Глаз и Жабр

      Когда изо дня в день ничего не меняется, время перестает иметь всякое значение. Обходы, обследования, операции — все это давно стало привычным делом для Морти, и он сам был просто винтиком или, может быть, шестеренкой, вертящейся в этом хитром, отлаженном до мелочей устройстве больницы… В этой идеально отрегулированной мясорубке. После того, как проект "Жабр" начал подходить к своему логическому завершению, энтузиазм исследователя, горящий в главвраче, снизился соответствующе. Он уже сделал все, что хотел, и теперь собирался оставить этот эксперимент просто в качестве памяти о собственном мастерстве. Впрочем, Морти и без того проводил с подопытным куда больше времени — даже несмотря на то, что вспышек агрессии больше не было, вряд ли Жабр позволил бы главврачу чесать себя за ухом и стал бы брать из его рук рыбу… Отвратительно. Каждый такой момент был, как ножом по сердцу. Почему? За что этот преданный взгляд, это довольное урчание, этот язык, случайно касающийся ладони, и главное… "Это он так тебя?" Как это существо может, как оно смеет сочувствовать своему мучителю?! Разве не принимал Глаз участия его в страданих, и в страданиях множества других Морти, разве не был он причиной стольких смертей, и сколько еще крови будет на его руках!       Он умел держать лицо. Умел, как никто другой, но, когда закончилась самая последняя операция, и когда мистер Санчез ушел спать, парень не выдержал. Просто опустился на колени перед железным столом и, сжимая в своей руке чужую, такую холодную, заплакал. Из одного глаза слез лилось, наверное, сразу за два. Пищащие приборы, игла капельницы в вене и кажущиеся такими хрупкими перепонки между пальцев — этому Морти уже не быть таким, как прежде, но в ком здесь больше человека, в нем или в Глазе? Он, он сделал все это, он просто больная тварь, не заслуживающая жизни, чудовищнее любого подопытного в этой больнице — и как можно ему сочувствовать?! Гораздо проще было бы, если бы Жабр его возненавидел. Если бы кидался чем-то, только его завидев, как тот Морти с тарелкой каши, если бы уплывал, шипел, скаля зубы, в конце концов, набросился бы и попытался перегрызть горло — как все было бы просто! Но увы, иногда доброта ранит хуже любого ножа. К счастью, тогда его быстро отпустило, он просто встал, вытер слезы и, проглотив всю горечь, вырвавшуюся откуда-то глубоко изнутри, продолжил работать. Шестеренка замедлила свой ход совсем ненадолго.       Иногда, словно во сне, на Морти находили воспоминания из прошлой жизни. Жизни, в которой он путешествовал со своим Риком — серьезно, у него когда-то был Рик? И дом, и семья, и тарелка, собранная из мусора, и особенно — космос… Космос, правда, оставался с ним и теперь. Темнота в глазах, невозможность сделать вдох — и галактики, расплывающиеся на коже всеми оттенками фиолетового. Возможно, главврач думал о том, чтобы отрезать ему соски — в самом деле, зачем они мужскому полу, просто досадная ошибка эволюции — или, может, ампутировать руку, чтобы любоваться идеальной культей, кто знает, чем решит в следующий раз гениальный творец улучшить свое творение? Но пока что мистер Санчез, отпустив его шею и дождавшись, пока он отдышится, с безмятежной улыбкой замахнулся. Как будто пил ананасовый сок где-нибудь на курорте, Морти же почувствовал только вкус крови на губах. С другой стороны, для симметрии, и еще раз, и еще — в ушах гудит, щеки горят, голова мотается по подушке, как ватная, и когда все это наконец закончится… Наверное, никогда — сегодня у главврача было особенно игривое настроение. Это стало ясно, когда он, велев ассистенту раздеться и лечь, достал ремень из брюк, начиная веселую игру. Глаз даже не пискнул, пока это продолжалось, а продолжалось оно до тех пор, пока ученому не надоело, теперь он весь был в полоску, почти как тигр, новый узор украсил спину, бедра и ягодицы, но ремень все еще лежал рядом, на полу, свернувшись зловещей кожаной змеей, и, тщетно пытаясь глотнуть побольше воздуха, юноша молился только об одном — пусть он не додумается затянуть это на моей шее, пожалуйста, пожалуйста… Впрочем, у главврача пока находились и другие забавы. Как он мог не оценить помощь ассистента в своей психологической разгрузке от всего негатива, связанного с работой, целуя его разбитые губы, запуская пальцы в волосы и будто нарочно гладя по свежим шишкам, и волей-неволей, а приходилось отвечать, подставляться под эти ласки — Глаз ведь прекрасно знал, что может быть хуже. Всегда может быть хуже. — Ох, детка, какой же т-ты… тугой… Ничего нового. Липкость и холод вазелина, пронизывающая боль сзади, нарастающие толчки, пошлости, бессвязно повторяемые на ухо, грубые поцелуи, пощечины, укусы до искр из глаза — все так же, как и всегда. Он сам выбрал себе такую жизнь. Пожалуй, только ее он и заслужил! Чтобы и били, и трахали, и все вместе, и без перерыва — самое достойное место для такой твари, как он, нелюдя, в которого даже плюнуть слюны будет жалко! Морти уже привык ко всему. Не кричал, не стонал, просто, закрыв глаза, ушел в себя. В звон в ушах, черноту перед глазами и нехватку кислорода. Пожалуй, такой космос нравился ему куда больше того, что на коже. Долбежка то прекращалась, то возобновлялась с новой силой, но, наконец-то, и это закончилось. Выплеснув семя, главврач все-таки над ним сжалился и отпустил к себе с миром. Перед этим, правда, намазав ему лицо остро пахнущим средством от синяков, чтобы не вызывать ни у кого вопросов. Все, что от шеи и ниже, лечить он категорически запрещал — а то на что любоваться в следующий раз? Посмотрит восхищенным взглядом на заживающие следы, вспомнит, как было здорово их наносить, и давай создавать новые… Морти сам выбрал жизнь идеального творения искусства. Жизнь ходячего холста и больной твари по совместительству, но сегодня космос казался особенно притягательным. Из-за передавленной шеи голос звучал хрипло, будто от простуды. Сдержанно попрощавшись с главврачом, он скрылся в своей комнате, не замечая, каким удивленным взглядом проводило его существо, высунувшееся из бассейна на звук шагов. Он не видел не то что Жабра — вообще ничего перед собой. Он не знал, какой производит шум за закрытой дверью своей комнаты. И подопытный, проявивший такое неуместное любопытство и вышедший за пределы своего бассейна, никак не ожидал увидеть его стоящим на стуле, с головой, просунутой в висящую на люстре петлю…