Хроники геройского табора

У бессмертия есть свои маленькие заморочки, о которых редко задумываешься, принимая дар вечной жизни в том или ином виде. Как правило, это неожиданный излишек времени, с которым нужно что-то делать. Даэрт видит людей — издалека, конечно, обычно: они торопятся что-то сделать за свой краткий мотыльковый срок, называемый жизнью, и им вечно не хватает времени на что-нибудь самое важное. Так и умирают — не признавшись в какой-нибудь любви, не побывав на Галенириме или не сбежав на Амазонию, подальше от ограниченных родственников. Они привыкают бежать куда-то, торопиться, гнаться за несбыточным, вставать с петухами, чтобы «успеть побольше»… И любого человека вечная жизнь приводит в замешательство. Некоторые, впрочем, не успевают это все сделать по его вине, но тут уже ничего поделать нельзя. Одни живут за счет других, просто вампиры делают это чуть более… честно, пожалуй. Однако, справившись с первым потрясением, де Мортон открыл для себя простую истину, предназначенную, похоже, одним лишь бессмертным. Не бывает совершенного, абсолютного знания. А это значит, что он может потратить вечность, гонясь за химерой, как обычный смертный, только вот не за той уродливой бытовой зверюшкой, как крестьяне-горожане-аристократы, которым во что бы то ни стало нужно успеть оставить потомство до определенного возраста да скопить побольше золота, а за настоящей, которая уже и не химера больше, пожалуй, а какое-то запредельное существо, не дающееся в руки никому. Нужды торопиться нет — он успеет дождаться, когда умрет нынешний владелец книги, которой он желает обладать, чтобы, перешагнув через труп, забрать то, что хочется. Ему даже кажется, что это будет крайне дурным тоном — торопить события. Это как с вином: мало того, что, молодое, оно не так хорошо на вкус, так ведь еще можно испортить все, распив его сразу после раскупоривания бутылки, не дав подышать. Бессмертие — замечательная вещь. Так рассуждает вампир, наблюдая из своего замка, как меняются не только короли, но и целые династии, перестраиваются, рушатся и возводятся замки, к деревням по краям лепятся новые хибарки с соломенными крышами. Потом приглядывается повнимательнее к простому народу и с изумлением понимает, что он тоже в какой-то мере бессмертен: не меняется выражение лиц, не меняется однообразный труд. Де Мортон недовольно поджимает губы. Не то что бы он ревновал к такому сомнительному бессмертию. Но мысль об этом ему странным образом неприятна.