22 февраля
Апатия. Я не знал, что это до случившегося и, наверное, никогда бы не узнал. Нет, я не словил депрессию, не думал о суициде и прочей ерунде. Неоднозначные взгляды, полные удивления, а порой и откровенного сожаления, были подобны шипам. Они кололи под самые ребра, не сильно, но ощутимо больно, так, чтобы помешать, сбить с толку, лишить победы. Я знал, что дело во мне, что никто не знает о моем горе, что это я стал меняться у всех на глазах. Молчаливый, отрешенный, никакой – все это я слышал из неясного шепота за своей спиной каждый прожитый день. Или вернее просуществовавший? Ребята сдержали обещание, данное Лилии. Мила с Гошей не оставляли меня ни на минуту, пытаясь отвлечь разговорами, играми и всем тем, что приходило им в голову. Иногда забегала и Сара, угощая чем-нибудь вкусненьким и рассказывая о том, какая чудесная погода в Италии. Но стоило им всем уйти, как я оставался наедине с ним... Он стоял у окна, глядя куда-то вдаль и словно боялся меня потревожить. Я понимал, что так надо, что мне нужно время. Адаптироваться. Принять. И жить дальше. И он тоже это понимал. Заселиться в один номер с Виктором было той еще авантюрой, но осознал я это лишь на следующий день, обнаружив его рядом. Он спал в неудобном кресле с томиком Шекспира и держал меня за руку, всю ночь. Я был слишком подавлен, чтобы оценить этот поступок и, кажется, напрочь игнорировал все его касания, слабые улыбки, кофе в постель и слова поддержки. Мне стало не по себе. Он продолжал стоять у окна, в то время, как я лихорадочно перебирал в голове события последних дней, подавляя приступы совести и желание просто крепко обнять. Он снова казался недосягаемым, чуждым и совершенно холодным. Я задавался вопросом, искал нужный ответ, пытался найти истину. Я хотел познать феномен, кроющийся под именем «Виктор Никифоров» и каждый раз признавал свое поражение. Я не мог его понять и со временем перестал понимать даже себя. Я гнался за тенью Никифорова и, кажется, потерял свою собственную. По крайней мере, мне так казалось, и я так чувствовал. Я сидел, поджав ноги, и боялся даже заговорить. Страх перед неизвестностью был сильнее. Страх перед Виктором был ужасающим. Молчание длилось мучительно долго, играя на нервах, как на арфе. В поисках былой уверенности я забрел в самые отдаленные закоулки своего сознания и чуть было не заблудился. Меня выдернула лишь одна фраза. Одна единственная. Произнесенная чуть слышно. Произнесенная Виктором. – Я знаю, ты любишь мороженое. И меня. Может, прогуляемся? Ком в горле рассосался так же быстро, как и страх перед самым беззаботным человеком на свете. Я медленно кивнул и впервые за долгое время улыбнулся. Солнечные лучи плавно скользили по моему бледному лицу, одаривая витамином D и смеша до коликов. Мороженое в руке потихоньку таяло, пока Виктор безрассудно крутился у фонарного столба, изображая Барановскую, и рассказывал мне самые нелепые истории за всю свою карьеру. Я хохотал как безумный, распугивая своим видом прохожих, и ни о чем не думал. Держа меня за руку, Никифоров то и дело останавливался при виде самых обычных вещей: будь то карусель, старый памятник или обычный бездомный. Последнему, кстати, мы отсыпали немного мелочи, понастольгировав об отечественных бомжах, и двинулись дальше. Приземлившись на свободные качели, мы обратили взоры к небу и просто молчали. Я точно знал, что в этот день Виктор чувствовал себя иначе, таким же подростком, как и я, который жил в его душе все эти годы. Он крепко держал меня за руку, и мне этого было достаточно. Иногда я бросал на него мимолетные взгляды и ловил встречные, но быстро отворачивался, мысленно подавляя смешки. Впервые за эту неделю я ощущал перемены и, в первую очередь, в своем самочувствии. Я смотрел на мир немного иначе, так, как смотрел сейчас Виктор, радуясь всему подряд. – Ну ты загнул, конечно. Сравнить себя с мороженым. Это ж надо... Начав разговор сиплым голосом, я едва заметно ухмыльнулся и искоса глянул на его безмятежное лицо. – Нет, я, конечно, мог бы провести аналогию со льдом или с коньками, которые ты обожаешь. Ты, наверное, даже спишь с ними? – Вот придурок. Пнув его начищенный до блеска ботинок, я надулся как рыба-шар и отвернулся, вслушиваясь в дурацкий никифоровский смех. – Да ладно тебе, я же шучу. – Мороженое я люблю больше, – перебил я, фыркнув и сдвинув брови. – Значит, все-таки любишь... – заключил он с победоносным видом и посмотрел на меня свысока. – Ах ты ж... – Нет, только не снова! С тобой никакой обуви не напасешься. Состроив жалобную мину, он забился в самый угол, чуть было не свалившись с качелей, и поднял на меня щенячьи глазки. – С Маком такое не прокатило, и с тобой не прокатит. Растянувшись в наглой улыбке, я встал с надоевших качелей и перевел взгляд на раскинувшийся перед нами пейзаж. Он был прекрасен настолько, насколько я мог себе представить. В какой-то момент я и вовсе забыл, где нахожусь, вспомнив постройки Греции, тесные улочки и чертов бал, который навевал мрачные воспоминания. Увидев, как я поник, Виктор неторопливо зашагал в мою сторону и ненавязчиво заключил в свои объятия. Я стоял с опущенными руками, не в силах обнять в ответ и дико хотел взвыть, от беспомощности и разъедающей боли, которая вновь напомнила о себе. – Нужно возвращаться. Пересилив себя, я все же обнял его в ответ, не желая уходить и тем более отпускать. – Мы же должны победить, не так ли? А для этого нужно хорошенько отдохнуть и выспаться. Он шептал мне это прямо в макушку, убаюкивая и покачиваясь на месте, словно укладывал спать. – Я не хочу, Виктор... Я не могу. П-понимаешь? Мой голос предательски задрожал, а на глаза навернулись слезы, которые я сдерживал до последнего. – Он... умер. Его больше нет, Виктор. Моего дедушки больше нет. Я всхлипывал, как девчонка, зарываясь лицом в его рубашку, и цеплялся руками, боясь отпустить. Боясь потерять, так же, как деда. – Все хорошо. Я рядом. Непривычно тихий голос Никифорова успокаивал, и мне становилось легче. Я не хотел признавать, но это было именно то, что мне нужно. Не попытки отвлечь или пустые разговоры ни о чем. Мне нужен был Виктор. Он стал панацеей даже от таких кровоточащих душевных ран, с которыми другим было не справиться. Мы стояли, обнимаясь, в лучах закатного солнца и просто молчали. Это был лучший день в моей новой жизни. Жизни без деда и без Поти. Обратный путь стал для нас самым настоящим приключением, которое я точно никогда не забуду. Запрыгнув в душное такси, мы поехали обратно, в не менее душный и жаркий отель, стены которого безжалостно давили и загоняли в угол. Я бездумно глядел в окно, откровенно скучая и не говоря ни слова, пока Виктор нехотя поддерживал беседу с предприимчивым таксистом, который, конечно же, узнал своих пассажиров. Разговор прервался, когда телефон Никифорова неожиданно зазвонил, а на экране высветилось имя Барановской. Он ответил без промедлений, изменившись в лице, и почти ничего не говорил, соглашаясь и кивая. В этот момент я поймал себя на мысли, что испытываю чертово дежавю, взявшееся из ниоткуда. Та же ночь. То же такси. Тот же звонок. Только уже без дедушки. Спазмы в груди и горечь во рту были слишком явными, чтобы их скрыть. Боль душевная перерастала в физическую, что грозило мне серьезными проблемами. Мы остановились посреди улицы, чтобы я мог проветриться и прийти в себя. Меня тошнило, но я всячески подавлял позывы, чтобы не изгадить ровную брусчатку, которая уж точно не была виновата. – Отпусти его. Я больше туда не сяду, – проговорил я с трудом, держа руку у рта. Расплатившись с таксистом, Виктор вернулся ко мне и сел рядом, на холодный и серый бордюр. Промолчав какое-то время, я наконец нашел в себе силы заговорить. – Вить, хочу на лед. Сейчас. Я думал, что в ответ последует ухмылка или хотя бы безобидный смешок, но, подняв глаза на Никифорова, я не увидел ни того, ни другого. Он глядел на меня без эмоций, слишком спокойно и почти понимающе. Ни один каток в городе не мог быть открыт в такое время суток, но отчего-то он разделял мое желание, а потому поддержал без доли сомнения. Мы шли вдоль нескончаемой улицы, тыкая в телефон и забивая адрес близлежащего катка, самого убогого, но существующего. И каково же было наше удивление, когда мы обнаружили в сером неприметном здании вывеску «Ice Rink», которая сразу же бросилась нам в глаза. Пузатый мужчина, стоявший к нам спиной, возился с увесистым замком и не заметил, как мы подошли, подскочив от внезапного испуга. Им оказался владелец этого самого катка, который заехал, чтобы проверить сигнализацию, установленную этим утром за бешеные деньги. Он жаловался на маленькую прибыль и большие затраты, которые больно ударяли по его кошельку. Ответив отрицательно на просьбу впустить нас, он хотел было уже уезжать, но, отойдя на несколько шагов к байку и увидев нас в свете фонаря, он подпрыгнул на месте еще раз и подбежал как заведенный, начиная судорожно отпирать замок. Признав в нас «тех самых фигуристов, которые заехали на чемпионат», он в миг переменился и стал намного обходительней, рассказывая без умолку, какой теперь имидж появится у его дряхлой лачуги. Ситуация нас позабавила. Сделав пару снимков с мужчиной, мы попросили его выйти и оставить нас наедине. Заверив нас в этом, он показал нам стойки с коньками и вышел явно навеселе. Виктор долго не унимался и с трудом сдерживался, чтобы не заржать ему вслед, но мой фирменный тык под ребра заставил его замолчать. – Мы тут по делу, – шикнул я на него, стараясь не шуметь. Улыбнувшись мне в ответ, он захватил пару коньков и вышел на лед, в то время, как я долго возился и не мог подобрать себе хоть что-нибудь сносное. Наконец, закончив с примеркой, я присоединился к Никифорову и попытался размяться. Под пристальным взглядом легенды я чувствовал себя загнанным и никчемным, хотя и держался уверенно, чтобы не упасть в грязь лицом. – Юра, ты зажат. – Ничего я не зажат. Рефлекторно нахмурившись, я выполнил каскад из пяти прыжков и, довольный собой, бросил на него взгляд победителя. Цокнув мне в ответ, он плавно заскользил в мою сторону и указал на все недочеты, которые я нехотя, но принял к сведению. К моему удивлению, Виктор был хорошим наставником, который не ворчал на каждый промах, а разъяснял снова и снова, пока я не начал выполнять все идеально, так же, как и он. – А вот здесь выпрями ногу. Ну же. Чему тебя Барановская учит? Где твоя растяжка? – Наверное, там же, где и ваше мороженое, сэр, – ответил я, наигранно закатив глаза. Синхронно подавив смешок, мы продолжили наше спонтанное занятие. Привыкнув к его голосу, мимике и нечитаемому недовольству, я наконец осознал, что потерял и почему так убивался, когда Никифоров свалил в Японию и обучал там не меня. Мое подсознание знало все наперед, оно кричало мне: смотри, кого ты упускаешь. И я смотрел. Потому что ничего другого не оставалось. Без личного упорства и цели доказать, что я лучше, что смогу один, я бы не катался здесь и сейчас. Не стоял бы с гордо поднятой головой и медалью наперевес. А значит, все было правильно. Так, как должно было быть. Я не злился на Виктора, не припоминал ему прошлые обиды. Я просто катался. И слушал. Его. – Ты многому научился. В твоем возрасте я не был так опытен. Прислонившись к невысокому ограждению, он устало прикрыл веки и выдохнул. Я стоял всего в шаге и глядел на его профиль, слишком внимательно и изучающе, чтобы не попасться. – Тебе лучше? – спросил он вдруг, заметив мой пристальный взгляд. – Немного, – ответив без энтузиазма, я перевел взгляд на лед, рассматривая каждую царапину и выемку. – Мы тогда не закончили... Подняв глаза, я вопросительно уставился на Виктора, не понимая, к чему он клонит. – Нет, я не про... Я про танец. Улыбнувшись своей самой обворожительной улыбкой, он притянул меня ближе и осторожно взял меня за руку. Вторая нежно и аккуратно опустилась на мою талию, чего я никак не ожидал, но сопротивляться был не намерен. Я был довольно сообразительным, но вальс на льду застал меня совершенно врасплох. Не умея танцевать на танцполе, я почему-то был уверен, что лед станет моим главным козырем. И я не ошибся. Мы вальсировали с Виктором ночь напролет, без музыки, без свидетелей и, кажется, были совершенно счастливы. Я готов был разрыдаться на его плече, как в самом дешевом романе и повиснуть на шее, не отходя ни на шаг. Его спокойный взгляд, уверенные движения кружили голову, и я забывался в плавном ритме, уносимый вслед за его магической аурой. Он был слишком притягательным. Слишком неземным. И не заслуженным этим миром.***
Стук сердца оглушал меня полностью, словно вокруг собрался вакуум. Не вздохнуть. Не упасть. А только идти. Вперед. Я смутно помню все приготовления: новый костюм, коньки, суетящиеся вокруг люди и лицо Виктора, вспышкой вторгающееся в сознание. Я впервые ощутил дрожь в коленках и никак не мог ее унять. Я нервничал и слабо это скрывал, что злило меня еще больше. Но были и плюсы: никакого позерства от лица Криса и лишь сдержанное рукопожатие с Эмилем. Остальные были проигнорированы. На их оценку мне было плевать. Передо мной стояла лишь одна цель – выйти на лед и откатать все, как надо. И я добивался ее, превозмогая то, что могло помешать. А мешало мне многое... Первое, что я сделал, когда вышел на лед – нашел глазами Виктора и, сделав глубокий вдох, собрался с мыслями. Я хотел их удалить, как ненужные файлы, но не мог и действовал вместе с ними. Не всегда верно, но ни на что другое я не рассчитывал, стараясь лажать как можно меньше. Недокрученные прыжки и роковое падение сделали свое дело. Я выступил отвратительно, хотя и слышал, что получилось неплохо. «Неплохо» – значит, никак. Не в моем стиле. Не «по-плисецки». Мое имя красовалось лишь на третьей строчке результатов, от чего у меня сводило челюсть и скрипели зубы. Мила боялась даже подходить, так что возвращался я в компании парней, которые хоть как-то могли выдержать мой разъяренный взгляд. Уже в отеле я значительно подостыл и даже шел на контакт. С Виктором. Мы лежали в одной постели и просто молчали. Это стало традицией. Молчать в его компании было комфортно и даже приятно. Я глядел в потолок, пока он плавно перебирал мои волосы, закручивая на длинных пальцах и просто наслаждался их мягкостью (ну и моим спокойствием тоже). Я слышал его дыхание и старался дышать в унисон, чтобы не сбиться и не закатить истерику. Моя нервная система была на грани, как и я сам. – Юр, помнишь мне Лилия звонила? Тогда в такси. Повернув голову в его сторону, я взглянул на Виктора и отчего-то напрягся. – Помню. Лицо Никифорова переменилось. Он словно обдумывал, говорить или нет, на что я твердо дал ему понять, что готов ко всему. – Ну, это не так важно, на самом деле... – он отвел взгляд, пытаясь сказать все правильно, так, чтобы я понял. – Так как опекунство над тобой было... было прекращено, то... Лилия... Она сказала, что тебе не о чем волноваться. Пока идут соревнования, тебя не станут дергать по этому поводу, а потом они что-нибудь придумают. – Ладно. Кажется, мой ответ немного удивил Виктора, но он не стал заострять на этом внимание. – Вить? – Да? – Ты думаешь, его поймают? – Поймают и засудят. Будь уверен. Я слабо улыбнулся тому, как он понял меня с полуслова, и дотронулся до его щеки. Он придвинул меня ближе и теперь я дышал ему в шею, вдыхая его аромат, которым была пропитана вся его одежда, вся до последней ниточки (и не спрашивайте меня, откуда я это знаю). Наши тела соприкасались, находясь вплотную, и делились теплом, создавая абсолютную гармонию и уют. Не удержавшись, я дотронулся губами до его кожи и зажмурился, стесняясь своей выходки, на что он пробежался пальцами по моей спине, подразнивая и улыбаясь. – Ты все еще считаешь меня ребенком? – спросил я шепотом, опаляя дыханием его шею. – После того, что было на балу, нет. – А до этого? – Отчасти. – Виктор... Я не унимался, и мое недовольство было слишком явным, чтобы проигнорировать. – Ну... – задумчиво устремив глаза к верху, он запустил руку мне в волосы, начиная мягко массировать. – Ты всегда был очаровательным. Даже, когда злился. Ты и сейчас такой. И всегда таким будешь. Может, это и есть «детскость»? В любом случае, тебе это идет. – Я не про это. Ладно, забудь. Вздохнув, я закрыл глаза и устроился поудобней. – Ты имел в виду секс? – Я же сказал, забудь. – Ты покраснел. – Вовсе нет. – Покрасне-е-е-ел! Разразившись своим дебильным смехом, он тыкнул меня в щеки, и я тут же схватился за подушку. Наш бой продолжался минут десять. Я не хотел сдаваться и в итоге победоносно сидел на нем верхом, накрыв его подушкой и доводя до асфиксии. Попросив пощады, он признал свое поражение и капитулировал, как истинный джентльмен, уступив мне всю кровать. – Сегодня спишь на полу. Подозрительно сузив глаза, я бросил в него подушку, а сам нырнул под одеяло, собираясь наконец заснуть. Почувствовав на виске невесомый поцелуй, я еще больше уткнулся лицом в подушку, стараясь не выдать себя румянцем. А Виктор, как и было сказано, переместился на пол, не отрывая от меня глаз, пока свет в комнате не погасили.