unclean, rotten, endless

Все учителя знали, почему Гарри никогда не было в школе шестого мая. Они не говорили ничего, но те, кто знал причину, смотрели на него участливо, с жалостью. Он не обращал на это внимания — они не интересовали его. Он уже не был тем непослушным ребенком, неистово старающимся защитить себя от всего мира, но его тело выдавало его - круглые щеки, нежная кожа на пухлых запястьях. Он заглянул в комнату Луи рано утром, - только для того, чтобы увидеть их с Зейном переплетенные тела; бронзовый оттенок, приглушенный нежным кремовым. Гарри задумался, могли ли они дышать. Скорее всего, нет. - Луи, - мягко позвал он, не чувствуя вину — в любом случае, они уже должны были вставать (но он слышал шорохи, крики и стоны, их яростный шепот поздно ночью.) Луи не пошевелился, и Гарри не смог заставить себя нарушить их покой. Он тихо прошел на кухню, второпях оставив записку на холодильнике. Уехал на день. Вафли в духовке, джем в холодильнике, шоколад на полке. Зейн может брать все, что хочет. Люблю. Он не добавил ничего. Они делали так несколько лет, и каждый раз Луи присылал ему вдвое больше сообщений, чем обычно, глупые, бессмысленные мелочи — знаешь «Сплетница» довольно неплохой сериал или ты когда-нибудь замечал что мистер Гунтер смахивает на ленивца когда закрывает глаза — с ужасающей орфографией и еще более ужасающей пунктуацией. У них это было в порядке вещей, и Гарри нравилось это. Он ни на что не променял бы это. Он отправился на вокзал на рассвете, тихо напевая какую-то популярную песенку. Небо над головой наливалось розовым — Гарри любил такие утра, тихие и спокойные, еще не пробудившиеся, когда на цветах еще свежи капельки росы и солнце светит мягко и застенчиво. Гарри знал, как пройдет его день, с точностью до наоборот, и он наслаждался этой его частью — она была лучшей из того, что ждало его впереди. Музыка плавно струилась по его венам. Подходя к станции, он почти не услышал, как кто-то позвал его по имени. Обернувшись, он понял, что этот кто-то, должно быть, звал его долгое время — голос был охрипшим. - Лиам Пейн, - произнес Гарри. Слова прозвучали странно в полной тишине, словно зависнув в воздухе. - Что ты здесь делаешь? Лиам Пейн пожал плечами. Это могло означать все, что угодно, подумал Гарри — он мог бы встать и пойти на пробежку или покупать круассаны или что Лиам Пейн еще может делать в шесть часов утра во вторник, или он мог идти сюда за ним, чтобы узнать что-то, что бы это ни было, ответ на вопрос, приводящий Лиама Пейна в тупик. - Куда ты едешь? - спросил Лиам. Гарри шел, не останавливаясь; он не хотел опоздать на поезд. Лиам старался поспевать за ним. - В Холмс Чампел, - ответил Гарри. Бессмысленно было бы скрывать это, да он и не хотел скрывать. - Зачем? - спросил Лиам. - Там похоронена моя мать. - Ох, - произнес Лиам; между ними повисло молчание. Гарри захотелось усмехнуться — это было так похоже на Лиама, снова спрятавшегося в свою раковину вежливости, услышав такое. - Ты хочешь, чтобы я ушел? - спросил он. Будто осознал, что не должен находиться здесь, и на секунду оба неловко замедлили шаг. Гарри пожал плечами. Он не хотел — действительно не хотел. - Делай, что хочешь, мне все равно. Они шли еще несколько минут. Солнце поднималось все выше, вокруг нарастал шум, - мир вокруг постепенно пробуждался ото сна. Лиам Пейн купил себе билет рядом с Гарри и, когда тот забрался в поезд, молча последовал за ним. *** Гарри забыл про цветы, и Лиам напомнил ему о них, когда они сошли с поезда, - его рука лежала на плече Гарри. Они не были близки, но физически они были рядом, и это было необычно, - хотя и не удивительно для обоих. Немного странно, возможно, но в хорошем смысле этого слова. - Ты не хочешь купить цветы? - спросил Лиам. - Ах да, точно. Недалеко отсюда есть магазин. Лиам практически не разговаривал. На протяжении всей поездки на поезде он читал (было что-то завораживающее в том, что он всегда носил с собой книгу, даже когда он не был в школе — сейчас это был сборник рассказов Сэллинджера.) Гарри же смотрел в окно. Он любил эти пейзажи, открывающиеся перед ним — мог назвать каждый холм, каждую долину, - он выучил их все наизусть, с каждой поездкой запоминая что-то новое. По пути к магазину они снова молчали; Лиам помог Гарри выбрать самые лучшие розы. Им повезло — сейчас как раз был сезон роз, как сказал флорист, и они действительно выглядели красивее, чем обычно. Лиам облегченно вздохнул, когда они вышли из магазина, будто приобрести самые лучшие цветы было их главной задачей, и они успешно выполнили ее. Гарри колебался между облегчением и раздражением. Кладбище было маленьким, незаметным, - могилы белые, без намека на утонченность и изысканность. Гарри всегда считал, что это подходящее место для могилы его мамы, той, которая была красива без макияжа, заботливой и нежной без притворства. Ноги сами несли его к ней. - Здесь, - сказал он, когда они дошли до ее могилы, оба замерли. - Ты хочешь, чтобы я... - робко произнес Лиам, - подождал неподалеку, или?... Восемь лет, думал Гарри, - голова словно в тумане, - восемь лет, чуть больше или чуть меньше. Он видел, как память о ней увядала, он замечал это каждый день, - когда не мог вспомнить, какого цвета был ее свитер, когда она взяла его на экскурсию в Национальную Галерею, когда целые недели пролетали мимо и он ни разу не вспоминал о маме. Это пугало Гарри больше всего. Он не хотел терять её, но и не хотел вот так привязываться к ней (слыша голос Джеммы в голове, - ей бы это не понравилось), но Гарри не видел выхода, боялся споткнуться. Он упал на колени. Лиам Пейн сжался в углу, опустив глаза. - Я не хочу потерять тебя, - прошептал Гарри. Я не хочу, чтобы ты потерял меня, ответила немая могила. Он всхлипнул — его душили слезы, которые он не привык проливать — это было так грязно и неподобающе, но так необходимо сейчас. Я знаю, ответила могила. Я тоже скучаю по тебе. Его голова гудела от бессвязных воспоминаний, образов и запахов, пальцами он ощущал ее жемчуг, который она надела ночью, когда они с Робином ходили в джаз-клуб. Он закрыл глаза и подумал, все в порядке, никто не запрещает тебе, потому что сегодня был день, когда ему разрешено скорбеть, день, когда он мог плакать и падать на колени и прижиматься лбом к холодному мрамору, тяжело вздыхая. Он думал о ее мечтах, о яхте в Тихом океане, ветре, хлещущим по парусам, соли на загорелой коже. Он хотел бы отправиться с ней в путешествие, здесь, в его сознании, но он вспомнил Джемму и подумал, позволь себе это и делай что хочешь, но это было слишком тяжело — уйти, покинуть ее, могилу, которую больше никто не посетит однажды, - шестого мая, в годовщину ее смерти. Время летело, - может, прошел час, а может, и все пять. Он прижал букет к груди, потому что не знал, что еще он должен делать. Он никогда не понимал, зачем они приносили цветы, - но ей бы понравился их цвет. Это сумасшествие, потому что Джеммы не было рядом, чтобы обвить руками его плечи и шептать слова утешения ему на ухо, но он подумал, что в следующем году купит розы персикового цвета. Маме бы они тоже понравились, и они подошли бы к ее жемчужному ожерелью. Кроме того, она всегда говорила, перемены всегда идут на пользу. То, что она говорила, не всегда оказывалось правдой, но он знал, чувствовал, что сейчас это было так. Он не чувствовал, что меняется, но он изменился, не осознавая этого. Он посмотрел на Лиама, его взгляд прикован к коленям, он сидел там, где всегда сидела Джемма, и вот, это уже перемена, - этот парень, отправившийся с ним в поездку, которая предназначалась только для Гарри и его сестры. - Все нормально, - сказал он. - Я закончил. Это было не так — он никогда не покончит с этим, но он был близок к этому, и единственная вещь, которую поймет Лиам, - четкое и ясное «Все нормально», не возможно. Все было кончено для остальных — они могли почтить ее память, приезжая сюда с цветами и словами сожаления. Но на самом деле они не понимали этого. Горе — это совсем не то, что представляли они. Это не цветы и не вырванный час из дневного распорядка. Это то, что разрушает и преследует вас всю жизнь. (Но он не будет делать вид, что знает, что такое горе, потому что он не знал — если бы он знал, он бы нашел способ, как справиться с этим, но с каждым годом боль все росла, подавляя его, словно волны, поднимающиеся ввысь и нарастающая кислота в желудке, пробуждающая слезы.) - Ты в порядке? - спросил Лиам Пейн, бессмысленно как никогда, будто стараясь успокоить самого себя. Гарри не ответил, и они шли рядом, плечо к плечу, с каждым шагом удаляясь от четких линий памятников и зловония смерти. Гарри почувствовал в груди некое подобие спокойствия. Он рвано выдохнул. - Нам нужно идти, - произнес он. Он не оборачивался. Ее там не было.