***
Ветреный апрель сменился солнечным маем, и в первые же выходные произошло сразу несколько событий — в субботу у шестикурсников прошли испытания по аппарации, а на следующий день состоялось празднование годовщины Победы. В воскресенье за завтраком сотни птиц ворвались в Большой зал и завалили всех обитателей Хогвартса поздравительной корреспонденцией. Столы факультетов были усыпаны письмами и открытками, всюду задорно голосили вопиллеры, а со стола преподавателей свитки попросту падали на пол. Самая впечатляющая груда писем высилась, как ни странно, перед Снейпом. Гермиона, наблюдая за ним, задавалась вопросом, сколько поклонниц он приобрел после оправдания и огласки его роли в войне. Романтический образ «двойного шпиона», «тайного агента» и «героя, скрывшегося в тени» без устали рисовали все новостные издания. Что творилось в женских журналах — можно было только гадать. Мог ли он заинтересоваться одной из воздыхательниц? Мог ли ответить на одно-единственное письмо, которое затронуло его больше остальных? Гермиона с грустью смотрела на профессора, задаваясь этими вопросами. Но терзания ее быстро закончились, поскольку тот, бросив скучный взгляд на ворох пергаментов, одним взмахом палочки их попросту уничтожил и на освободившееся место поставил кружку. «Наверняка, с кофе», — мысленно усмехнулась Гермиона, на лице которой тут же расцвела улыбка. Остальные преподаватели, в отличие от своего хмурого коллеги, и к поздравлениям, и к самому празднику отнеслись благодушнее и весь последующий день пребывали в радостно возбужденном состоянии. За ужином, когда все собрались за своими столами, МакГонагалл торжественно вышла и встала перед учениками. — Каждый из вас знает, какой сегодня день, — медленно произнесла она, усилив голос Сонорусом, — день, ставший ровно год назад днем важнейших перемен и судьбоносных событий… Днем, когда надежда почти угасла, а затем вспыхнула с новой силой… Для нашей школы, страны и всего остального мира. — Сделав паузу, она продолжила: — И в этот день, в первую очередь, я хочу вспомнить о тех, кто пал жертвой Тома Реддла и его последователей, — сказав это имя, МакГонагалл перевела дух, сотни учеников, с почтением глядя на нее, замерли. — О тех, кто, сражаясь за эту надежду, покинул нас, — обычно строгий голос директора задрожал, — кто ценой собственной жизни до последнего вдоха боролся за победу и кого, к сожалению, рядом с нами больше нет. Почтим же их память минутой молчания, — сказав это, МакГонагалл достала платок и промокнула глаза. Невысказанные имена так и остались звенеть в тишине Большого зала. «Альбус Дамблдор», «Чарити Бербидж»… — вероятно, директор была не в силах озвучить их. Гарри смотрел на учеников и видел искреннюю боль и сопереживание, ведь не только он по милости Волдеморта лишился семьи. За каждым из столов были те, кто пострадал от его режима. Гарри видел, как заблестели глаза Гермионы, как, не выдержав, заплакала Джинни, как напряженно замер Деннис Криви, лишившийся старшего брата. Перед глазами словно кадры маггловского кино проплыли лица Сириуса, Люпина, Тонкс, Грюма, Фреда и Седрика. Гарри уже давно научился жить с этой болью, в отличие от многих других, присутствующих здесь. Когда минута истекла, МакГонагалл продолжила свою речь: — Тем, кто лишился своих близких, я хочу сказать, что эти жертвы были не напрасны. И я смею утверждать, что каждый из нас, кому посчастливилось жить в нынешнее мирное время, обязан тем, кто сражался за этот мир. Более того, теперь мы в ответе за то, что таким трудом и такой ценой удалось достичь. Но, разумеется, — улыбнулась директор, — в этом нелегком деле мы не одиноки, и сегодня я имею честь приветствовать в нашем замке одного из тех доблестных авроров, что сражались за нас с вами. С превеликим удовольствием я передаю слово нашему… Министру! — С улыбкой, озарившей ее лицо, МакГонагалл развела руки в приглашающем жесте, и все ученики обернулись в сторону двустворчатых дверей, в которых уже стоял Кингсли. В мантии цвета темного индиго и с неизменной серьгой в ухе он твердой решительной походкой вошел в Большой зал, мгновенно вызвав среди учеников взрыв рукоплесканий и восторженных криков. Драко, сидя в дальнем конце слизеринского стола, имел прекрасный обзор на происходящее. Приветствуя министра, все, включая профессоров, встали со своих мест, МакГонагалл крепко пожала ему руку, а после вернулась за стол. Кингсли сдержанно улыбался студентам, а когда шум в зале стих, начал свою речь. Его густой бас разносился по всему залу, ему даже не понадобилось прибегать к чарам, чтобы его услышали. Драко, наблюдая за этим действом, чувствовал себя лишним. Никто из присутствующих не знал, каково это — спасать родителей ценой жизни Дамблдора; никто из них не мог даже предполагать, что это такое, когда в твоем доме изо дня в день, из месяца в месяц обитает монстр, обагряя родные стены кровью. Конечно, он понимал, что такие мысли несколько малодушны — ведь многие пострадали гораздо больше его самого. Кто-то совсем остался без родителей, как тот же Поттер. Бросив не первый взгляд на гриффиндорский стол, он нашел глазами того, кого единственно, по его мнению, можно было назвать героем. В это время Кингсли дошел до кульминационной части своей проникновенной речи: — И в этот знаменательный и важнейший день для всего магического сообщества я хочу поздравить каждого из вас с этой великой Победой! — торжественно пробасил министр. — И от лица всего Министерства магии я хочу поблагодарить тех, кто так храбро и бесстрашно отстаивал школу год назад, — сказав это, Кингсли повернулся к преподавательскому столу и низко поклонился, грохот аплодисментов тут же разнесся по Большому залу. Вновь обратившись к ученикам, он добавил: — Но кроме авроров и профессоров были и другие, кто защищал наше с вами будущее, и некоторые из них все еще присутствуют здесь. И на этот раз от имени всей магической Британии я говорю «спасибо» Джастину Финч-Флетчли! — по залу пронеслась еще одна волна рукоплесканий, — Луне Лавгуд! — и еще одна, — Джинни Уизли! Дину Томасу! — с каждым новым именем крики и хлопки становились все громче, — Гермионе Грейнджер! — Драко с ухмылкой наблюдал за тем, как дернулось лицо крестного. — И, тому, чей подвиг несоизмерим ни с чьим другим, Гарри Поттеру! — Кинсгли словно прочитал его собственные мысли. Зал тут же взорвался оглушительными овациями, радостные крики и возгласы превзошли по громкости все предыдущие. Кингсли отвесил еще один поклон и с широкой улыбкой, которую редко можно было увидеть на его серьезном лице, воззрился на вышеназванных ребят. — Хотите ли вы что-нибудь сказать? — спросил он, когда ученики угомонились. Драко всегда удивлялся той растерянности и беспомощности, которая прямо-таки захватывала гриффиндорцев (и не только) в те редкие случаи, когда все внимание было обращено на них. Поэтому вполне ожидаемо для него ни один из названных «воинов» не решился что-либо добавить к словам МакГонагалл и Кингсли. Впрочем, его выводы оказались поспешными, потому что в последний момент, когда министр уже готов был, вероятно, закончить свою речь, от самого дальнего края самого отдаленного стола отделилась фигура. Драко с нарастающим ритмом в груди наблюдал за тем, как Кингсли жестом пригласил ученика встать рядом с собой, и спустя невероятно долгую минуту перед всеми предстал Поттер. Судорожно сглотнув, Драко воззрился на гриффиндорца. — Спасибо, — сказал тот, обращаясь одновременно и к Кингсли, и ко всем остальным, — за теплые слова и поддержку. В общем-то, все уже было сказано, но мне бы хотелось добавить еще пару слов, — зал притих, ожидая продолжения. Драко ожидал особенно напряженно. — Большинство из нас, находясь на шахматной доске тех событий и даже не зная отведенную нам самим роль, тем не менее, всегда знали, какую сторону мы занимаем. — «Поттер, только не это». — Но были и те, у которых по ту сторону баррикад находились семьи и друзья, — все пораженно молчали, а Драко твердил про себя, как мантру: «Поттер, заткнись». — Я не знаю, каково это — выбирать между близкими и совестью, и надеюсь никогда не узнать, но я преклоняюсь перед теми, кто нашел в себе силы поступить в соответствии с ней, не побоясь пойти против традиций и устоев, — Гарри, обшаривая глазами учеников, нашел Драко и прежде, чем отвести взгляд, пристально посмотрел на него. — И раз уж вы заговорили о подвигах… Мы все рисковали жизнью в ту ночь, и в ночь гибели Альбуса Дамблдора, и в ночь битвы в Министерстве, но по мне, истинный подвиг — это из раза в раз на протяжении долгих лет возвращаться в стан врага под личиной верного последователя и с не меньшим риском для жизни выведывать информацию, работая на нашу общую победу. «Поттер, ты спятил», — мысленно резюмировал Драко, восхищенно рассматривая замолчавшего гриффиндорца. Нет, очкарик не озвучил ни единого имени и даже не повернулся к Снейпу, который и без того сидел мрачнее тучи. Поттер просто еще раз поблагодарил всех за уделенное внимание и вернулся на место. Ученики — кто в недоумении, кто ошеломленно, молчали, но когда Кинсгли выдал свое звучное «Браво!», все разразились еще пущим восторгом. От этого шума голова Драко уже начала болеть. Но, к счастью, министр больше ничего не сказал, он прошел к остальным преподавателям и опустился на стул рядом с МакГонагалл. По задорной команде директора столы наполнились всевозможными яствами, и ученики наконец-то заняли свои рты более тихим процессом, нежели пронзительные крики, свистки и высокочастотные девичьи визги. Прежнее настроение непричастности ко всеобщему празднику после слов Поттера как-то разом отступило, и Драко еле удержался от желания криво улыбнуться. Острый взгляд гриффиндорца разбередил в его душе тлеющие угли и разгоревшееся пламя опалило сердце смятенным волнением. Что двигало Поттером? Только ли благородство? То были риторические вопросы, но Драко на протяжении всего вечера неустанно прокручивал в голове его взгляд и слова. После праздничного пира на поле для квиддича состоялся великолепный салют — мириады разноцветных огней, лент и цветов взрывались, сопровождаемые бравурной музыкой. Гарри догадывался, кто сделал этот подарок школе. Напомнив себе назавтра отправить Рону сову, он с Гермионой и другими учениками вскоре покинул поле. Драко среди присутствующих он так и не нашел.***
Незаметно подкравшийся май согрел земли Хогвартса солнечными лучами, все меньше ребят можно было встретить в коридорах замка. Во внутреннем дворе найти свободную скамейку стало делом попросту невозможным, особенно на переменах, когда ученики шумной толпой высыпали на улицу. Это был вторник. Гарри, спеша на тренировку, торопливо спускался в холл, на бегу перепрыгивая через ступени-ловушки. Внутри замка было прохладно, неудивительно, что все предпочитали греться в теплых лучах полуденного солнца. На мраморной лестнице никого не было, и он уже собрался съехать по перилам, когда входные дубовые двери распахнулись, и в вестибюль вошел Малфой. Тут же сбавив темп, Гарри взволнованно подумал о том, как глупо бы он выглядел, скатившись на пятой точке. Драко не сразу заметил его — пребывая в одному ему известных мыслях, тот выглядел хмуро и даже подавленно, но когда он заметил Гарри, в серых глазах тут же зажглась искра. Гарри и сам не знал, как он умудрился не споткнуться и не оступиться, спускаясь вниз, потому что взгляд его был прикован к Драко, лицо которого постепенно начало покрываться красными пятнами. Ему оставалась пара ступенек, когда Малфой свернул в сторону подземелий, скрывшись из виду. В растрепанных чувствах Гарри вышел на крыльцо и поспешил к полю, на ходу анализируя вдруг возникшее смущение перед Драко. Это было очень необычное ощущение, но даже оно не шло ни в какое сравнение с тем, какие чувства вызывал краснеющий Малфой. Гарри вспомнил, когда он уже видел это милое зрелище — когда звал того к себе на Рождество. Но было что-то еще, отзывающееся болью в солнечном сплетении. Уже подойдя к полю, Гарри вспомнил. Это было тогда, когда он подарил Драко кольцо-амулет. Кольцо, которое отныне было не единственным на тонких пальцах слизеринца. Время летело с нещадной скоростью, доказательством этого стал состоявшийся в субботу матч между Когтевраном и Пуффендуем. Как и в предыдущую игру, победу последним принес Саммерби — он поймал снитч в то время, как его команда не успела забить ни одного гола. Многие его осуждали, ведь несмотря на то, что Пуффендуй победил с перевесом в сто очков, в общем счете они уступили Когтеврану, да еще на какую-то десятку. Но те, кто внимательно наблюдал за игрой, видели, что у капитана не было выбора, поскольку ловец другой команды также заметил снитч. Так или иначе, что гриффиндорской, что слизеринской сборной предстояло здорово попотеть, чтобы догнать своих соперников. До заключительной игры, равно как и до конца семестра, оставалось три недели — время обещало стать крайне напряженным, но мысли Гарри были как никогда далеки от учебы и квиддича. Как и в прошлом семестре, его начала мучить бессонница: от ночи к ночи ему или снились кошмары, или не спалось вовсе. Пропал сон, пропал аппетит. Настроение то подскакивало до небес, стоило ему увидеть Драко, то падало в бездну, когда рядом с тем оказывалась Гринграсс. Гарри ловил каждый взгляд, каждый жест слизеринца, направленный в его сторону, а последний, как ни странно, не упускал возможности наградить его своей кривой ухмылкой или построить глазки. В среду, войдя в Большой зал, Малфой заигрывающее дернул бровями, и Гарри чуть не подавился кексом. Отодвинув десерт слишком резким движением, он невольно привлек внимание Гермионы. — Не могу есть, — ответил он на ее невысказанный вопрос и, достав из сумки пергамент, ушел в учебу. Вечером, когда работа была закончена, а гостиная опустела, он, откинувшись в кресле, долго анализировал поведение Драко. Что означали эти взгляды, эти кокетливые полуулыбки? Зачем слизеринцу это, если впереди его ждет свадьба? Привычным движением достав карту Мародеров, Гарри молча коснулся ее палочкой — невербальное приветствие сделало свое дело, и очертания замка тут же проступили на пергаменте. Было около полуночи, а значит Малфой должен был находиться около Астрономической башни. И он нашел его, его одного! Впервые за столько недель Драко был один. Сердце Гарри тут же сделало кульбит, а мозг отчаянно заработал. Забросив сумку под кресло, он помчался в спальню. Набросив на комнату заглушающие чары, он аккуратно выудил из чемодана мантию и вновь спустился в гостиную. Через мгновение, невидимый для любого, кто мог ему встретиться, он уже несся по направлению к лестницам. Часы на руке показывали десять минут первого. Было бесполезно искать Малфоя по всему западному крылу, ведь он мог пойти в подземелья любой дорогой, поэтому Гарри направился в единственное место, где гарантированно мог встретить слизеринца. Когда он на ходу запрыгнул на отходящую лестницу, его легкие готовы были взорваться. Прислонившись к перилам, он попытался выровнять дыхание, но следом была еще лестница, и еще. Наконец, Гарри спустился в вестибюль. Он ступил на мощеный плитами пол, что сиял в лившемся из окон лунном свете, а после свернул в сторону одной из дверей холла и продолжил спускаться. Лабиринты подземелий уводили его все глубже, но Гарри знал куда идти — время, проведенное летом в школе, принесло массу пользы. Каменные переходы были пустынны, вокруг было темно и пахло сыростью. Достигнув того самого коридора, за которым следовал зачарованный вход в обитель слизеринцев, он прислонился к одной из стен, пытаясь успокоиться. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем раздалось гулкое эхо чужих шагов. С каких пор лишь одно ожидание встречи с Малфоем приводило его в такое смятение? Гарри отошел от стены и сделал шаг навстречу, мантия на нем была распахнута. Пока он спускался сюда, глаза привыкли к темноте, и теперь он мог разглядеть всю гамму чувств, пробежавших по лицу Драко, когда тот его заметил. Неверие, узнавание, удивление, Гарри даже мог различить намек на ухмылку, но в этот момент позади него послышался какой-то шум. — Извини, я не успела. От прозвучавшего за спиной голоса он словно покрылся коркой льда. «Гринграсс», — пришел Гарри к очевидному выводу, сжав зубы. Запахнув мантию, чтобы девчонка его ненароком не увидела, и даже не взглянув на Малфоя, он проскользнул мимо того и скрылся за поворотом.