15 января
Тренировки, совместные ужины, бесконечный треп о предстоящем этапе, снова тренировки и неизменная черта нашей команды привлекать к себе внимание – все это сопровождало меня на протяжении нескольких дней, проведенных в Милане. Каждое мое утро начиналось по-разному, и ни одно из них я не мог предугадать заранее. То Мила забежит, срывая одеяла, с криками, что Яков уже в машине, то Лилия, громко постучавшись, разбудит и останется ждать, пока я, с трудом отлепляя веки, ношусь по номеру в поисках балеток. Короче говоря, было весело и немного непривычно. Хотя бы из-за итальянской речи, льющейся в уши из каждой щели. И главным источником таких словесных порывов была Сара, нагрянувшая к нам в отель как гром среди ясного неба. Заглянув к нам с Гошей, она горячо поприветствовала каждого из нас и, расположившись на моей кровати, ударилась в воспоминания, которые слушала разве что Мила, причем не в первый раз. Ну а нам с Гошей оставалось лишь незаметно улизнуть в коридор, а оттуда куда-нибудь еще, главное – подальше. – Думаю, они не скоро закончат. Я к Вите. Ты со мной? – предложил он, сидя на корточках как местный гопник и глядя на меня снизу вверх. – Нет, я пас, – отмахнулся я, повернув голову и сдвинув брови. Молча поднявшись, Гоша приблизился к одной из дверей и вошел как ни в чем не бывало, без стука и предупреждения. Дверь за ним захлопнулась, а я остался стоять в коридоре, как псих-одиночка, не зная, куда податься. А впрочем, податься было куда. И этим местом всегда был каток, принимавший меня каждое утро. Стоило мне только появиться в Ледовом, как я тут же ловил на себе удивленные взгляды других спортсменов, из-за чего не мог сконцентрироваться и часто лажал даже на самых простецких прыжках. Фельцман, присутствовавший иногда на тренировках, не сдерживал гнева и матерился так, что его начинали понимать даже иностранцы, рефлекторно вздрагивающие от каждого слова. Несмотря на это, я довольно быстро брал себя в руки и показывал на льду такое, что проезжающие мимо фигуристы не сводили с меня глаз и даже останавливались. Чего стоил один лишь мой каскад из пяти прыжков, исполненных на одном дыхании. О четверном лутце с тулупом я и вовсе молчу. Иногда мне казалось, что такое внимание я привлекал вовсе не из-за мастерства или таланта, а из-за полученных наград и ненужной славы в столь юном возрасте. Даже сейчас, доводя свой номер до совершенства, я ощущал на себе тяжелые взгляды, полностью осознавая, что остаюсь самым младшим среди присутствующих и в любой момент могу проиграть. Популярность рождала зависть. Но я не чувствовал ни того, ни другого. Моя жизнь была далека от идеалов, засевших в головах других фигуристов, гонявшихся за славой и тем, что возвысило бы их над другими. Меня часто спрашивали, зачем я подался в этот спорт, красивый, на первый взгляд, но такой тяжелый и болезненный. И я всегда пожимал плечами, не зная, что ответить или, вернее, боясь назвать главную причину. Деньги. Нет, я не делал все исключительно ради денег. Но именно это и стало отправной точкой. Я не мог и не хотел висеть на шее деда, тратя на себя его пенсию и маленькую зарплату. Я не выносил его уставшего взгляда, когда он приходил домой под вечер, после рабочего дня и пытался меня чем-нибудь занять, пока на плите варилась овсянка. Я старался не замечать, как он щуриться, с трудом разгибая спину, и убирает за мной игрушки. Именно тогда я и дал себе обещание быть самостоятельным, обеспечивать себя и не тревожить по пустякам своего самого близкого человека. И я этого добился. Однушка в Москве, купленная за честно заработанные мной деньги, была лучшим решением, хотя дед долго отпирался и не хотел отпускать меня одного, а потом еще целый месяц звонил по несколько раз в день, интересуясь, как у меня дела, поел ли я и когда собираюсь спать. Меня это смешило до коликов, но я отвечал на каждый звонок и клялся, что поел и уже ложусь баиньки, хотя на деле выполнял домашнее задание или менял лоток. Поэтому, искоса наблюдая за другими, я отгонял от себя ненужные мысли и настраивался на собственный ритм, слушая свое тело и отодвигая подальше все остальные проблемы. Хотя стоит признаться, что прокатывало такое не всегда. И на шестой день моего пребывания в Милане, Фельцман сообщил пренеприятнейшее известие, которое, впрочем, понравилось всем остальным. Пресс-конференция с участием нашей команды была запланирована на три часа дня и проходила в небольшом зале неподалеку от Дворца. Мила была в нетерпении и весь день тренировала связки, так, словно собиралась исполнить арию Щелкунчика. Гоше по большому счету было наплевать. Лилия зачитывала нам примерные вопросы. А Яков мерил шагами комнату, погруженный в свои думы. Наконец, стрелки часов перевалили за два, и мы все дружно засуетились, начиная собираться. Напялив свою излюбленную олимпийку, я первым вышел из отеля и прождал остальных не менее десяти минут, периодически закатывая глаза от нетерпения. Разделившись, мы сели в такси и поехали. Дорога до пункта назначения заняла минут двадцать, а потому обошлось без опозданий, характерных нашему коллективу. Встретив нас в длинном коридоре скучного здания, мужчина средних лет (видимо, один из работников) велел нам следовать за ним. Достигнув широко распахнутых дверей просторного и очень светлого помещения, он пропустил нас вперед, а сам отошел в сторонку с Фельцманом. Каково же было мое удивление увидеть в одном из кресел сидящего как ни в чем не бывало Никифорова, который приветственно помахал нам рукой, едва мы вошли внутрь. Изменившись в лице, я неторопливо прошел к столу и сел у самого края, но Лилия жестом указала на центр, и я нехотя поплелся в сторону Виктора. Выдвинув мне стул, он тепло улыбнулся и шепотом поинтересовался, как у меня дела. Ничего не ответив, я поднял глаза на журналистов, суетящихся с оборудованием, и почувствовал себя загнанным в клетку. Присоединившись к нам, Яков сел между мной и Лилией, и одним кивком головы дал понять, что все готово. Камеры синхронно защелкали, запечатлев широкую улыбку Милы, отстраненность Гоши, непоколебимость Якова и Лилии, доброжелательность Никифорова и мою нечитаемую физиономию, которую я хотел спрятать от чужих въедливых глаз. Вопросы не заставили себя ждать и вскоре посыпались, как из рога изобилия. Яков, отдуваясь за всех сразу, отвечал коротко и ясно, не вдаваясь в подробности, и каждый раз откашливался, словно избавляясь от прицепившейся дряни. Виктор тоже не терял шанса и вставлял свои пять копеек, привлекая к себе больше внимания своей лучезарной улыбкой и развернутыми ответами. Заметив, как главная звезда соревнований явно заскучала и, опустив голову, ковыряла пальцем в столе, один из журналистов обратился напрямую ко мне, задав интересующий его вопрос. – Юрий Плисецкий, а что насчет вас? Среди присутствующих вы единственный, кто участвует в чемпионате. И совсем скоро вы продемонстрируете нам свои умения. Каковы ваши ощущения? Вы чувствуете волнение? Или, может, даже страх? Поделитесь эмоциями. Сев как можно удобней, я взглянул на молодого человека в рубашке и набрал в легкие воздуха. – Вы обязательно увидите мои эмоции. Пятнадцатого января. Во время проката. Удовлетворенный моим ответом, Яков взял инициативу в свои руки и продолжил отвечать на бессмысленно-банальные вопросы, от которых откровенно хотелось спать. Откинувшись на спинку стула, я прикрыл глаза и пропустил мимо ушей большую часть вопросов, считая минуты до окончания этого сборища. Но постепенно вопросы о моей карьере сошли на нет, и все внимание журналистов сосредоточилось на личности Никифорова. – Виктор, так значит, вы действительно больше не вернетесь в спорт? Чем планируете заняться? И почему вы решили сопровождать свою бывшую команду? Поправив очки, журналист взволнованно пролистал блокнот и уставился на него в томительном ожидании. – Да, я закончил с карьерой фигуриста. Но это не значит, что я ухожу из спорта насовсем. Я планирую заявить о себе как о тренере. И я хочу учиться этому у своего собственного тренера. Поэтому я здесь. Сопроводив ответ непринужденной улыбкой, он перевел взгляд на другого журналиста, рвущегося задать свой вопрос. – Да, пожалуйста, – позволив тому подняться, Виктор пригубил стакан воды, при этом не спуская с него глаз, и заметно расслабился. – Но, Виктор, не вы ли тренировали в прошлом году фигуриста из Японии? Разве этот шаг не стал для вас опытом? И, кстати говоря, где сейчас этот фигурист? Вы поддерживаете связь? Вы планируете тренировать его в дальнейшем? Уголки губ Никифорова медленно поползли вниз, а глаза покрылись невидимой коркой льда, расползаясь по всему лицу, серьезному и равнодушному. – Мне казалось, вопросы личного характера на данной пресс-конференции затрагиваться не будут. Видимо, я ошибался. Медленно поднявшись под гогот толпы, Виктор вышел из зала, оставив нас разгребать его же дерьмо. Обратив взоры на нас, журналисты завалили нас кучей вопросов, касающихся Никифорова, на которые мы никак не могли ответить. Собираясь уйти, мы встали со своих мест, как вдруг до меня долетел один из вопросов, после которого воцарилась гробовая тишина. – Это правда, что Виктор Никифоров будет тренировать вас? Это стало причиной его разрыва с Кацуки? Я замер на месте. Ком, подкативший к горлу, не давал произнести ни слова. Рука, крепко вцепившаяся в мое запястье, выволокла меня наружу, и только тогда я сумел прийти в себя и наконец заговорить. Лилия заглянула мне в глаза и, удостоверившись, что со мной все в порядке, вывела меня на улицу, на свежий воздух. Яков затерялся где-то в здании, выясняя, кто привел этих дотошных журналюг. Мила ушла на встречу с Сарой. А Гоша, вызвав такси, по-видимому, уехал в отель. Никифоров словно испарился. Мы не видели его ни в коридоре, ни на улице. Накрапывающий мелкий дождь словно смыл его следы, оставив после себя немой холод и едва уловимый запах сигарет.***
День Икс настал неожиданно и ярко, перевернув все с ног на голову. Мила с Лилией, крутившиеся в нашем номере с самого утра, делились последними новостями, не забывая давать советы, которые я, впрочем, так и не запомнил. Разбуженный нами Гоша, пробурчав им вслед что-то невнятное, накрылся подушкой и попытался заснуть вновь. В то время, как я приступал к завтраку, прокручивая в голове свой номер от начала и до конца. Тренировок сегодня не предвиделось и довольствоваться приходилось лишь элементами гимнастики и, в первую очередь, упражнениями для растяжки. Так и прошли считанные часы до начала первого этапа. Приехав в Ледовый, я почувствовал легкие нотки волнения, едва пробирающие меня изнутри. Атмосфера была нереальной. Собирающиеся на трибунах зрители сверкали и наводили шум, перемешивая все чувства в один неразборчивый комок, осевший во мне тяжким грузом. Проследовав в выделенную нам раздевалку, я тихо опустился на скамью и обхватил голову руками, избавляясь от тревоги. Положив руку мне на плечо, Лилия посмотрела на меня невозмутимым и уверенным взглядом, таким, который был нужен именно мне. В нем не было жалости и даже сочувствия. Я не был расклеен и не нуждался в поддержке. Мне был нужен один лишь взгляд, такой, которым обладал я сам. – Нужно переодеться. Указав взглядом на белоснежный костюм, аккуратно завернутый и привезенный несколькими днями ранее, она вышла за дверь. Сделав глубокий вдох, я подошел ближе и вскоре рассматривал себя со всех сторон, удивляясь, как потрясающе он выглядит и, что немаловажно, сидит на мне как влитой. Накинув олимпийку, я присоединился к команде и долго ловил восхищенные взгляды, хотя совсем на это не рассчитывал. Позвав меня с собой, Лилия завела меня в комнату женской сборной и усадила напротив зеркала. Вытащив из кармана белую ленту, она обвязала мои волосы в слабый и низкий хвост, такой, каким щеголяли полтора столетия назад и, довольная собой, улыбнулась моему отражению. Фыркнув в ответ, я молча согласился и не стал спорить. Тем временем фигуристы один за другим показывали свои номера, собирая у экранов тысячи зрителей. Эмиль, выступивший в числе первых, поприветствовал меня за кулисами и пожелал удачи, скрывшись за дверью своей раздевалки. Джакометти, номер которого был перед моим, игриво подмигнул мне на прощание и выкатился на лед, как звезда порнхаба, в темно-зеленой сетке, явно позаимствованной у Леонтьева. Туже завязав свои новенькие коньки, я встал у самого бортика, испепеляя взглядом бесстыжие телеса Криса, которые, к счастью, пару раз столкнулись со льдом, что, конечно же, было мне на руку. Свет софитов озарил весь стадион, и я понял, что настала моя очередь. Громкий голос эхом прокатился по трибунам, объявляя следующего фигуриста. Объявляя меня. Легким движением сняв защиту с лезвий и сбросив с себя олимпийку, я вышел на лед под восхищенные крики трибун и почувствовал прилив сил. Заиграла знакомая мелодия, и я начал творить. В ту минуту я ощущал себя художником, рисующим на льду свой шедевр, и мне не терпелось показать его миру. Я вычерчивал красивые линии, не забывая о руках, их грации и гибкости движений. Вращения кружили мне голову, и на секунду я сомневался, прыгая аксель, но в итоге сделал все идеально. Даже слишком. Дорожка шагов далась непринужденно, так, словно я порхал, имея за спиной невидимые крылья. Перед флипом в три оборота я вспомнил себя маленького, впервые увидевшего лед и намертво вцепившегося в первые попавшиеся коньки. Блестяще. Либела на высшем уровне. Оставались каскады. Прыгая их, я ощущал себя не просто фигуристом. Мастером. Таким, каким был кто-то другой. Я не мог вспомнить его имени. Я не мог воссоздать его образ. И лишь остановившись в финальной стойке и закрыв глаза, я почувствовал его присутствие. Луч света, упавший на меня откуда-то сверху, затемнил все вокруг, но я видел блеск его глаз, смотрящих только на меня. Трибуны взорвались овациями, закидывая меня розами и мягкими игрушками. Но я не обращал на них внимания. Я стоял, тяжело дыша, и не отводил взгляда от этих ярких, аквамариновых глаз, которые так хотел увидеть, и которые хотели увидеть меня. Прийти в себя удалось только на скамье оглашения результатов. Сидящий слева Фельцман пыхтел от нетерпения, Лилия интересовалась моим самочувствием, а Виктор просто был рядом. Результаты были ожидаемы, но, тем не менее, удивили всех. Пусть в моей программе были не такие сложные элементы, но выполнил я их на все сто, и на фоне недокрученных тулупов мое выступление вырвалось на первое место. Я был счастлив, несмотря на то, что это был всего лишь первый этап. Мила ждала меня в раздевалке и после проката заобнимала до смерти. На вопрос, куда подевался Гоша, она лишь пожала плечами, сказав, что был где-то здесь. Вошедший следом за мной Никифоров выглядел растерянно и радостно одновременно. Оставив нас одних, Мила юркнула за дверь и явно прильнула к ней же, чтоб погреть уши. Сев на скамью и переведя дух, я потихоньку снял коньки и распустил волосы, взмокшие от выступления. Виктор, стоявший в двух шагах, глядел на пустую обшарпанную стену и, кажется, не находил слов. – Молодец, Юра. Номер, что надо. Ты хорошо постарался, – произнес я иронично слегка запыхавшимся голосом. Посмотрев в мою сторону, он едва заметно вздохнул и прислонился к подоконнику, словно собираясь в случае чего выйти в окно. – Я не ожидал, что ты придешь. На конференцию, кстати, тоже. Задрав голову к верху, я уставился в белый потолок, размеренно дыша и сжимая в руках ленту. – Я не мог не прийти. Тихий, спокойный тон придавал ему несвойственной драматичности, которую я все же замечал время от времени. – М-м-м, классно. – Юра, меня никто не заставлял. – Да плевать мне, заставляли тебя или нет. Огрызнувшись, я отвернулся и от злости намотал ленту на руку, сжимая ею свое запястье. – Точно также ты ответил мне тогда. Вспомнив наш последний разговор, я медленно перевел взгляд на Виктора, понимая, что он прав. – И что с того? – не сдавался я, держась уверенно и невозмутимо. – Нет, наверное, ничего. Опустив глаза, он прошел к двери, собираясь уйти. – Спасибо. – Что? Недоумение на его лице было настолько явным, что я с трудом подавил даже самый крохотный смешок. – Спасибо, что пришел. Улыбнувшись в ответ, он вышел из раздевалки, оставив после себя тончайшие флюиды, загнавшие меня в смятение. Я действительно не знал, радоваться мне или проклинать его всеми словами. Я не ждал его и не хотел испортить выступление даже мыслями о нем. Но увидев его, я забыл обо всем: о программе, о зрителях, об оценках. Обо всем абсолютно. И стоя там, в раздевалке я вдруг ощутил невероятный страх за дальнейшие выступления. «А что потом?» – спросил я себя. И не нашел ответа. До отеля мы добирались счастливые и немного подвыпившие. Мила обнималась с бутылкой вина, предлагая глоток Лилии, на что та категорично отказывалась и запрещала пить Якову, который успел хряпнуть еще в Ледовом. Я не пил и даже не планировал, всю дорогу наблюдая из окна такси за ночными видами Милана, которые запомню надолго. Гошу, кстати, мы так и не нашли, но Мила успокоила нас, сказав, что он скоро будет. Разойдясь по номерам, мы пожелали друг другу спокойной ночи и напоследок обменялись оставшимися эмоциями. Кровать, прождавшая целый день, приняла меня с таким радушием и теплом, что я захрапел за считанные минуты, не переодевшись и не нырнув под одеяло. Проснулся я от возни в замочной скважине и, с трудом отлепив веки, застукал Гошу, вернувшегося чуть ли не в полночь. – Ты на время вообще смотришь? Ты где был? – спросил я сонным и охрипшим голосом, пытаясь сфокусироваться на его лице. – Я? Да неважно. Просто задержался кое-где. Извини, я не смог побывать на выступлении. Я его потом, в интернете гляну. Лан? Проводив его взглядом до ванной, я откинулся на подушку и запустил под нее руку. Нащупав что-то твердое и плоское, я мысленно удивился, но вытащив странный предмет, вспомнил о дневнике, оставленном под подушкой с прошлого раза. Именно поэтому я и решил запечатлеть этот день на его страницах. С трудом держа ручку и беспрестанно зевая, я дописываю последние строки, борясь с желанием вышвырнуть книжку в окно, но все-таки продолжаю писать. Когда-то я называл ее дурацкой и всячески плевался в ее сторону, но теперь начинаю понимать, что делиться – не так уж плохо. А делиться с неодушевленным предметом – еще лучше. Наверное, это то, чего мне всегда так не хватало. Теперь я могу сказать с уверенностью, что ничуть не жалею об этой затее.