Дневник фигуриста

2 февраля

Холод. Белые стены. Дрожь и осознание. Я сижу здесь с момента прибытия и ничего не чувствую. Кажется, подо мной кафель, а рядом ванная, но я настолько оторван от реальности, что вижу только белые листы и буквы, которые с трудом вычерчиваю. А ведь пару часов назад я чувствовал. И чувствовал остро. Так, как никогда прежде. Голос на том конце оборвал все мои планы, мою психику и мою жизнь. Не знаю, как мне удалось остаться на ногах, не упасть и не биться в истерике там, перед Виктором. Я виню себя даже за это. И лишь мой телефон, покрытый свежей трещиной, напоминает мне о том моменте, когда я навсегда потерял своего близкого человека. Своего дедушку. Засохшие дорожки слез все еще разъедают кожу, заставляя корчиться от страшной боли, пульсирующей в сердце. Я не знаю, как ее унять, не знаю возможно ли это в принципе, а потому продолжаю сидеть и писать все, что приходит в голову, все, что оставляет мокрые следы после каждого слова на измятых страницах моего дневника. Виктор подбежал ко мне, увидев, как я побледнел и с треском выронил телефон. Придерживая меня за руку и не говоря ни слова, он усадил меня в такси и стал кому-то названивать, бросая на меня взволнованные взгляды и не выпуская мою ладонь. Все, что я смог тогда выдавить, – это неясные обрывки фраз, которые он, к счастью, понял и не стал больше расспрашивать. Телефон в его руках показался мне знакомым и только спустя несколько секунд я понял, что это мой. Он перезванивал дедушке, или вернее тому незнакомцу, который говорил со мной, и выглядел очень серьезным. Я глядел перед собой, не моргая, и, кажется, не понимал, насколько все серьезно. Ведь надо мной могли просто пошутить, не так ли? Украсть телефон или что-то в этом духе? Это не могло быть правдой. Я не верил. Голос Виктора отрезвил меня, но лишь на пару минут. Он говорил спокойно, почти убаюкивающе, но в один момент его голос дрогнул, и я понял, что мои надежды разломались вдребезги. Он сжал мою руку, спрятав телефон подальше, и велел ехать быстрее. Я никогда не забуду его взгляд, и то, как задрожали мои губы в ответ на его слова. Слезы полились сами собой, я не мог их сдерживать, я даже не пытался. Мой дедушка вышел на улицу с Потей. Морозный воздух и тишина вокруг не настораживали. Дорога до ветклиники была близкой. Гололед. Падение. Авария. Он умер на месте. А Потя пропала, оставив после себя пустую переноску. Я всхлипывал, кусая пальцы, чтобы не закричать и позволил себе истерику только в номере. Яков с Лилией были здесь. Виктор выглядел отрешенным, не зная, что делать, но до последнего сохранял спокойствие, отводя красные от слез глаза. Яков ходил из угла в угол, беспрерывно кому-то названивая. А Лилия сидела рядом и капала успокоительное, поглаживая меня по спине, чтобы хоть как-то утешить. Прибежавшие по первому же звонку Мила с Гошей, разрыдались у меня на глазах и бросились ко мне, обнимая со всех сторон. Я дрожал всем телом, не в силах что-либо сказать и только хватался за них, как за спасательный круг, боясь захлебнуться в собственной боли. Она душила меня. Душит по сей день. Это чувство непередаваемо. Оно растекается по организму как вирус и выворачивает каждую клетку. Наизнанку. С ржавым скрежетом, от которого щемит в ушах и в сердце. Яков хмурился, продолжая говорить по телефону, и еле сдерживался, чтобы не накричать на бестолковых врачей, которые не могли уже ничего сделать и только ждали нашего приезда. Лилия суетилась неподалеку, собирая кое-какие вещи. А Виктор, кажется, вышел покурить, загнанный и потрясенный случившимся. – Надо ехать. Срочно. Мы подняли головы в унисон, глядя на Якова, который выглядел весьма решительно, но глаза выдавали его скорбь и бурлящую глубоко в душе ненависть. Ненависть к обстоятельствам и тому, что случилось с моим дедушкой. С трудом поднявшись на ноги, я хотел было уже собираться, но Лилия остановила меня, аккуратно взяв за руку. Яков тяжело вздохнул, посмотрев на мое лицо, мертвецки бледное и заплаканное. – Ты остаешься здесь. Едем только мы с Лилией. Помотав головой на мгновение, я понял, что не ослышался и нервно сглотнул. – К-как остаюсь? Это мой дедушка. Я должен поехать с вами. – Исключено. У тебя соревнования. Мы с Лилией справимся. Сжав кулаки до посинения, я сорвался с места и в миг оказался напротив Фельцмана, который даже не шелохнулся от таких выкрутасов. – Я. Еду. С вами. Мой голос звучал угрожающе, но, кажется, так никого и не напугал. Лилия затаила дыхание, глядя то на меня, то на Якова, но ничего не предпринимала. Вошедший в комнату Виктор разрядил обстановку одним своим появлением и, взяв меня за руку, осторожно усадил на диван. – Ты же понимаешь, что Яков прав? – К черту. У меня погиб дедушка. Я должен ехать. Скривившись в лице от злости, я впился в него убийственным взглядом и даже не думал сдаваться. – Хорошо. Мы оставим тебя одного. На пять минут. Подумай хорошенько и дай нам окончательный ответ. Договорились? Ничего не ответив, я обнял себя руками и дождался, когда все выйдут. Мой пыл угас так же быстро, как и малейший шанс сдержать эмоции, нахлынувшие новой волной, которая смела все, за что я держался ранее. Я плакал навзрыд, закрыв лицо руками, и не мог остановиться. И лишь слова, произнесенные Виктором, постепенно возвращали меня в реальность. Я не мог думать ни о чем другом, мои мысли были только о дедушке и о том, как я хотел увидеть его в последний раз, дотронуться до холодной кожи и наконец осознать, что его больше нет. Рой мыслей сводил меня с ума. Я держался за голову, как психопат и не знал, что делать. В памяти всплывали картины минувших дней, на мгновение спасавшие меня от охватившего безумия. Поднявшись на ноги, я с трудом дошел до окна, покачиваясь и ощущая, как темнеет в глазах. Я схватился за подоконник, удержавшись на месте, и закрыл глаза, чувствуя неимоверную боль в груди, которая перекрывала кислород и любую возможность думать. Медленно открыв окно, я вдохнул воздух полной грудью и судорожно выдохнул, усаживаясь на подоконник. Глоток свежего воздуха был как нельзя кстати. Приступы удушья постепенно стихли, как и паника, которую я всячески подавлял. Я вспомнил последний день, проведенный с дедом, поздний вечер и раннее утро, нашу кухоньку и больной рассвет, который как-то по-особенному отражался в его уставших глазах. На мгновение я подумал, что уже тогда он догадывался о скорой смерти, о том, что видит в последний раз: и рассвет, и город, и меня. Я снова заплакал. Но вот, он снова перед глазами, провожает на соревнования, как и всегда, ничего необычного. За исключением, что я вижу его в последний раз. Я много раз прокручивал это в голове, снова и снова вспоминая его печальный вид и то, как тяжело он отпускал внука, который ни о чем не догадывался, не чувствовал разлуки, теперь уже вечной. Я снова заплакал. Я помнил его объятия, его заботу, его слова. Он всегда был таким искренним, иногда ворчуном, но таким близким и родным. Я вспомнил тот день, когда он впервые привел меня на каток, пузатого и в дурацкой шапке. Плотная дубленка стесняла мои движения. Я выглядел смешно и нелепо, а моя мордашка только отпугивала тучным взглядом и хмурыми бровками. Но стоило мне только поднять глаза на фигуристов, на блестящий лед и сияющие коньки, как я тут же расслабился. Дедуля счел это хорошим знаком, а потом долго и мучительно оттаскивал меня от чьих-то коньков, в которые я вцепился. Намертво. Я снова заплакал. Воспоминания сменяли друг друга со скоростью света. Я не успевал ухватиться за что-то одно, как все перемешивалось, и карусель мыслей выбрасывала что-то еще. Я сидел и понимал, что не смогу дать ответа. Я был потерян. Приоритеты рухнули. Посмотрев в окно, я болезненно зажмурился от солнечных лучей, пронзающих как острые иглы. И меня осенило. Душное такси. Морозный воздух. И дедушка, выкрикивающий что-то напоследок. Я напрягся всем телом, вспоминая его слова. Последние. Произнесенные мне в спину. Нет, я не плакал. А только крепче сжимал кулаки и кусал губы, стараясь произнести их в точности, в унисон воспоминаниям. «И без победы не возвращайся.» – И без победы не возвращайся, – прошептал я чуть слышно и бросился к двери. Ошалевшие от моего вида Виктор и все остальные стояли неподвижно, не сводя с меня глаз и ждали моего вердикта. – Я остаюсь. Казалось, мои слова спасли им жизни или хотя бы нервные клетки, которые я мог поубивать за считанные секунды. Лилия подошла ко мне первой и обняла так крепко, что я обмяк как тряпичная кукла, не в силах от нее оторваться. Стерев с моего лица мелкие слезинки, она поцеловала меня в лоб и вернулась к Якову. – Мы отзвонимся, когда прибудем. Держитесь вместе. Не оставляйте Юру одного. А ты, Виктор, приглядывай за ним особенно. Мы должны быть сплоченными, как никогда. Медленно кивнув, мы попрощались и остались одни. Виктор вышел провожать и задержался на несколько минут. До меня долетели лишь обрывки фраз, произнесенные Яковом: быть осторожней, занять отель, указанный на бумагах и не терять билеты, а самое главное – не давать мне скиснуть и опустить руки. Но я знал об этом и без его слов. Разве мог я себе позволить вернуться ни с чем? Без победы? Проигравшим неудачником? Не мог. Не хотел. Не имел права. А потому мы вылетели на следующий же день. В Черногорию. Заселились в тот самый отель, о котором говорил Яков. И первое, что я сделал – это закрылся в ванной и достал дневник, который отныне будет хранить в себе и эту незыблемую скорбь, засевшую во мне до конца моих дней. И ничто не сможет ее расколоть полностью. Я навсегда лишился близкого человека, своего питомца и какой-либо веры в лучшее. Непослушные пальцы выводят последние строки, в то время, как я сижу, чувствуя холод, и понимаю, что после бала всегда наступает агония.