Ипостась огня

      Просто дурной сон. Это ж надо было так переволноваться от пустякового, если разобраться, поступка. Ну искупался я в Кристальном озере, ну и что с этого? Загрязнил сильно или святость особая? Однако как же всё-таки жрецы нас запугивают и убеждают — я вот не верю во всякую драконью «священность», а сам себя напугал до ночных кошмаров.       Потерев ногу, тащусь в дом. Ночь ясная, во дворе светло от щербатой луны. Пёс заткнулся и заполз в конуру обратно — опасается побоев из-за ложной тревоги. Свет в комнатах нигде не горит, и во всей деревне тоже. Никто из женщин не полуночничает за шитьём и иным рукоделием — завтра их мужьям и сыновьям отправляться на охоту в предрассветных сумерках.       На кухне тепло и пахнет съестным. Так и есть, плошка с остывшей и подёрнутой плёнкой жира похлёбкой дожидается меня, как и стакан молока. Надо же, наша вредная коза всё-таки начала доиться.       Отпив, не могу сдержать улыбку — деревянная резная посудина та же, с выщербленным краем, что и всегда. Мама никогда не забывает ни одной мелочи — помнит, как мы поссорились с Арзу, когда он был совсем мелким, и мне пришлось уступить ему целый стакан, а себе взять этот. Немножко молока наливаю в миску на полу, коту. Мать будет на меня ворчать за расточительство, а мне жалко этого рыжего бесполезного старичка.       Выхлебав весь суп и обсосав все косточки, что мне попались, выношу их во двор, псу. Он по-прежнему прячется в конуре или заснул уже.       Вернувшись в дом, замечаю, что мама хлопочет на кухне, прибирая за мной. В лунном свете её руки кажутся тонкими и бледными. Кот пытается незаметно прокрасться мимо неё к миске, но путается в ногах и получает рушником по тощей заднице. Отбежав в угол, всё равно не уходит, надеясь повторить поход.       — Мам, — окликиваю я её сначала тихо, чтобы не напугать, потом погромче. — Мам!       Оборачивается, закидывает полотенце на плечо, ставит тарелку в шкаф, и только потом тихо шипит на меня:       — Ну что ты разорался, разбудишь брата. Спать иди.       — А сама-то, — ворчу. — Опять ходила смотреть, как драконью невесту венчают?       — К знахарке я ходила. Не нравится мне твоя нога, Конни.       — Да успокойся ты, — нервно дёргаю плечом. — Заживёт.       — А вот не заживает. Я завтра в город поеду с подводой, а ты мне чтобы бусин нарезал, десятков пять. Деревянных и из кости. И ракушки просверли!       — Хорошо, — киваю.       Вот же. Это на полдня дело, от которого будут болеть и спина, и руки, и шея. Но это и основной заработок нашей семьи — мать расшивает одежду, сумки и прочее украшениями в виде драконов, змей, рыб, цветов. А вырезать бусины, каждая из которых — шарик с тонко прорезанным на нём рисунком чешуи или линий — это предстоит мне. Однообразная работа — множество одинаковых бусинок, чтобы нанизывать друг за другом и пришивать в завитки. Но на каждые несколько одинаковых нужно вырезать из дерева или кости ещё и крошечную голову с оскаленной пастью, крыло и лапы — маленькие, но с просверленными в них отверстиями под нити.       Ближе к осени, когда в наши леса приезжают из города охотники с семьями, хорошо расходятся браслеты из крашеного дерева, их делать очень просто и быстро. А вот зимой у нас берут только резную кость и раковины — праздных туристов становится меньше, а торговцы ценят долговечные материалы.       — Мам, а ты не знаешь, у кого лошадь вороная? Молодая такая, здоровая. С длинной гривой.       — Это где ж ты такую видел, Конни? — мать упирает руки в бока. — Во сне привиделось? Вороных лошадей сроду тут не водилось, на них во все деревни около Кристального озера и въезжать запрещено, их и в городе нет нигде!       — Ну да, если нет чёрных коней — откуда родиться вороному жеребёнку. Может, показалось мне, — соглашаюсь, зная, что ничего мне не показалось.       — Это от жары. Ну всё, спи иди. Я тебе наверху постелила.       Мама отворачивается и продолжает хлопотать. Пока она говорила, кот прокрался к миске и теперь чавкает молоком.       Хочу как-то сказать, намекнуть матери, чтобы она дала знать своему ухажёру, что приедет, но слов не нахожу и послушно поднимаюсь на второй этаж.       Дом у нас построен своеобразно и совсем не соориентрован по сторонам света, из-за чего летом в комнаты палит солнце, а зимой влетает промозглый ветер. Отец мало понимал в строительстве, но хотел, чтобы было «как у городских». Результатом стал вот этот двухэтажный дом запутанной планировки.       Мама постелила мне на топчане под самым скатом крыши. «Место лентяя», как мы с Арзу его называем. Тут рядом нет окон, чтобы солнечный свет разбудил, и спать можно не укрываясь, так жарко. Немного постояв на потёртой козлиной шкуре, всё-таки ложусь здесь. Не может такого быть, чтобы один и тот же кошмар повторился два раза подряд.       …над речным обрывом никого, кроме меня, но я отступаю всё ближе к краю, пятясь. В горячем воздухе дым, который мешает разглядеть, что происходит вокруг. Одно вижу ярко — трава у ног жухнет, листья скручиваются, а стебли лопаются. Волна неодолимого жара наступает со всех сторон, всё ближе и ближе. Сок растений, попадая на кожу, кипит, пузырясь. Это больно, я отступаю ещё и ещё, пока не понимаю, что позади больше нет земли. А кольцо горячего воздуха сжимается, ветер встрёпывает волосы. Отчаянно оборачиваюсь, смотрю вниз. Река есть, только это река пылающей лавы, над которой поднимается чёрный, удушливый дым. А ветер, что обжигает, налетает волнами, — это взмахи крыльев…       Снова собственный крик меня разбудил, а вскинувшись, я приложился головой о потолок и теперь сижу, потирая шишку. Интересно, кто-нибудь меня услышал? Как оправдываться-то буду?       Это не нормально уже. Чёрт возьми, неужели на эту блестящую лужу наложено проклятье, и теперь я до конца своих дней не смогу выспаться?       Прошло уже много времени — солнечный свет разбивался зайчиками по полу из полуприкрытого ставнями окна, а я чувствовал себя полностью разбитым, как будто не спал дня три. Мама, должно быть, давно уехала, а мне уже нужно было вырезать несколько десятков заготовок. Арзу убежал на реку, точно.       Мать, наверное, всё-таки права — нога опять разболелась, на вид кажется, что немного опухла. А должна была уже совсем пройти. Если всё станет только хуже — хоть в озере топись.       Порыскав по ящикам, нахожу повязки — их мать использует, когда долго подрабатывает в городе разносчицей. Но мне тоже подойдут. Туго перетягиваю щиколотку и голень, как будто становится немного полегче. По крайней мере, дохромать до сарая, прихватив с собой сумку с инструментами и сесть в тени получается.       Смотрю в небо, как будто снова ищу в нём очертания крылатой тени. А что, если одними кошмарами дело не закончится? Может, у драконов там, в Миктлане, свои жрецы, которые знают о наглом человеке?       Вырезая кубики, которые предстояло обточить в шарики, я размышлял о том, что если всё так продолжится, придётся отправляться с повинной. Но сначала хорошо бы узнать, не смертная ли за такое дело казнь? А если так, то что? Обратиться к шаману или ещё какому колдуну? Не верю я в их способности к магии. А что тогда? Идти у самого озера прощения просить? Или на драконью свадьбу врываться и жениху в ноги… то есть в лапы, падать? Зря я, наверное, так волнуюсь. Чая выпью, успокоюсь. И никакие драконы больше мерещиться не будут. И вместо гнедых лошадей — чёрные.       Вырезав несколько круглых бусин-чешуек и пару лап, приступаю к резке головы. И всё вроде бы нормально, до того момента, как, рассматривая уже почти готовую, не замечаю в вырезанных дырочках-глазах красные огоньки. Всего на мгновение — просто искра блеска, но я уже вздрогнул и отбросил изделие от себя подальше, в пыль. Куры и цесарки тут же заинтересовались, пару раз клюнули и разошлись.       Всё снова стало обыкновенным: маревная жара двора, запах птичьего помёта. Чертыхнувшись, встаю и иду подбирать резную безделушку. Я как ребёнок маленький!       Перегрелся, пора делать перерыв. Достаю флягу, отхлёбываю из неё раньше, чем вспоминаю, что в ней до сих пор вода из Кристального озера. Может, дело как раз в этом? Я вроде как украл его часть. Точно. Надо будет сходить и вылить обратно — что выпил, то уже не вернуть… ну, не таким же способом!       Точно, этой же ночью схожу. Мать вернётся и соберётся смотреть драконью свадьбу — ну тут и я подоспею, выплесну эту воду потихоньку. Плотно затыкаю флягу, борясь с искушением вылить воду тут же, в траву.       Успеваю выстругать ещё несколько заготовок и пару полноценных бусин, как слышу за забором, со стороны улицы, какой-то оживлённый шум и радостные голоса. Значит, общая охота уже закончилась, и мужчины вернулись с богатой добычей.       Опираясь на стену, встаю — нужно выйти, поздравить односельчан. Но ещё и шагнуть не успеваю, как в калитку вваливается Арзу, пытающийся протащить за собой что-то большое и тяжёлое.       Пока дохромал к нему, понял, что это оленья туша — пятнистый огромный самец с ветвистыми рогами, с перерезанной шеей.       — Я… сам… добыл! — брат задыхается, обливаясь потом, и глотает слова.       Я отупело смотрю на добычу, на Арзу, на двух мужчин, что помогают ему дотащить на связанном верёвкой лапнике тушу поближе к крыльцу, и всё постепенно складывается. Брат стащил мой лук и сбежал на охоту, куда я строго-настрого запретил ему соваться. И теперь, по идее, должен поймать его, перекинуть через лавку и вожжой выпороть. Но… это целый олень!       — Ты точно сам его добыл? — спрашиваю брата, но смотрю на мужиков, те, впрочем, кивают, разводя руками.       — Да! Я умею кричать, как они, ты же знаешь! Заманил в яму, а он как выскочит! Ну, я выстрелил и… попал! Только это… тетива порвалась.       Протягивает мне лук и сразу прячет руку за спину, но я заметил уже грязно-кровавую тряпицу на пальцах — слишком сильно тетиву дёрнул, руку ему до мяса ободрать должно было. И жаль тетиву, хорошая была. Но сделать новую — не проблема, в олене кишок на это точно хватит.       Хлопаю брата по затылку, не могу сдержать улыбку:       — Поздравляю, охотник. Но ох тебе и влетит от матушки!       Мне, кстати, тоже, если мы оленя не выпотрошим и не положим мясо в ледник — на мутный глаз мёртвому зверю уже уселась жирная, блестяще-зелёная муха.       Забываю и про рассыпавшиеся бусины, которыми опять интересуются птицы, и про боль в ноге, пока потрошу оленя, таскаю требуху и органы, снимаю шкуру, разрубаю мясо.       Арзу на подхвате — то топор принесёт, то посуду. И всё время болтает, по уже кто б знал, какому кругу, об охоте, как именно он выследил этого оленя… и каждый раз всё больше и больше подробностей, многие из которых уже настолько невероятные, что явно выдуманы. Но я его не прерываю. Пусть радуется.       Мама возвращается, когда уже темнеет, я доскребаю жир с разложенной шкуры, а Арзу, утомлённый, спит рядом, свернувшись и подложив под голову мою котомку с инструментами. Выслушав краткие объяснения, почему у нас двор в крови, а обожравшийся пёс почти не может передвигаться, вздыхает, произносит только:       — Надеюсь, у него были большие рога, — и уходит в дом.       Озадаченно замираю, проводив её взглядом. Может, что-то случилось?       Плеснув на кожу воды из ведра, чтобы не успела засохнуть и съёжиться до того, как я её обработаю и растяну, иду вслед за матерью. Она уже сменила уличное платье на домашнее и, повязав фартук, осматривает кухню, зажигая лампы.       — Задали вы мне работы, — устало улыбается.       — Мам, что-то случилось? — беспокоюсь.       — Нет… — мать делает паузу. — Ничего.       Тут даже я чувствую, что она что-то утаивает, но не решаюсь выспросить.       — Это Арзу всё. Я сам не поверил!       — Хочешь сказать, что твой брат и мяса нарубил, и рога отпилил, и органы разложил, а теперь кожу выделывает? — мама хитро улыбается, снова прежняя.       — Нет, но… олень-то…       — Конни, — подойдя ко мне поближе, мать кладёт руку мне на плечо. — Я люблю вас обоих одинаково. Вы оба мои помощники. И мне уже рассказали, как он «сам» оленя добыл. Хорошая охота была, боги к нам благосклонны.       Нежно исковеркав моё имя, мама как будто хочет меня убедить в том, что мне и так известно. Скрывает что-то, теперь уже ясно.       — Боги? Ты имеешь в виду драконов?       — Никакие они не боги, они такие же смертные, как мы. Нет, древние боги. Они пока ещё спят, но как проснутся…       Мама отходит к столу и раскладывает на нём требуху, отвернувшись, а я подавляю желание спросить, как боги могут быть благосклонны, если спят. Верить в них не запрещается, как и в любых других — жрецы знают, что всё равно никто от Даров не откажется. А пока существуют они, свадьбы будут продолжаться.       — Мам… — решаюсь я осторожно спросить. — А как Марта узнала, что её позвал дракон?       У сестры и матери всегда был свой, личный, чисто женский мирок, в который меня и Арзу не посвящали. Тем более, тогда была осень, мы целыми днями пропадали в лесу — я учил брата собирать и различать грибы и ягоды, мы таскали орехи, дикий мёд, разоряли кладовые белок и бурундуков. Поэтому стало неожиданностью, когда вечером заплаканную Марту, нарядно одетую, забрали жрецы.       — Ей снились кошмары, — тихо отзывается мать. — Она не могла спать, кричала, просыпаясь.       Сглатываю. Нет, я знал, что девушки видят избранника во сне, так и определяется, кому быть невестой. Но что эти сны именно ужасны, и кричат девушки не от похоти, как пошучивают старожилы…       — Разве драконы страшные?       — Ей снился огонь, ей было больно. Всю неделю, пока мы готовились, она так и не смогла поспать. С ума сходила.       — Прости, что спросил.       — Ничего, — мама утирается рукавом, не оборачивается. — Выбора просто не было. Нельзя не пойти к жрецам. Тут не в том дело, что кому-то очень хочется поменять людей на Дары. Жалко мне девушек, которых издалека везут.       — А ты сегодня не пойдёшь смотреть свадьбу?       — Сегодня не будет. Вот завтра, говорят, две невесты из столицы приедут. Почему спрашиваешь?       — Пойти хотел. Уже забыл, как драконы выглядят. Мне их ещё вырезать и вырезать, а рог и кость ошибок не прощают.       — Не ври матери. На подружек невест ты посмотреть хочешь, чего таить-то, взрослый уже. Пойдём, отчего не пойти. Заодно и к знахарке сходим, я завтра для неё кошель закончу. Ты же вырезал бусины?       — Ну да, но тут…       Мама вздыхает:       — Но хоть на двух драконов хватит?       — Хватит, — заверяю её.       — Ну и хорошо. Главное, не вздумай сейчас вырезать, солнце зашло уже. Не к добру это.       — Ты же в старых богов веришь? — ляпаю я раньше, чем думаю, и с кухни приходится бежать, прихрамывая, но всё равно полотенцем по спине достаётся. Теперь к ней уже не сунуться, и не расспросить. Хромая, спускаюсь с крыльца.       Провожу по волосам спящего Арзу. Как только я подлечусь, сразу же поведу его на серьёзную охоту. Кричать по-оленьи и метко стрелять — это хорошо, но не всегда будут выкопаны ямы, а мужики прямо на тебя погонят жирную добычу. Зимой может так случиться, что останется только приманить и загнать волка на кумачовые флажки. Зверь сильный, а боится красных и оранжевых тряпок. Может, видит в них огонь? Вот огонь — это на самом деле страшно.       Щурюсь на пламя затухающего костра. Кажется, что лепестки его танцуют. Драконы — маги, но умеют не только насылать на девушек кошмары. Огненный шторм им подвластен, и не только в снах.       Дочищаю шкуру, вешаю сушиться. Мне удалось нигде мездру не подрезать, значит, у нас будет славный ковёр или унты на зиму, мать распорядится. Собираю рассыпанные бусины, приходится в пыли и поползать. На двух драконов хватит, а для третьего осталось только голову изготовить. Не люблю вот так бросать работу, тем более, ушки, за которые бусины пришиваются, и отломиться могут, надо с запасом сделать.       Подсаживаюсь к костру поближе, уверенно остругиваю заготовку. Арзу возится, устраиваясь поудобнее, но не просыпается. Когда погашу огонь, надо будет его разбудить — иначе гнус к утру искусает. Но мне ещё много возни — рога и крупные кости ждут, когда я их проварю и вычищу.       Однако я не успокаиваюсь. Готов заняться любым делом, лишь бы не клонило в сон. Если я снова проснусь, крича, Арзу мне это до зимы вспоминать будет. Подремаю днём, в лесу, всё равно собирался туда. А если никого не будет, так и воду вылью, избавлюсь от этого проклятья.       Но всё так совпадает — огонь, боль, крики. Какая из меня невеста? У меня органов, из которых на свет должны появиться маленькие драконы, не имеется. А интересно, они рождаются живыми или всё-таки из яиц вылупляются? Но и то, и то как-то…       Когда мама рожала Арзу, а я был как раз примерно в его возрасте, многого не запомнил. Только то, что она кричала от боли, а повитухи выплёскивали во двор воду, грязную от крови. А тут родить не человека, а дракона с хвостом и крыльями! Наверное всё-таки яйца. Может, они как у ящериц, мягкие. Или дракончики вылупляются из них маленькие совсем. Не может же быть, что они один раз рожают, а потом…       Закончив голову, я выбираю ещё несколько заготовок и зачищаю их до гладкости, чуть заострив один конец. Пусть это будут яйца. А ещё нужно будет спросить у матери, можно ли навырезать новорожденных дракончиков, свёрнутых, как внутри скорлупы, в виде амулетов или бусин, будет ли спрос.       — Кунц, мама вернулась? — Арзу проснулся, озирается.       — Да. Я уже рассказал о твоём подвиге.       — Ну вот, — дуется брат. — Я сам хотел!       — Уверен, она с удовольствием тебя послушает, но только не сейчас. Она не в духе немного. Лучше поучаствуй. Принеси рога, кости.       При слове «кости» пёс оживился, забил хвостом, хотя уже обожрался обрезков и жира. А вот брат не торопится мне помогать:       — Ты всё испортил. Сказал ей, наверное, что мне просто так оленя отдали, из жалости.       — Но ты же его сам добыл? — подначиваю.       — Ну не совсем сам, — повинно сопит Арзу. — Но выстрелил-то я! И заманил!       — Да герой ты, никто не спорит, — тянусь и хлопаю его по плечу. — Это только начало.       — Мы пойдём с тобой на медведя? Когда ты вылечишься?       Вот я как знал, точно угадал. Не хочется его расстраивать сейчас, пусть ещё порадуется добыче, погордится. Пока я лук не починю — всё равно никуда не сунется.       — Пойдём, конечно. Но добыть одно, а вот переработать — другое. Давай, тащи мне кости.       Брат вздыхает, встаёт и плетётся прочь. Вот и как его и мать оставить? Чтоб понимали эти драконы в нашей жизни! Охраняют свою грёбаную лужу, как же, невест не будет. А так ли нужны нам их Дары? Мама права, как можно менять живых людей на металл и стекло?