайником. Жидкость обжигала горло — Калверт что, добавила туда огневиски? Мракоборец поневоле закашлялся, и Джейн, виновато улыбнувшись, села напротив него и подтянула к себе свою чашку:       — Совсем забыла, что ты не очень любишь горячее.       — Все в порядке.       Они сидели, пили чай и молчали — как пять, как десять лет назад, словно и не было этого времени, словно они по-прежнему оставались детьми. Девушка рассеянно крутила в руках палочку — жест, который сам Ричард позаимствовал именно у нее. Странно, но несмотря на то, что Найнс никогда не был влюблен в Калверт, она все равно словно проникла в его вены, пустила корни в организме, опутав ими его душу. Он не мог представить себя без нее, без ее спокойного, тихого голоса, легких жестов заботы и нежности, ее вечного ожидания чуда. Они оба знали, что этого не произойдет — но не ждать она не могла, и Ричард чувствовал себя виноватым.       Как же давно это все началось… Словно тысячи вечностей назад. Джейн, старше его на год, как-то сразу взяла шефство над пугающимся поначалу всего первокурсником-слизеринцем. Год шел за годом, шефство переросло в дружбу, а дружба между мужчиной и женщиной, как всегда, во что-то большее. Когда Найнс учился на пятом курсе, а Калверт — на шестом, по всему Хогвартсу ходили слухи о том, что они пара. Ни подтверждать, ни опровергать их они не спешили, их все устраивало и так — по крайней мере, Ричарду так казалось. Для него Джейн, как он думал, всегда была чем-то вроде костыля — штука нужная, если ты в беде, но не необходимая, если все хорошо. С Калверт было весело зависать, но не более того.       Однако на найнсовом шестом курсе, на уроке зельеварения, Ричарду отчетливо стало понятно, что это далеко не так.       Самое опасное зелье в этой комнате. Конечно же. Взгляд Ричарда остановился на небольшом котелке с перламутрово-голубым зельем, пар на которым поднимался спиралями.       — Ну, мистер Найнс? — профессор Слизнорт всегда отличался особой чуйкой в отношении студентов. Вот и сейчас она его не подвела.       — Амортенция, — спокойно констатировал Ричард, слегка кивая на котелок. Профессор одобрительно посмотрел на студента:       — Пять баллов Слизерину. Да, Амортенция действительно самое опасное зелье в этой комнате. Любовь — вернее, наваждение, внушенное этим напитком, заставляет выпившего его творить ужаснейшие вещи, полностью подчиниться чужой воле…       Ричард, отключив восприятие ударившегося в философию Слизнорта, неспешно вдохнул пар. Каждый из составляющих его ароматов удивительным образом не смешивался с другими, так что его можно было легко отличить. Мята и клубника, лаванда, яблоко и корица.       Найнс слегка нахмурился. Лавандой благодаря мешочкам, развешенным в укромных уголках, пахло дома. Мята, клубника — это запахи Коннора. Мятная зубная паста и клубничный джем, который он любил до каких-то невообразимых пределов. Но яблоко и корица? Они казались знакомыми и были связаны с Хогвартсом, но слизеринец совершенно не мог вспомнить, где именно он его слышал.       В тот день все шло наперекосяк. У обычно собранного шестикурсника практически все валилось из рук — не в последнюю очередь из-за этой внезапной загадки. Яблоко и корица… Во имя Мерлина, что еще он любит настолько сильно, что это даже было слышно в Амортенции?       Ричард сердито бросил учебник на стол — обложка едва не оторвалась. Джейн удивленно посмотрела на него поверх «Расширенного курса зельеварения».       — Ничего не получается, — пробурчал Найнс во ответ на ее вопросительный взгляд. — Я проторчал в кабинете долбаных три часа, но так и не смог трансфигурировать это чертово перо феникса в трижды проклятый кусок пергамента!       Слизеринец рухнул в кресло у камина и мрачно уставился в огонь.       — Ты просто устал, — Калверт пододвинула свое кресло ближе к его. — Не переживай. Фениксы обладают слишком мощной магией, с их перьями не так просто что-то сделать.       — Нет, это просто я безнадежное днище, — безапелляционно заявил слизеринец. Девушка устало вздохнула — подобные заявления от шестикурсника ей слышать было не впервой.       — Это не так, и ты это знаешь, — повторила она слова, которые Найнс получал в ответ на свое нытье бесчисленное множество раз. — Подумаешь, какое-то перо, другие и этого не могут. Иди-ка сюда.       Джейн мягко обняла его, заставив все беды отойти на второй план. На Ричарда тихо повеяло ее запахом и Найнс наконец понял. От Джейн Калверт еле уловимо пахло яблоками и корицей.       От нее и сейчас пахло так же. Яблоко и корица. Третий по важности человек в его жизни — после Коннора и отца. И всех троих он каким-либо образом ранил, даже против собственной воли.       — Ричард, что происходит? — Джейн отставила чашку и посмотрела мракоборцу прямо в глаза. Она делала так очень редко — и всегда для того, чтобы что-то прочитать в глубинах его души. Ей, впрочем, никогда до конца это не удавалось, как и никому другому. Даже Коннору. Найнс очень хорошо умел скрывать свои чувства, когда хотел. Но сейчас — сейчас она смотрела на него, и он понимал, что она всегда знала больше, чем показывала.       — Ничего… — протянул мракоборец, но волшебница покачала головой:       — Я знаю тебя двенадцать лет. Двенадцать лет, Рич. Неужели ты думаешь, что можешь провести меня? Расскажи мне.       — Джейн…       Что он мог рассказать ей? Признаться в своем главном преступлении? В том, почему он тогда сказал ей нет — хотя все звезды мира подталкивали его к тому, чтобы сказать да? Почему он разбил ей сердце? Почему в одну из ярких осенних ночей на шестом курсе они, как иногда бывало, поссорились, и она выкрикнула тогда слова, на которые он сам был не способен?       — Я не могу тебя потерять. Я и так тебя почти потерял! И если бы я не написал тебе, то это точно бы произошло!       — Чего ради ты говоришь мне это? — сердито закричала девушка, когда слизеринец, едва не задохнувшись, на секунду замолчал. — Ты никогда бы не потерял меня и ты знаешь это, ты знаешь, что я никогда не смогу уйти, потому что, черт возьми, я люблю тебя, Ричард!       Она выдохнула это в пустоту кабинета и вдруг замерла. Краска стремительно сбежала с ее лица — потому что Ричард тоже застыл, стоя рядом с ней, чувствуя, как внутри что-то разбивается, внутри нее — но и внутри него тоже.       Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.       Слова эхом отдавались в голове. Джейн, бледная, как полотно, отвела взгляд в сторону окна.       «За что? За что ты так со мной?» — Найнсу хотелось кричать от бессилия. Она была нужна ему, она была важна для него, он любил ее — но любил как сестру, как самого лучшего друга, и не мог изменить этого. Не потому, что он этого не хотел — потому, что его сердце было уже занято. Занято запретным, опасным, глупым — но настоящим чувством, и в нем просто больше не было места.       — Прости.       Он уронил это пустое слово в тишину.       Прости. Прости. Прости за то, что причиняю тебе боль одним лишь своим существованием. Найнс знал, что такое чувствовать себя оставленным, покинутым из-за невозможности хотя бы коснуться того, кого любишь. Слизеринец хотел бы ослабить эту боль — но единственное, что могло ее ослабить, было выше его возможностей. Он не мог ломать себя — да и не был уверен, что сама Калверт это одобрит. Не за это она его — сердце пронзило битым стеклом — полюбила.       — Все в порядке.       Она храбрилась. Ничего не было в порядке. Ричард представлял, сколько бессонных ночей она провела, думая о том, что не может быть возможным, роняя горькие, злые слезы разбитой мечты в подушку. Мысль об этом злила его помимо собственной воли. Он не хотел причинять боль кому-либо, а тем более ей. Злила — и выводила его из себя.       — Думаешь, я никогда не размышлял о том, что у нас все могло бы получиться? — он закричал. Снова. Джейн, бледная настолько, что ей позавидовало бы любое хогвартское привидение, молчала — и это молчание распаляло его еще больше.       — Мы сами разбиваем себе сердца. Никто не заставляет нас влюбляться в других людей, кроме нас самих.       Он выплюнул это ей в лицо — сделал все, чтобы не чувствовать себя виноватым, чтобы переложить эту вину на нее. Ужалил в самое сердце, самым смертельным ядом. Никто не заставляет нас влюбляться — никто, но ставить это в вину — значит, расписываться в собственном бессилии и злобе. Ненависти — в первую очередь не к тому, кто влюблен, а к самому себе.       Слизеринец думал, что Калверт расплачется — хотя, зная ее, такой исход маловероятен. Скорее она будет молчать. Но семикурсница внезапно улыбнулась:       — Да. Ты прав.       Это обезоруживало. Обескураживало. Может, поэтому вопрос, который он задал, прозвучал гораздо агрессивнее, чем ему хотелось:       — Чего ты хочешь, Джейн?       — Решать тебе, — она по-прежнему не поворачивала головы. А Найнсу… Найнсу не хотелось ничего решать. Любое его решение причинит кому-либо боль, а слизеринец знал, что он не сможет взять на себя такую ответственность. Он был в замешательстве — наверное, первый раз за очень и очень долгое время.       — Я не буду ничего решать. Выбор за тобой.       В эту секунду он почти ненавидел себя. Но у него не хватало силы. Не хватало ее стержня. Она была сильнее — хотя бы потому, что с гордо поднятой головой несла свое чувство и не прятала его от окружающего мира. Однако взваливать на нее такое… Ответ слизеринцу был известен задолго до того, как девушка заговорила. Он знал ее слишком хорошо — и по-другому она сказать просто не могла.       — Ну, раз ты не можешь дать мне большего, думаю, мы должны быть друзьями.       Он физически чувствовал, насколько тяжело ей далась эта простая фраза. Друзья. Они оба знали, что она будет хранить надежду. А он никогда не сможет ее исполнить.       Прости, родная. Прости.       Ричард открыл дверь класса и жестом пригласил ее выйти. Нужно было возвращаться. Девушка молча последовала за ним по каменным коридорам замка.       — Рич. Посмотри на меня.       Он вздрогнул, очнувшись от воспоминаний, но подчинился — всегда подчинялся ей, если понимал, что проиграл. Джейн молча коснулась его руки — не так, как обычно. Ее касания всегда были мимолетными, но крепкими — он понимал, почему. Он не мог дать ей большего — и она довольствовалась малым, но совсем с пустотой остаться не могла. Но сейчас… Сейчас это больше выглядело как попытка достучаться, донести что-то, что волшебница не могла сказать словами. Жест спокойствия.       — Джейн, я… Мне трудно выбрать.       — Трудно выбрать между долгом и тем, кого ты любишь?       Ее рука была холодной — даже холоднее, чем у самого Найнса. Мракоборец пораженно посмотрел на нее:       — Как давно…       — Не глупи, — раздраженно перебила его целительница. — Если этого не замечали другие, это вовсе не значит, что этого не замечала я. И я была счастлива, правда, потому что единственный, кому я была согласна проиграть, и был, пожалуй, только Коннор. С твоим братом мне было не тягаться.       — И ты…       — Не осуждаю. Я же люблю тебя, придурок.       Она сказала это буднично, как будто озвучивала прогноз погоды на вечер. Смирилась со своим поражением — в этой фразе не было ни боли, ни холода, ни обвинения, только принятие. И констатация. Девушка взмахнула палочкой, подливая очередную порцию кипятка из чайника в чашки. Найнс опустил взгляд — да, так носить свое одиночество могла только Калверт. Бесстыже и даже с вызовом. В чашке на поверхности коричневой жидкости кружили чаинки. Джейн вздохнула:       — Обычно это ты меня обвиняешь в молчании. Но сегодня ты сам сохраняешь тишину. Если тебе нужен мой совет — я тебе его не дам, поскольку не имею права. Могу только сказать, что если бы мы стояли напротив друг друга, держа палочки наизготовку, я бы позволила тебе выстрелить Авадой. У тебя нет никакого выбора, Ричард. Ты не сможешь сделать ему больно — ты скорее предпочтешь сделать больно сам себе.       Это была правда, настолько очевидная, что Найнс даже поразился, почему он сам даже не думал об этом. Наверное, потому, что думать об этом не хотелось — даже сейчас, когда Джейн ткнула его в это носом.       — Но я должен, — прошептал он. — Если не я, будет еще хуже.       — Я знаю, — девушка снова сжала его руку. — Иногда долг — это смерть любви. Но иногда и любовь — смерть долга. Тебе не нужно его ранить — тебе нужно его спасти. И это будет самым правильным решением.       Правильным ли? Есть ли еще шанс спасти Коннора? А может, уже нет? Как спасти того, кто этого, возможно, не хочет?       Они смотрели друг другу в глаза — близко, не отрываясь, словно стремясь утонуть во взгляде друг друга. Зрачки Джейн были расширены до предела — и это довольно больно било по Найнсу. Как так можно? Как можно любить так — ничего не требуя, ничего не ожидая, просто любить и все? Если бы он только мог…       Он разорвал контакт первым, довольно неуклюже — ножки стула скрипнули, когда он резко встал. Если бы он только мог — но он не может. Целительница тоже встала, взмахнула палочкой — чашки полетели в раковину — и испытующе посмотрела на мракоборца. Снова вздохнула.       — Без глупостей, Найнс. Хорошо?       Он не мог обещать ей этого. Хотя бы потому, что его работа постоянно подразумевает какие-то глупости. Но Ричард кивнул. Нечего лишний раз нервировать человека. Впрочем, по взгляду Джейн он понял, что она не очень-то ему поверила.       На улице шел снег с дождем — противная зимняя лондонская погода. Дверь за его спиной захлопнулась — словно в очередной раз отрезая кусочек прошлого. Сколько их еще было, этих кусочков, которые нужно было вспомнить — и от которых нужно было в конечном счете избавиться? Миллионы миллиардов воспоминаний, отдельных часов, минут, секунд — многое произошло словно вчера, так четко оно отображалось в памяти. Ричард двинулся по улице, закуривая на ходу очередную сигарету.       Как спасти того, кто этого не хочет? Вопрос снова всплыл в сознании. Разговор с Джейн ничего нового не дал — но и не должен был. Калверт — это якорь, Калверт — это маяк, твердая земля, она не создана решать проблемы — она создана для стабилизации его эмоций, для спокойствия и равновесия. И она дала ему это, помогла принять правильный выбор. Осталось только понять, как это сделать.       Ведь если бы Коннору нужна была помощь, он бы попросил — а Ричард бы пришел, несмотря ни на что, разрушая любые преграды. Ведь так было всегда, с самого детства.       И в тот судьбоносный вечер тоже было так. Найнс поневоле прикрыл глаза — картинка стала почти осязаемой. Он мог бы сбросить это воспоминание в Омут памяти — но не был уверен, что его не увидит кто-то другой. Это было его тайной, самой важной и главной в жизни — так что приходилось довольствоваться тем, что есть.       Мракоборец зашел в первое попавшееся кафе, все еще украшенное к Рождеству. Стащил с себя пальто и шарф, заказал имбирный латте — самый любимый его напиток, которого днем с огнем было не сыскать в волшебном мире. Волшебники вообще не очень жаловали кофе — и Найнс, страшный кофеман, частенько из-за этого страдал.       В отполированной столешнице отразилось неверной картинкой его лицо — уставшее, бледное, с блестящими лихорадочным огнем серыми глазами — и часть шеи. С тонким шрамом, словно от укуса зубов.       В тот судьбоносный вечер Коннор попросил помощи. И Ричард пришел — как и было всегда.       — Я не хотел, Ричард, я не хотел…       Коннор плакал, уткнувшись брату в плечо. Его трясло так сильно, что казалось, что на него наложили Проклятие призраков. Найнс встряхнул Декарта за плечи:       — Да что случилось! Перестань! Расскажи толком!       — Женский туалет на третьем этаже, — выдохнул когтевранец. По его щекам струились дорожки слез. — Я испугался, я не знал, что делать…       Найнс рванул прочь из класса трансфигурации, оставив брата за закрытой дверью. Что бы Коннор не сделал, это нужно было поправить. Срочно. Каждый его косяк болью отдавался в сердце слизеринца — потому что если уж Декарт косячил, то это всегда было по-крупному. И всегда было связано с болью и кровью. Он словно притягивал к себе насилие.       Туалет девочек на третьем этаже был абсолютно пустым — если не считать луж воды, которые в неверном лунном свете, проникающем через окна, почему-то были необычно темными.       — Люмос Максима.       Заклинание, вырвавшись из палочки Найнса, осветило практически каждый уголок комнаты. Ричарда слегка замутило против его воли. Кровь. Именно она, смешиваясь с водой, давала эффект черноты в слабо освещенном до этого помещении. Что же здесь произошло? Или дело только в крови? Нет, должно же было быть что-то еще — вряд ли Коннор сидел бы в таком шоке просто из-за разлитой алой воды. Но что?       — Ревелио, — прошептал слизеринец. Он делал это с неохотой — интуиция, граничащая практически с предсказанием, буквально вопила, что ему не понравится то, что он сейчас увидит. И ему действительно не понравилось.       Первые секунды Найнс стоял, остолбенев, словно не веря своим глазам, тому, что он видит. Нет. Нет. Невозможно. Чтобы Коннор… Такое? Нет, черт возьми, нет! Его брат не способен на это!       Но тело девушки с широко раскрытыми глазами, все в порезах, царапинах говорило совершенно иное.       Ричард потрясенно рухнул на колени рядом с ней. Гриффиндорка. Он знал ее достаточно хорошо. Эвелин Хайд, шестикурсница, все время бегала за его братом, которому претило такое внимание. Но не мог же он, в самом деле… убить ее? Просто потому, что она к нему липла? Черт возьми, это не в стиле Коннора — это вообще ни в чьем стиле! Каким же чудовищем надо было быть, чтобы сотворить такое?       Вода промочила брюки, которые противным холодом начали липнуть к лодыжкам. Ричард попытался прощупать пульс. И он был — довольно слабый, еле ощутимый, но все же он существовал — и давал слабую надежду на то, что девушка выживет. Целитель из него хреновый, конечно же, но он не мог оставить ее так и броситься в больничное крыло за подмогой, ничего не сделав — это было не в его характере. Слизеринец глубоко вздохнул. Так, что он знает о медицинских заклинаниях? Ферула? Эпискеи? У вроде нее ничего не сломано, не подойдет… Чем можно залечить раны? А, точно.       — Вулнера санентур, — забормотал Найнс, проводя палочкой над наиболее глубокими ранами Эвелин, которые быстро начали затягиваться. Так, уже лучше. Но бросить ее… Мало ли что случится?       — Агуаменти.       Вода полилась из палочки Ричарда, быстро смешиваясь с тем, что уже было на каменном полу и разливаясь все дальше, доходя до двери и просачиваясь сквозь доски. Отлично. Теперь можно будет отговориться тем, что он увидел воду и поэтому зашел в девчачий туалет… Поиск причины того, что он делал в коридоре в полпервого ночи, Найнс решил отложить на потом. Сымпровизирует, придумает что-нибудь. Не в первый раз.       Оставалось последнее. Слизеринец поймал себя на том, что его трясет. То, что он собирался сделать, было… неправильным. Очень неправильным. Но он должен был защитить того, кого любит, и если это означало совершить преступление, он был готов на это пойти. Ради брата — ради любимого человека — он был готово на что угодно. Ричард глубоко вздохнул, и, сосредоточившись, наставил волшебную палочку в лицо гриффиндорки.       — Обливиэйт, — практически неслышно прошептал он, в глубине души понадеявшись, что он ничего ей серьезно не повредит и сотрет лишь воспоминания об этом дне.       Эвелин могла бы рассказать, что произошло с ней, но Найнс не хотел этого знать — Коннор все равно поведает это ему… Или же он боялся, что версия Коннора не совпадет с версией девушки? Нет, какая глупость. С чего бы ей не совпасть? Коннор не будет ему врать. Коннор — его брат, зачем ему… Нет, нет, даже если это что-то ужасное — сердце Ричарда кольнуло болью — когтевранец расскажет ему все, как было. Никаких сомнений.       Как Ричард и опасался тогда, очень трудно было объяснить профессору Долгопупсу, что он делал в коридоре третьего этажа в такое время. Еще труднее было объяснить, что случилось с Эвелин — нужно же было невзначай не проколоться. Врать Найнс всегда умел мастерски, но тогда, в полнейшем шоке, он довольно слабо контролировал себя.       Вдвоем они смогли доставить гриффиндорку в больничное крыло, где слизеринец получил порцию похвалы от мадам Помфри за грамотный подход к лечению. Профессор травологии взял с него клятвенное обещание вернуться в гостиную Слизерина — но Ричард туда, конечно же, не пошел. У него были дела куда важнее, чем соблюдение школьных правил.       — Коннор.       Его голос был глубже, бархатнее, чем обычно. Ричард медленно пересек класс трансфигурации. Встал на колени перед братом. Положил руки ему на плечи, заставив его поднять зареванное лицо.       — Рич, ты весь мокрый… — пробормотал Коннор, глядя ему в глаза — затравленно, как пойманный в ловушку дикий зверь. Найнс мотнул головой:       — Да это неважно. Расскажи мне, пожалуйста, что случилось.       — Экскуро, — вместо ответа прошептал Декарт, направив палочку на слизеринца. Вода и кровь немедленно исчезли с его мантии и брюк. Ричард нахмурился:       — Не уходи от ответа. Что произошло с Эвелин?       — Ты возненавидишь меня, Рич, — голос Коннора был невероятно тоскливым. Он смотрел и смотрел Ричарду в лицо, неотрывно, словно пытаясь понять, что испытывает его брат. Серо-голубые глаза в ответ наливались теплотой, растапливающей невероятный холод убитых шоком карих. Найнс лишь сжал крепче его плечи:       — Я не смогу ненавидеть тебя, даже если мне будут угрожать Авадой или поцелуем дементора. Ты для меня дороже всех на свете. Пожалуйста… Я хочу знать правду.       — Я использовал на Эвелин Хайд Империус, — тяжело, нехотя, каким-то неживым голосом признался когтевранец, не отводя взгляда. Свет в карих глазах, живые золотистые искры, которые всегда в них были, и которые так нравились Ричарду, начали тускнеть и гаснуть.       — Зачем, Коннор? — Найнс был поражен, но сумел это скрыть — ему всегда довольно хорошо удавалось прятать эмоции. Особенно от Коннора — незачем было ему знать, какие страсти бушевали в его душе, когда младший брат смотрел на старшего.       — Я не хотел, Рич, — слова полились из семикурсника невероятно быстро, вперемешку с новой порцией слез, — я не хотел, я всего лишь хотел внушить ей «Уходи!», но что-то пошло не так, и она сорвалась, начала наносить себе порезы, я хотел остановить ее, но у меня не получилось, я испугался, вроде наложил на нее Маскирующее, не помню даже…       — Коннор, — попытался прервать старшего младший, но какой там! Лавинообразный поток мыслей Декарта было не остановить:       — Почему, ну почему они все липнут ко мне? Я же не особенный, не умный, не красивый, я такой, как все, почему? Я ведь никому не могу ответить взаимностью, я никого из них не люблю, я никогда никого из них не полюблю, потому что я люблю только…       Он запнулся и в его глазах отразилось удивление — словно он совершенно забыл, кому он это говорит. Внутри Ричарда что-то оборвалось.       Я люблю только… Кого? Кого, Коннор?       В классе повисло неловкое молчание. Декарт явно не знал, куда себя деть после такой порции откровений. Найнс боялся сказать хоть слово — любая мысль о том, чтобы узнать имя той счастливицы, в которую влюбился его брат, причиняла ему невыносимую боль. Это неправильно. То, что он чувствует, не должно существовать. Они братья. И он должен любить его как брата. Не больше. Демоны буквально поглощали его изнутри, разрывали, дробили на куски. Но они вдвоем по-прежнему смотрели друг другу в глаза — Ричард просто не мог отвести свои, даже осознавая, какие бесенята сейчас пляшут под его слоем льда.       И он с удивлением увидел, что точно такие же бесенята пляшут в глазах Коннора.       Не может быть.       — Кого ты любишь? — негромко проговорил Найнс.       — Какая разница? — еле слышно ответил брат. — Взаимности мне все равно не видать.       — Дурак ты, Коннор.       Они приблизились друг к другу настолько, что видели собственные отражения в глазах смотрящего. Невероятно, безотчетно близко, практически касаясь друг друга кончиками носа.       — Все будет хорошо, — прошептал Ричард. — Я все затер. Никто тебя не заподозрит.       — Ты был в опасности, — зрачки Декарта были настолько расширены, что практически закрывали собой радужку. Ну да, он же еще без очков… Слизеринец мотнул головой:       — Никакая опасность меня не остановит, если я захочу спасти тебя.       — И все же… — снова начал Коннор, и Ричард едва не взвыл. Хватит. Хватит оправданий, объяснений, занудства. Хватит. Иначе момент, наполненный особой магией — которую нельзя было выучить, понять, только почувствовать — навсегда уйдет. И они оба — именно оба — пожалеют об этом.       Единственная возможность заткнуть когтевранца была очевидна, и Найнс ей воспользовался — несмотря на то, что его разум орал, что это аморально и что так делать нельзя. Плевать. Он слишком долго держал своих демонов в узде.       Глаза брата расширились от удивления, но он не оттолкнул его — наоборот, вцепился так, как будто он потерпел кораблекрушение, а Ричард был единственным обломком, что мог держать его на плаву. Найнс целовал и целовал его, снова и снова, и никак не мог остановиться. Он и подумать не мог, что так сильно этого хотел.       — Оглохни, — пробормотал Коннор, на секунду отстраняясь, палочкой махая в сторону двери. Слизеринец улыбнулся — черт возьми, его брат истинный когтевранец, даже в такие секунды не теряет головы. В отличие от него самого.       Он потянул его на себя, и они оба рухнули на пол. Свою мантию Коннор снял давным-давно, еще когда Ричард нашел его, поэтому в сторону отлетела лишь черная мантия с изумрудной оторочкой. Потом два форменных свитера. Пуговицы рубашек тоже оказались расстегнуты довольно быстро — как настоящий чистокровка и когтевранец впридачу, старший из братьев воспользовался палочкой. Ричард же предпочел справиться сам — все равно у них обоих получилось разобраться с этим практически одновременно.       В ту секунду, когда стащенными оказались уже брюки, Найнс заколебался. Пути назад не будет. Сейчас еще можно повернуть обратно, попытаться закопать воспоминания — даже воспользоваться Забвением, если нужно. Но через минуту у него просто язык не повернется сотворить такое заклинание. Они еще могут остановиться. Не совершать ошибки — хотя никто из них явно не считал это ошибкой.       Но Коннор вцепился в него, обжигая прикосновениями своих пальцев, словно выжигая невидимые клейма на его спине.       — Не останавливайся, — прошептал он. — Только не останавливайся, Рич.       Он прав. Если они остановятся хоть на секунду, разум, мораль, страх, да какая разница, что! — непременно возьмут верх. И они об этом будут жалеть до конца дней своих.       То, что было дальше, практически стёрлось из памяти — вернее, слилось в каком-то ярком калейдоскопе в одну феерическую картинку-ощущение. Полустон-полушепот Коннора, шепчущего его имя в течение времени, которое, казалось, зависло в бесконечности. Постоянное движение, запахи кожи, волос — ощущение какой-то чистоты, свободы.       Найнс задумчиво потянул через соломинку только что принесенный официанткой кофе. Да, тогда они точно стали свободными. От предрассудков, от морали, от кровных уз. Они больше не были братьями. Они стали любовниками.       Очнулись они тогда только под утро, опьянённые и счастливые — как их никто не засек, до сих пор оставалось для мракоборца загадкой.       Коннор мягко, рассеянно накручивал на палец прядь каштановых волос брата. Ричард открыл глаза — произошедшее ночью казалось сном, мечтой, не более — но когтевранец под боком означал, что этот сон всё-таки был явью. Шестикурсник ощутил лёгкую ноющую боль на шее слева — словно от укуса. Может, это и был укус?       — Прости, — с виноватой улыбкой прошептал Декарт. — Мне было сложно контролировать себя.       — Все в порядке, — прошептал Ричард в ответ. Почему-то они не решались говорить в полный голос — может, потому, что не хотели разрушать магию прошлой ночи, стараясь протянуть мгновение ещё хоть ненадолго. — Я хочу, чтобы у меня осталось напоминание. Заживет.       Найнс кончиками пальцев коснулся шеи. Там, на левой стороне, лёгким тонким полулунным шрамом оставалась сиять метка той минутной слабости. То, что они сделали… повлекло за собой последствия. Приходилось быть осторожными на каждом шагу — ведь отказаться от близости они уже не могли. Поцелуи украдкой, редкие минуты в объятиях друг друга, нерегулярный секс по ночам в разных кабинетах — все в постоянном страхе, что их кто-то поймает. Коннор обычно лишь посмеивался над паранойей Ричарда — но и сам был дьявольски осторожен, заводя, например, для прикрытия мимолётные интрижки и невероятно, до дрожи в коленях беся этим Найнса. Сам слизеринец даже помыслить не мог о том, чтобы посмотреть на какую-нибудь девушку — разум начинал вопить, что это измена. Впрочем, Джейн всегда была рядом — достаточно близко и достаточно часто, чтобы поддерживать его имидж. А вот игры Декарта… Порой Ричард ловил себя на мысли — что тогда, что сейчас — что его брату просто нравилось вызывать у него ревность. Коннор всегда был недолюбленным ребенком — отец был довольно скуп на проявление каких-либо чувств. Возможно, вызывая ревность, Декарт просто хотел доказательств, что его действительно любят.       Иногда, впрочем, в своих стремлениях он слишком сильно перегибал палку. А они же еще и умножались на природный морализм…       — Ты же знаешь, что мы обречены.       Они лежали на полу класса заклинаний, с собранной в одну кучу одеждой под головой — и не чувствовали холода. Кончиками пальцев братья касались друг друга — но сегодня были как никогда далеки, и Ричард чувствовал это. Коннора что-то тревожило — даже эта фраза, брошенная вскользь, была сказана как-то… не так. Не с тревогой и страхом — скорее с принятием неизбежного.       Найнс с удивлением развернулся к брату:       — Откуда такие мысли?       — Просто, — старший смотрел в потолок. Его глаза, обычно светящиеся искрами даже в полумраке, сейчас напоминали два глубоких бездонных черных колодца. Слизеринец мягко провел рукой по его волосам:       — Не переживай впустую. Мы найдем выход.       — Какой выход, Рич? — Коннор тоже наконец-то развернулся лицом к брату. — Кто примет наши отношения?       — Мы можем уехать…       Они могли уехать куда угодно. В Америку, например. В Австралию. Да хоть куда! Снять с себя клеймо братьев, остаться просто парой.       — И бросить отца? — резко возразил Декарт.       Найнс лишь вздохнул. Артур был тяжело болен — и болезнь все прогрессировала и прогрессировала. Волшебники тоже были подвержены заболеваниям маглов. Джоан, побывав у них дома — и заставив Артура пройти диагностику в обычной больнице — уверенно заявила, что они имеют дело с неоперабельным раком Панкоста. Декарта-старшего нельзя было оставить. Он медленно умирал, и агония могла продолжаться ещё довольно долго — здесь не помогала ни магловская медицина, ни магическая.       — К тому же, мне кажется, что я полюбил другую, — внезапно отчётливо, чеканя каждое слово, заявил Коннор.       На секунду Ричарду показалось, что он ослышался.       — Это шутка такая? — нервно поинтересовался он у когтевранца. Тот снова отвернулся:       — Нет. И тебе неплохо было бы девушку найти. Пора это заканчивать.       Нет. Черт возьми, Мерлиновы кальсоны, это точно шутка. Или… Неужели поэтому они так редко встречались в последнее время? Неужели поэтому Коннор как-то странно, неуловимо менялся в лице, когда Ричард пытался его поцеловать и обнять? И даже сегодня — хоть они и были раздеты, потому что Найнс практически настоял на этом, никакой близости не было. Декарт по-прежнему дразнил его, манил, как свет свечи мотылька — и сжёг. Сейчас, полыхнув светом, сжег, неотвратимо и навсегда.       — Прости, Рич, — в голосе когтевранца, впрочем, не слышалось никаких угрызений совести. Чистый, ровный, холодный тон. Он подтянулся и попытался встать, но Ричард внезапно ощутил приступ почти неконтролируемого гнева. Чтобы все закончилось вот так? Ну уж нет!       Резко, агрессивно Найнс опрокинул брата обратно, сев на него верхом и вцепившись ему в плечи настолько сильно, что кожа под его пальцами стала мраморно-белой.       — Ты забыл, — рыкнул он, в эту секунду став неуловимо похожим на свою анимагическую сущность. — Ты дал обет.       — Я дал обет никогда сознательно не поднимать на тебя палочку, — спокойно ответил Коннор, однако в глазах его на долю секунды промелькнул страх. — Не больше.       — Я не про это, — прорычал Найнс. Он не закончил фразу, но они оба поняли, что он имеет в виду. Тогда, когда все произошло в первый раз, они пообещали друг другу, что никогда не предадут их чувство. Это было сказано в полубреду, шепотом, без всякого подтверждения — но оно и не было нужно. Сама их связь была достаточной цепью для скрепления обета, державшегося только на их совести. И теперь один собирался его нарушить — а второй не собирался это терпеть.       — Отпусти, — тихо попросил старший младшего. Ричард наклонился к его уху, с неким удовлетворением обнаружив, что он дышит слишком часто. Страх или желание?       — Не-а, — тихонько прошептал он ему на ухо, снова отстраняясь.       Зрачки Декарта были настолько расширены, что почти закрывали собой радужку. Верно говорят, глаза — зеркало души. Если бы он боялся Ричарда, они были бы сужены. Расширяются они лишь тогда, когда ты смотришь на то, что тебе нравится. Тогда какого же дьявола он несет? Что за мифические — а Найнс был уверен, что это именно так — понравившиеся девушки?       Он что, пытается порвать их отношения, причиняя им обоим боль, просто потому, что думает, что так будет проще? А как насчёт спросить у Ричарда, хочет ли он этого? Да он на край земли готов пойти с ним, при необходимости вечно играя его брата — только чтобы изредка коснуться его руки своей!       — Отпусти, — ещё раз попросил Коннор, на этот раз совсем-совсем тихо, практически шепотом. Серо-голубые глаза Ричарда налились сталью.       — Иначе ты не сможешь больше уйти? — полунасмешливо спросил он когтевранца.       — Да, — выдохнул тот. Выдохнул Найнсу прямо в лицо, снова задевая и руша все барьеры. Ложь была слишком неубедительной даже для самого Декарта. Он не сможет уйти. Не сможет, пока не сломает себя — или пока Ричард его не прогонит. А тот вовсе не собирался это делать.       — Так не уходи, — он поцеловал его в висок, мягко, нежно, почувствовав, как забилось его сердце. Коннор закрыл глаза, явно пытаясь справиться с собой.       — Я боюсь, — честно признался он. — Все против нас, и ты это знаешь.       — Плевать, — теперь Ричард поцеловал его в шею, заставив когтевранца вздрогнуть. — Мы справимся. Мы сильны только тогда, когда едины. Поодиночке мы умрем.       — Рич… — слабо попытался возразить Коннор, все ещё пытаясь вырваться — но руки Найнса уже скользили вниз по его телу. Нет, из этих оков ему спасения было не найти. Не в этот раз.       — Счет, пожалуйста, — попросил Ричард у официантки. Та улыбнулась ему, но мракоборец даже не обратил на это внимания. Лавина воспоминаний поглотила его практически целиком.       Сколько раз они были на грани раскрытия? Миллионы? Миллиарды? Каждую секунду их тайна была в опасности — именно потому, что они слишком сильно заботились друг о друге. Так, как не заботится никто — кроме тех, кто по-настоящему любит, кто растворяется в другом без остатка. Бесконечно.       Бадух! Бладжер, просвистев в дюйме от виска Келли Харпер, врезался прямо в древко метлы Ричарда, который так неудачно затормозил посередине поля, пытаясь отыскать снитч. «Старсуипер» не выдержал такого с собой обращения и с треском разломился. Найнс, стремительно вращаясь, выругался про себя, пытаясь стабилизировать метлу, пока она камнем начала нестись к земле. К счастью, он находился относительно невысоко — максимум на высоте трех этажей. Слизеринец сгруппировался, пытаясь минимизировать повреждения от падения, но приземление все равно было достаточно жестким — Ричарду показалось, что из него вышибли весь дух. Шестикурсник часто заморгал, пытаясь восстановить дыхание — и зрение: перед глазами плавали какие-то непонятные темные круги. К счастью, со слухом по-прежнему все было в порядке, поэтому буквально через несколько секунд Найнс почувствовал порыв ветра и услышал шуршание песка рядом с собой. Значит, кто-то из команды решил ему помочь.       — Джейн, я в норме… — пробормотал ловец, из-за невозможности разглядеть собеседника решив, что ему на помощь подоспела его капитан. Но он ошибся. Это действительно был капитан — только не Слизерина.       — Капитан сборной Когтеврана нарушил правила! — завопил Арнольд Маклагген в звукоусилитель. — Что скажет мадам Трюк?       — Рич, не молчи, я тебя умоляю… — бормотал Коннор, опустившись перед ним на колени — Найнс видел размытые очертания его фигуры. Зрение постепенно возвращалось.       — Ты нарушил правила, — прошептал ловец. Охотник отмахнулся:       — Плевать я хотел на правила. Я Круциатус применю к этому дурню Гринграссу, клянусь.       — Да ладно тебе, — Ричард попытался проморгаться еще раз, и теперь это у него получилось куда лучше — обеспокоенное, бледное от напряжения лицо брата стало довольно четким. — Это же квиддич, травмы тут в порядке вещей.       — Коннор Декарт! — Роланда Трюк, наконец добравшаяся до них, выглядела достаточно грозно. — То, что твой брат оказался на земле — еще не повод самовольно останавливать игру! Дисквалификация!       — Отлично, — холодно заявил Коннор, отпинывая в сторону дорогущую «Молнию Суприм» — подарок отца на последний день рождения и откалывая значок капитана сборной. — Последний матч, думаю, они справятся и без меня.       — Коннор… — попытался было остановить разбушевавшегося когтевранца Ричард, но того было уже не унять:       — Интересно, а если бы мы не сражались за любимых, каковы были бы наши шансы против Волдеморта?       Найнс застыл против собственной воли. Ну зачем, Мерлинова борода, Коннор употребил именно это слово? Не «родных», не «близких» — любимых? Если кто-то догадается… Да, однополые отношения между магами не поощрялись — но особо и не порицались, никто бы не стал смотреть на них косо — но это в том случае, если бы они были друг другу никем. В данном же случае имеет место инцест — что для чинного магического маня-мирка, да и для магловского тоже, подобно катастрофе.       — Не вам решать, каковы были бы шансы, юноша, — отрезала рефери. — Возьмите своего брата и шагайте в больничное крыло.       Декарт одарил ее непроницаемым взглядом — Ричард первый раз видел его настолько разгневанным. Слизеринец ощутил мучительный укол совести — мало того, что он подвел свою собственную команду, лишив ее такой важной победы в сегодняшнем матче, так еще и лишил капитана и лучшего охотника команду Когтеврана.       — Сонорус, — проговорила мадам Трюк в волшебную палочку, магически усиляя голос. — Матч между командами Когтеврана и Слизерина останавливается. Поскольку команда Слизерина лишилась ловца, а команда Когтеврана по вине капитана нарушила правила и должна быть дисквалифицирована на этот матч, счет объявляется замороженным. А так как счет… Маклагген, какой там был счет?       — Сто тридцать — сто тридцать! — весело сообщил Арнольд, глядя на табло. — Ничья!       Ничья. А могла бы быть победа. Если не его — то по крайней мере, его брата. А тот все испортил. Ричард, раздосадованный до предела, встал на ноги и, покачнувшись, едва не упал обратно на песок. Коннор попытался подхватить его, но Найнс резко отстранился.       — Сам дойду! — буркнул он брату и пошел, с трудом переставляя ноги, в сторону замка. Рядом с ним приземлилась Джейн Калверт, шепнула ловцу что-то успокаивающее — он не разобрал, настолько был зол — и Ричард с каким-то облегчением позволил себе опереться на нее. Он не обернулся, чтобы посмотреть, как лицо Декарта исказила боль.       До больничного крыла дошли без приключений. Джейн, клятвенно заверив слизеринца, что вернется, как только снимет спортивную мантию, умчалась в сторону подземелий. Мадам Помфри, осмотрев Найнса, заявила, что ничего страшного с ним не случилось, но пару часов в кровати точно не повредит — так что Ричард вынужден был починиться и занять одну из коек.       И как раз тогда, когда целительница отошла, в больничном крыле появился Декарт. Быстро и решительно прошел к кровати слизеринца, сел рядом. Какое-то время они оба молчали.       — Ну ты как? — наконец проговорил Коннор. Он попытался дотронуться до руки Ричарда, но тот спрятал ее под одеяло. Когтевранец отвел взгляд:       — Я всего лишь волновался. Ты не имеешь права на меня злиться.       — Не имею? — прошипел Найнс, моментально становясь неуловимо похожим на эмблему своего факультета. — Мерлинова борода, Коннор, то, что произошло на матче, не лезет ни в какие рамки!       — А что такого произошло? — нахмурился Декарт. — Я имею право переживать за брата. А ты параноик.       Ричард вышел из кафе и снова закурил. Снег с дождем уже закончился, так что везде на асфальте теперь были лужи.       Параноик… Еще бы он не был параноиком. Найнс даже представить себе не мог, что случилось бы, если бы их раскрыли. Он всегда перестраховывался больше, чем кто-либо — просто потому, что это было в его природе. Волки — осторожные хищники.       Именно из предосторожности он и заставил Коннора сделать то, что теперь делало невозможным их сражение друг с другом. Мало ли, что могло случиться в жизни, думал он тогда.       Пакт на крови? Его всегда можно было расторгнуть — для этого они обычно и создавались. А братья предпочитали играть по-крупному, ходить по лезвию ножа — по-другому и быть не могло, после всех тех безумств, что они учинили.       И поэтому они сыграли по-крупному и в этот раз, заключив Непреложный обет.       Ветер взметнул полы пальто, пробрав холодом до самых костей. Непреложный обет нельзя нарушить. Совершенная магия обещания. Либо абсолютное доверие — либо, напротив, тотальное недоверие.       Они поклялись. И не могут с этим ничего сделать, не могут разорвать клятвы или забыть их. Иначе — смерть. Именно так работают Непреложные обеты.       Мракоборец шел по улице. На перекрестке ему нужно было повернуть налево — именно туда вела его карта, которую он запомнил в Хогвартсе. Но он повернул в противоположную сторону.       — Клянешься ли ты никогда не поднимать на него палочку с целью причинить вред?       — Клянусь.       Из глубины воспоминаний — очередной их порции — поднимался голос еще одной девушки.       Шелли Рейнер. Та, кто закрепляла их клятвы тонкими золотыми нитями заклинаний.       Мракоборец понимал, что ее необходимо хотя бы предупредить о том, что происходит. Она знает немного больше, чем следует — и поэтому в опасности. Мало ли, вдруг Коннору — весьма едкая мысль — захочется скрыть наличие в его жизни подобного Непреложного обета? И скрыть так, чтобы его исполнитель уже точно никогда не заговорил?       Ерунда, одернул сам себя Найнс. Чтобы Коннор…       Перед глазами всплыла колдография, показанная Стерн. Да, теперь ответ на этот вопрос был куда более неоднозначным. И именно поэтому Ричард ускорил шаг — и потом, когда все уляжется, он наконец сможет разыграть последний акт этой пьесы.