unclean, rotten, endless

Странно было видеть Лиама без пианино. Гарри любил этот инструмент (на самом деле, он любил каждый из них — вместе они словно представляли недвижимую огромную семью), но, возможно, они слегка пугали его, - всегда правильные, не способные на ошибку. Сейчас Лиам походил на самого обычного молодого человека, шагая вперед, спрятав в карманы свои большие руки. Он шел за Гарри в отель, и Гарри не задавал вопросов, забронировав один номер на двоих. Гарри определенно не хотел спать в одной комнате с Лиамом Пейном, но в этот день все словно кричало о близости. Так просто сложилось. Гарри чувствовал, что ему помогли, разделили с ним его горе. И только позже, когда он вышел из душа, в облаках пара, смыв с себя запах смерти, который словно был вылит на его плечи, стекая по всей длине рук, образуя прозрачную лужицу на полу, - возможно, его боль и, возможно, что-то еще, более темное, непонятное, безымянное. Он не чувствовал себя лучше, но он хотя бы чувствовал — это уже что-то. Лиам Пейн лежал на кровати, мягко облокотясь на подушки и лениво переключая каналы — футбольный матч, кулинарное шоу, музыкальный конкурс, сериал, похожий на «Glee”, новости. Это начинало слегка раздражать, но Гарри не просил его остановиться. Ему казалось, что он на небесах. Он не знал, сколько прошло времени, когда Лиам наконец выключил телевизор. Тишина затопила комнату. На секунду Гарри подумал, что сейчас задохнется в ней. - Однажды... - начал Лиам. Гарри взглянул на него, глаза мгновенно стали темно-зелеными. Воздух замер в комнате, словно в ожидании продолжения. - Ты спрашивал, кто научил меня музыке, верно? Он смотрел прямо перед ним, в середину черного экрана. Гарри представил, как эта темнота выплескивается наружу и заглатывает их целиком. - Я переехал в Вульверхемптон, когда мне было десять, - сказал Лиам, четко и слегка быстро. - По соседству с нами жил мальчик, прямо в соседнем доме — это был Найл — и он играл на пианино. Он мог бы угадать, что именно так Лиам Пейн рассказывает свои истории — без лишних слов, только голые бесцветные факты. - Я тоже начал учиться играть на нем. Гарри понял все, что Лиам скрыл под этими словами — он мне нравился и я хотел понравиться ему и я был молод и я еще ничего не понимал. Он пытался представить маленького Лиама, сидящего за инструментом вдвое больше его самого, с серьезным выражением в глазах и крошечными ладошками. Вот он подходит к радостному светловолосому мальчику с голубыми глазами и говорит: «Привет. Меня зовут Лиам Пейн». - И это сработало? Ты понравился ему? Их разговоры не были похожи на обычные беседы — Лиам, старающийся подобрать подходящие слова, и Гарри, пытающийся прочесть в них нечто большее, правду или неправду, задавая вопросы, чтобы вызнать скрываемое. Наблюдая за ними, не смотрящих друг на друга, можно было бы подумать, что они разговаривают сами с собой. Гарри не был уверен, было ли это так. Лиам пожал плечами. - Наверно. Удар. Их молчание тоже было музыкой ; единственной музыкой, которая подходила им обоим, тяжелые капли пустоты, разбивающиеся об их мир, сделанный из стекла. Лиам вздохнул, - слегка нервно, но Лиам Пейн никогда не нервничает, никогда не одерживает победу. - Он часто менял их. Инструменты, я имею ввиду. Где-то спустя два месяца, как я переехал, он начал играть на трубе. Малыш Найл, улыбающийся от уха до уха, неспособный долго заниматься чем-то одним. Лиам на заднем плане, пристально наблюдающий за ним. (Гарри не мог поверить, что Лиам Пейн когда-то был ребёнком. Он никогда не думал об этом, но если бы думал, то представил бы, как тот появляется на свет уже взрослым, полностью сформировавшимся, - с холодным взглядом и крепко сжатыми губами. - Он сменил четырнадцать инструментов, пока не выбрал гитару, - сказал Лиам. Его губы растягивались в усмешке, из-за глупости — его или Найла, кто знает. Гарри засмеялся. - Выкладывай, - ответил он. Лиам вдохнул. Он понял. - Труба, потом были гобой, гармоника, барабаны, бонго... Да-да, я не шучу! - сказал он в ответ на насмешливый взгляд Гарри, - музыкальный треугольник, флейта, виолончель, саксофон, гавайская гитара, тромбон, и затем он взял в руки гитару, - закончил Лиам, загибая пальцы. Ухмылка на его лице становилась шире. Гарри наблюдал за ним, слушая этот беспорядочный поток слов. - Я же сразу выбрал пианино, - добавил Лиам. Это неудивительно — Лиам не был непостоянным. Возможно, он по-настоящему влюбился в пианино, возможно, и нет, но Гарри казалось странным, что это началось с чего-то настолько глупого и нелогичного, как детское увлечение. Он издал неопределенный звук, словно говоря понятно или, возможно, спасибо. Лиам устало потер глаза, и на секунду Гарри поймал его взгляд, - он выглядел как ребенок, пытающийся сдержать слезы. Он моргнул, и это прошло. - Я приму душ, хорошо? - сказал Лиам, улыбнувшись. Он не ждал ответа. Гарри притворился спящим, когда Лиам вернулся, - от него исходил аромат мыла и льняной ткани. Он не задавал вопросов. В два часа ночи Гарри проснулся — его телефон завибрировал. Сообщение гласило: «Мне нужна твоя помощь», и Гарри не нужно было смотреть на имя отправителя, чтобы понять, кто это. Он выключил телефон и упал в усыпляющие объятия Морфея, - его глаза покраснели. *** Вернувшись в общежитие, Гарри увидел мусор, разбросанный по всей комнате, пустые бутылки, мятые счета и играющую на всю громкость La Traviatia. Он крикнул: «Здесь кто-нибудь есть?», и никто не ответил. Он чувствовал, будто из его костей вырвали мозг, из-под кожи будто выросли острые шипы — он выключил музыку, со всех ног кинулся к кровати, чудом не повредив себе что-нибудь, и проспал следующие десять часов. Когда Гарри проснулся, в комнате ничего не изменилось, но ему стало немного лучше. Возможно, причиной этого было солнце, рвущееся в комнату, или, возможно, то, что наступил новый день, не вчера и не день раньше, и горе уже не так давило ему на сердце, словно по привычке осевшее в нем. - Луи? Ему не нужно было спрашивать что-либо еще. Луи сидел в центре их комнаты, держа в руках бутылку водки. Он качался из стороны в сторону, будто под музыку, беззвучно шевеля губами. Он вертел в пальцах зажигалку — каждые несколько секунд с металлическим звуком наружу вырывался язычок пламени, и так же неожиданно исчезал, умирая в руке Луи, словно по волшебству. - Луи, ты в порядке? Он не слушал. - Гарри, Хазза, ты вернулся? - спросил он через некоторое время, вглядываясь в пространство перед собой. Он подполз к Гарри на четвереньках. Никогда раньше Луи не выглядел перед Гарри жалким, только невероятно красивым, блистательным, но сейчас... Боже, он был жалок. - Что случилось? Он мог бы понять, не спрашивая — но он просто не хотел. Гарри всегда терпеть не мог несчастных любовников. Луи вился вокруг него, его руки старались схватить, но они только скользили, медленно и вяло. - Ты вернулся, ты вернулся... Я скучал по тебе, Хазза. Почему ты не отвечал на мои звонки? Он представил Луи, набирающего его номер дрожащими пальцами, и чувство вины начало раздирать его изнутри, когда он подумал, возможно, я был единственным, кому он мог позвонить. Но это было не так — Гарри знал это. Луи никогда не был одиноким. - Я был занят. - Возможно, это прозвучало грубее, чем он ожидал, но он абсолютно не волновался из-за этого. Щелканье зажигалки прекратилось. - Ах да, точно. - Луи вытер слезу тыльной стороной ладони. - Точно, ты был на годовщине смерти твоей мамы, верно? То, как он произнес это, - слова, вылетевшие изо рта пьяного подростка, такие ничтожные, банальные, - отозвалось волной ненависти в его венах. Нет, ему хотелось сказать, не был. (Это не было годовщиной, хотелось сказать ему. Смерть — не праздник). Но Луи притянул его к себе, заставляя упасть на колени, и обвил его руками, шепча слова извинений ему в шею. Гарри вспомнил, как однажды он провел ночь с кем-то, похожим на Луи сейчас. - Иди сюда, - сказал он, поднимая Луи с пола. Прощение не было его коньком, но он был его лучшим другом, парнем, у которого всегда хватало сил поднять его со дна. Он потащил Луи в ванную и заставил его умыть лицо. Их лица в зеркале выглядели перекошенными от ужаса, впалые щеки и глубокие, горящие глаза. - Что с нами произошло? - прошептал Луи, его глаза расширились, голубые, голубые, голубые. Гарри хотел вернуться в те дни, когда он тонул в них, когда это было единственной вещью, делавшей его счастливым. Но он не мог — потому что эти дни давно прошли, затерявшиеся в небрежном тепле их юности, потому что это было единственный способ смягчить боль, он нагнулся и поцеловал Луи. Утешение, поддержка, жар тела — их любовь была единственной, которая не ранила так сильно, как остальные. Он думал о тех вещах, которые мог бы сказать, я люблю тебя, все будет хорошо, не беспокойся, но он ничего не сказал. Он уложил Луи в кровать и лег рядом с ним, его рука лежала на груди Луи, позволяя его сердцебиению просочиться под кожу, пока его уносило обратно в темноту. *** Гарри проснулся из-за запаха сгоревших блинчиков. Его первой реакцией был коленный рефлекс. - Луи, отойди от сковородки! В проеме двери возникла извиняющаяся физиономия Луи. Одной рукой он зажимал рот, заходясь в кашле, а другой он пытался развеять дым. - Я просто хотел... - начал он, но вновь закашлял. Гарри не смог сдержать улыбку. Он театрально вздохнул. - Хорошо, дай мне надеть какие-нибудь штаны, и я что-нибудь приготовлю. Если бы в комнате не было следов катастрофы (но Луи попытался все отчистить, так что все было в порядке), можно было бы подумать, что вчера ничего и не произошло, и это был просто еще один обычный день, простой и радостный. Гарри позволил спокойствию проникнуть под кожу. (Он не был тем, кто бередил старые раны. Если он не мог причинить боль — то зачем же ему желать этого?) Луи засмеялся. Под его глазами были мешки, но он выглядел лучше, его голос изменился. Они не обсуждали отсутствие Зейна. - Раньше ты никогда не беспокоился о том, что обнажаешься передо мной, - лукаво произнес Луи. (Это было раньше, подумал Гарри.) - Отлично, но я не хочу обжечь мой член по твоей вине, спасибо большое, - нахально ответил Гарри. Они закончили есть относительно неподгоревшие блины (ключевое слово «относительно»), которые Луи называл «вкусными», даже кривляясь на каждом куске, и которые приготовил Гарри, намного аппетитнее. («Ты гений, Хазза». «Блины — вершина кулинарного искусства.) - Прости, - тихо произнес Луи, когда их беседа стихла. Гарри махнул рукой. Это могло означать все нормально или давай не будем об этом. Он сам не знал, что хотел сказать. Луи улыбнулся краем рта и больше не говорил об этом. - Мне надо на урок, - внезапно сказал Гарри, вытирая джем с губ, и они поцеловались на прощание, счастливо, несмотря на все. Этот день был словно сгусток света. Тучи расступились над ним; скрипка словно сама устроилась в изгибе его шеи и звучала в гармонии с ним. Он встретил Кэролайн в коридоре, она улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ; она схватила его за воротник куртки и они провели десять минут наедине в пустом классе, ее ноги обвили его талию, балансируя на парте. Лиама Пейна не было видно весь день. В голове Гарри промелькнула мысль, почему, но он не заострял внимание на этом. Его жизнь была лучше без Лиама Пейна, постоянно смущающего и бесившего его. Он провел время с Эйденом, Мэттом, Найлом и Джулиэт, наблюдал за их тошнотворной любовью, вспыхивавшая между ними, когда они были наедине друг с другом, шепча что-то и хихикая. Словно колыбельная, отметил он про себя — он не хотел влюбляться, но это делало его искренним, заставляло словно скользить по легким волнам. Его учитель сказал ему, что он будет выступать с пианистом. Гарри не был уверен, нравилось ему это или нет — играть с кем-то всегда раздражающе и трудно, но это вызов, поединок, а пианист должен быть достойным. Его ответ крутился на языке и вылетел, словно жемчужина: - Конечно. Учитель улыбнулся. Он выучил произведение, - оно было быстрым, - нечто радостное, живое, гудевшее в горле, когда он кивал головой. Его преподаватель засмеялся и похвалил его. Музыка была милосердна в тот день, принимавшая его с распростертыми объятиями. Счастье не так просто достать — оно зависит от глупых мелочей, и, возможно, вчера было ужасно, словно конец, но сегодня его путь бесконечен и практически без препятствий, - словно вымощенный великанами: Дебюсси, Бахом, Моцартом, Равелем. Джемма позвонила ему узнать, как все прошло. Он сказал, что все было нормально. На самом деле он помнил тот день отдаленно, он казался ему грязным, разорванным в клочья и стершимся, словно футболка, которую стирали не один раз. Ему стало лучше — он наслаждался остротой своей боли, но, возможно, не мог выдерживать ее так долго, как раньше, тот день, сломивший его, оставивший новые шрамы на коже. - Я рада, - сказала Джемма. Гарри спросил о ее новом парне, и она засмеялась. Он сказал, что приедет повидать ее и ее нового парня, кем бы он ни был. Она ответила, что он может приехать, когда захочет. Ее слова вызвали волну мурашек по его спине, ведь чьи-то руки всегда раскрыты для него — эта безоговорочная любовь, не задающая вопросов, не имеющая конца, пугала его. Тот день медленно перетекал в следующий, в неделю, в месяц — он продолжал быть счастливым. Он проводил время с Кэролайн, и они смеялись вместе — их смех звенел, словно колокольчики, губы запачканы в чем-то, что не было кровью.