unclean, rotten, endless

Гарри не спрашивал Луи, любит ли он Зейна. Это было неважно, слишком простой вопрос для чего-то настолько сложного и запутанного. Это прозвучало бы нелепо — Гарри не был таким. Он не задавал вопросов. Они словно витали в воздухе, - непрошеные, провоцирующие. Но Луи мог сам сказать: да или нет, и Гарри поверил бы в это, но глаза Луи оставались бы все такими же измученными, а смех — натянутым и напряженным. Ответ на вопрос не вычеркнет из памяти утра, которые они проводили вместе - с громогласными шутками Луи и тихим присутствием Зейна, словно дразня Гарри своим обаянием. Слова ничего не изменят, не залечат старые раны, - теряясь в точках и запятых, все становится слишком беспомощным. Зейн и Луи веселились за закрытой дверью. Он слышал их — тонкое, слабое звучание арфы и высокий тенор Луи, их поцелуи (со слюной, языком, зубами), Гарри мог представить их, будто сам там находился. Его скрипка больше не понимала его. Их игра стала неправильной — словно Гарри вырос из неё, стал слишком несовершенным, чтобы прикоснуться к гладкому дереву, острый, как лезвие, угол норовил поранить Гарри, когда он играл. Он чувствовал, что лишился друга. Он практиковался весь день и все шло не так, все было неправильным, так непоколебимо неправильно, и Гарри со злостью метнул скрипку в стену. Он никогда не вел себя так необдуманно и неосмотрительно, как Луи, слишком открыто, но он больше не сдерживал себя (разница в том, думал Гарри, опускаясь на колени, что единственный, кто может причинить ему боль — он сам, а Луи причиняет боль каждый, кто ему встречается.) Он тоже может делать такие вещи. Он яростно разбивал скрипку о стену. Конечно же, Лиам Пейн проходил по коридору в тот момент (Гарри задумался, будет ли он вести себя с ним также сдержанно, мягко и вежливо, как с остальными. Он надеялся, что не будет.) Лиам вошел без стука. - Убирайся, - прорычал Гарри. Все может ранить Лиама Пейна. Его кожа должна быть толще, думал Гарри, - мысль, которая, казалось, возникла у него вечность назад, - как у крокодила. Лиам будто не слышал. Скрипка валялась на полу — единственная нетронутая струна словно удерживала остальные. Его глаза расширились. (Но он не понимал, это не мучило его, всего лишь сломанная скрипка, не парень или девушка, убитые им, не избитая девчонка, которую он прижал к стене, зарезав ножом.) - Ты не можешь делать этого! - закричал он. Это было так свойственно ему - быть таким прямым, честным. Гарри ненавидел его, ненавидел, ненавидел — это чувство кружило ему голову. - Не могу? - но он мог, Гарри мог делать все, в этом была его красота, у него не было границ, и уж точно не таких — слегка испуганный маленький добродетель, уверенный, что поступает правильно. Лиам не мог понять этого, не мог, потому что он всегда просыпался в половину восьмого и приходил на уроки ровно к восьми, обедал в двенадцать и ужинал в семь, и может, это правильно, может, и Гарри следовало жить так, - но это просто сводило его с ума. Гарри мог вести себя как ребёнок, наивно и простодушно, но он нуждался в страсти, нуждался в крови, блеске и красоте. Он мог делать все, что угодно, и Лиаму Пейну не суждено убедить его в обратном. - Ты не можешь делать этого! - повторил Лиам. Его глаза потемнели. Гарри словно взорвался. - Смотри, - сказал он, и изо всех сил ударил ногой по скрипке. Вот, смотри, думал он, жаждущий мести, острая боль пронзила живот, инструмент будто сдался под его ногами, разломанный, - Гарри показалось, что он слышал стон. Лиам спрятал лицо в ладонях. Гарри не был спокоен, но и не чувствовал победу — он знал, что потерял контроль над собой, - но и не сожалел о содеянном. *** Он никому не рассказывал о том, что случилось со скрипкой (мама бы посмотрела на него с разочарованием в глазах, она обняла бы его и сказала, мой мальчик и скрипки сделаны не для того, чтобы их ломать. Так и есть. Она была единственной бессмертной вещью в его жизни. Он поехал в город, чтобы купить новую, и он словно чувствовал на себе осуждающий взгляд Лиама, когда он бродил между стеллажами, слегка касаясь инструментов. Они словно приветствовали его. Продавец заинтересованно наблюдал за ним (кудрявый парень, расскажет он потом, с порочной ухмылкой на губах, лицом ангела; он купил скрипку, которую я держал на самой верхней полке, и уходя, он уносил ее словно невесту.) Луи хотел узнать, что случилось, но не стал, и Гарри даже пожалел об этом. Он не чувствовал с ним прежней связи — он смотрел в лицо Луи и не мог прочесть его, словно белое полотно, закрытая дверь, от которой у него навсегда забрали ключ. Он был счастлив с новой скрипкой. Она не была идеальной, но достаточно хорошей, и Гарри знал, что пройдет много времени, пока он привыкнет к ней, найдет идеальную точку соприкосновения ее и его предплечья, слегка нажимая пальцем на струны, заставляя их воспроизводить звуки, которые он хотел услышать. Его учителя не были рады этому, но им оставалось лишь свыкнуться, у них не было другого выбора. Как и у него самого. Иногда Гарри слышал тихую ругань Лиама и Зейна за полу-закрытыми дверями. Он думал, о чем они могли говорить, встречал Луи и думал, должно быть, их отношения рушатся, но ему не было до этого дела. Быть может, он считал, что разрушение — самый лучший способ умереть, лучший способ любить. Любовь не может не ранить — в противном случае это не любовь. Но Лиам Пейн так не считал. Он считал, что любовь — длинная линия, напоминающая энцефалограмму, которая тянется и тянется вперед, - неизменное счастье, которое никогда не закончится. Он не просил Лиама уйти и оставить их одних. Он все понимал, и на самом деле ему ничего не было нужно от Лиама Пейна. Возможно, это было немного странно для Гарри видеть, как Луи и Зейн несчастливы вместе, он не мог дышать, находясь с ними в одной комнате, он уходил к Найлу и его девушке, Джуллиет, и они смеялись втроем, - или ходил в боулинг с Мэттом и Эйденом, и возможно, это все было слишком мимолетно, слишком быстро - но ему было плевать. Гарри было достаточно и этого, он не просил чего-то большего. Луи зашел к нему как-то вечером, когда он бесцельно перебирал струны на скрипке, открытая «Теория музыки: том четвертый» лежала перед ним. Гарри не понимал, что Лиам Пейн в ней находит — она просто ужасно скучная. Он задумался, как удивительно, что разные люди могут воспринимать одну и ту же книгу так по-разному, и что, возможно, кто-то, читая его любимые книги, находит их скучными и неинтересными уже после двадцати страниц. Ужасная мысль. - Привет, - тихо сказал Луи. Это так непохоже на него — быть таким тихим, хрупким, бесшумно проскользнув в комнату. - Привет, - ответил Гарри, подвинувшись, приглашая его сесть рядом на кровать. Он увидел засос на шее Луи, и он коснулся его, не думая о том, что делает, нежно погладив его кончиками пальцев. - Ты в порядке? - спросил Луи. Гарри подумал, я могу задать тебе тот же вопрос, но подумал, что, наверное, Луи заслуживает хоть какого-нибудь ответа. Он пожал плечами. Он не знал, что ответить. В порядке ли он? Он сломал свою скрипку и потерял лучшего друга. Не самые лучшие времена, хотя и не самые худшие в жизни Гарри. - Прости меня, - произнес Луи, и Гарри захотелось спросить, за что? Это должно было случиться — Луи никогда бы не смог любить по другому, без боли, страданий — и правды. - Не стоит, - сказал он. Он скучал по поцелуям Луи, по теплу его тела, по тому, как они смеялись, издеваясь друг над другом, как их тела знали друг друга, расслабляясь сразу после прикосновения. Это не было любовью — хотя, возможно, и было, но любовь — слишком глубокое слово, чтобы означать всего одну вещь. Это плохое слово, думал Гарри. Слишком неопределенное. - У тебя есть сигареты? - спросил Луи. Прошло много времени с тех пор, как Гарри курил, - до этой минуты он не задумывался о том, как скучает по этому. - Конечно, - просто ответил он, и полез во внутренний карман своей сумки, вытянул пачку сигарет, вытащил две и протянул одну Луи. Он любил свою зажигалку, - мама подарила ее на его десятый день рождения, серебряную, с его инициалами, стершимися и почти не читаемыми. Он думал, что забудет о ней уже на следующий день. Но он не забыл. - Спасибо, - выдохнул Луи. Несколько дней в комнате Гарри будет стоять запах сигарет. Крошечное пламя вспыхнуло между ними. Гарри предался воспоминаниям. - Ты счастлив? - внезапно спросил он, пожалев о своих словах, как только они сорвались с языка, увидев, как Луи вздрогнул. Он хотел подобрать правильные слова, чтобы выразить то, что хотел сказать ему, но он не смог. - Может быть, - произнес Луи (два слова, подумал Гарри, их так недостаточно.) - Я не знаю. Конечно, он не знал. Даже если бы он знал, если бы он хотя бы думал, что знал, - но это неважно. Луи наклонился, чтобы поцеловать его. На его губах был вкус Зейна, сигарет и Луи, смех и отчаяние, яркие голубые глаза и худые руки. Гарри хмыкнул, не прерывая поцелуй. Ну что ж, думал он. Прощай. Это не было прощанием; это было началом чего-то нового, другого, и здесь были вещи, которые стоило отпустить и забыть о них, но Гарри не думал об этом.